Беллона - Анатолий Брусникин

Меня научили, что обносить свою половину стола я должен, начиная со «старых» лейтенантов, однако доктор, к которому я был ближе всего, ухватил меня за локоть, жадно втянул воздух шишковатым носом.

- Чего этта у тебя? Паранина? - сказал он, выговаривая слова не по-нашему. - Клади.

Я подцепил кусок мяса, хотел положить, но пол качнуло, и баранина шлепнулась на тарелку. На сюртук лекаря полетели брызги соуса. Я испугался, но врач лишь стер капли пальцем. Правду сказать, сюртук у него был сильно нечистый, весь в пятнах.

С дальнего конца донесся тихий голос:

- Господин Шрамм…

Доктор не донес до рта вилку. Разговоры стихли. Такая на флоте традиция: когда говорит капитан, все умолкают.

- …Был я нынче у вас в медицинской части. Нехорошо-с.

- Что? - Лекарь с неудовольствием положил мясо обратно. - Коспотин капитан, не слышу.

- Я говорю, Осип Карлович, нехорошо у вас в лазарете, - сказал Тихоня громче. - Нечисто-с.

Врач удивленно поправил очки.

- Как ше там пудет чисто? Медицина, Платон Платонович, штука крясная. Кроффь. Кной. Испрашнения.

- Я однако ж читал, что современные светила чтут в хирургии чистоту-с. Британцы даже слово такое ввели - стерилити. Ихние эскулапы протирают свои инструменты спиртом, а руки перед операцией моют мылом-с. Якобы помогает избежать антонова огня.

Шрамм хмыкнул:

- Фперфые про такое слышу. Я мою руки после операции. Пальцы, помытые мылом, теряют чувствительность. Хирурк толшен чувствовать пальцами. А что касаемо антонова окня, то это сависит едино от Коспода Пога.

- Воистину так, - изрек отец Варнава, подставляя мне тарелку. - Положи-ка баранины, отрок. А пойдешь в обрат, отведаю и свининки. Ныне осенний мясоед, не грех и поскоромничать…

Из-за попа с лекарем я двинулся вдоль стола не с той стороны, как мне было предписано, и самые лучшие куски достались зеленым мичманам, всего несколькими годами старше меня. Иван Трофимович, застывший истуканом за спиной у капитана, покачал головой и сдвинул брови. Но мне сейчас было все равно, я сражался с тошнотой, которая всё усиливалась.

Постепенно я приблизился к начальственной половине. Теперь от Дреккена, на которого я по-прежнему старался не глядеть, меня отделял всего один офицер, со смаком уплетавший тушеную капусту.

И услышал я тихий разговор, происходивший меж капитаном и его помощником.

- Что это у вас из кармана торчит, Орест Иваныч? Стек? - Капитан протянул руку. - Позвольте полюбопытствовать…

Я скосил глаза. Командира «Беллоны» я до сих пор еще толком не разглядел: на палубе он все время находился на отдалении, а сейчас его лицо оказалось в тени - в тусклом свете раскачивающейся лампы лишь прорисовывался загнутый книзу ус да поблескивали звездочки на эполете.

- Чтобы я на своем корабле такого, как давеча, не видел-с, - все так же тихо сказал капитан, вертя в руках палочку. - Вы ведь поняли, о чем я?

Старший офицер наклонился к нему. Если б не мой острый слух, я не разобрал бы ни слова.

- Платон Платонович… Господин капитан второго ранга, не знаю, как было у вас на Тихом океане, а у нас без палки, простите, нельзя. Разболтаются, скоты.

- Скоты, Орест Иваныч, в хлеву-с. А у меня матросы. Вы уж извольте не прекословить, да-с. Мордобития на моем корабле не будет. - Стек вдруг хрустнул в тонких и на вид несильных пальцах. - Ой, виноват. Не взыщите-с.

И Тихоня вернул помощнику половинки. Дреккен горестно уставился на попорченное имущество. Стек был полированный, с золоченой рукояткой. Надо полагать, дорогой.

Капитан стал говорить Дракину что-то еще. Я охотно послушал бы, но с другой стороны стола позвали нетерпеливые, голодные офицеры.

Нас закачало пуще. Я кое-как, из последних сил, обслужил последних и на ватных ногах отошел к стене. Прислонился к ней, вытер со лба холодную испарину.

Вдруг напала икота. Испугавшись, не случится ли чегонибудь еще худшего, я отвернулся от буфетчика, подававшего какие-то знаки, и, шатаясь, вышел из кают-компании. Надо было как можно скорей глотнуть свежего воздуха.

Но в следующую минуту я позабыл и о воздухе, и о тошноте.

Из-за угла, внезапно и, что ужасней всего, совершенно бесшумно навстречу мне шагнула тень. Я столкнулся с тем, от кого прятался со вчерашнего дня!

Неподвижные черные глаза меднокожего человека смотрели прямо на меня. Я не сдержал крика. Мне вообразилось, что здесь, в темном закоулке, один на один, дикарь сотворит со мной что-нибудь ужасное. Порывисто я прикрыл рукою раскрытый ворот - там должна была виднеться тесемка от ладана.

Но равнодушный взгляд задержался на мне не долее мгновения. Мой загадочный преследователь, из-за которого я угодил на этот проклятый корабль, не опознал меня! По-кошачьи мягко качнувшись, язычник обошел меня, сел на корточки у входа в кают-компанию и сложил на груди руки.

Выходит, зря я его так боялся? В портретной лавке он меня не разглядел, а во время погони видел только со спины!

От облегчения я почувствовал себя значительно лучше. И поскорей вернулся обратно - надо же было исполнять свои обязанности.

- Где тя носит, Илюхин? - злобно шепнул подкатившийся Иван Трофимович. - Ну, ты у меня опосля получишь. Разноси добавку!

Я стал делать со своей тележкой повторный полукруг.

- …А всё же приказ адмирала странен, - неспешно говорил старый штурман, обращаясь к капитану, но к разговору прислушивались и остальные - видно, тема всех волновала. - Как изволите трактовать, Платон Платонович? «При встрече с турецкими судами первое неприязненное действие должно быть с их стороны, а не с нашей». А коли турок подойдет вплотную да развернется для бортового залпа? Что нам, ждать, пока он нас на дно отправит?

Многие согласно кивали, ждали ответа.

Тихоня сидел, окутанный облаком сигарного дыма. Офицеры постарше, более умеренные в еде, тоже закурили. От крепкого табаку меня опять замутило.

- Кто ж ему даст подойти-с? - Тихоня даже рассмеялся. - Я, господа, как вам известно, прежде в Российско-Американской кампании служил. По всему Великому океану хаживал. Там у Филиппинских берегов и поныне пираты водятся. Обыкновение у нас было такое-с: ежели незнакомый корабль близко притрется, пускать на дно-с. Без рассуждений. Поэтому, если турок захочет сунуться ближе трех кабельтовых, не спустив на воду шлюпки, я буду считать сие «неприязненным действием».

Это суждение было встречено одобрительным гулом.

- Отрок! Свининки поднеси, - поманил меня отец Варнава. - Баранину-то я уже употребил. Ох, вкусна! И лучку, лучку… Экой ты сонный! Дай-ко я сам.

Он взял у меня ложку, зачерпнул жирной гущи, в которой плавали овощи. Я мешкал оттого, что всё отворачивал лицо - вернулась чертова икота.

Разваренная луковица шмякнулась на стол. Поп подобрал ее двумя пальцами и отправил в рот. На бороде повис коричневый сгусток.

В то же мгновение стало мне невмоготу, и я с рыканьем - будто из брандспойта - облевал духовную особу почти что с головы до ног.

Священник с воплем отскочил, перевернув стул.

Сквозь всеобщий хохот штурман протянул:

- Знатно стравил юнга.

Буфетчик схватил меня за шиворот, пихнул к выходу. Кинулся к батюшке с салфеткой.

- Прощения прошу, отче… Дозвольте почистить…

Но Варнава отталкивал его, горестно восклицал:

- Второй подрясник за день! Наказание Госпонне!

Иван Трофимович метнул на меня испепеляющий взор.

- Вон пошел! - шикнул он. - Катись, откуда взялся! Ну кум, ну удружил!

Я вспомнил слова Степаныча, что если не удержусь и в официантах, то лучше мне утопиться.

Одно это только и оставалось.

Икая и всхлипывая, я бросился к двери, но она сама распахнулась мне навстречу.

В кают-компанию шагнул он - черноволосый, краснокожий, и вперился в меня жуткими черными глазищами.

Зашипел по-змеиному и сжал мое плечо. Крепко - не пошевелишься.

Узнал! Все-таки он меня узнал!

Я меняюсь

На эту, недосмотренную, налезает следующая картинка: рассветный сумрак, грот-мачта…

Но я отгоняю видение, мне хочется еще побыть в скрипящей и звякающей от качки кают-компании, досмотреть всё до конца.

Получилось!

Я стою у двери, не живой, не мертвый. Стальные пальцы сжимают плечо. Все же я пытаюсь вырваться, но мне лишь удается повернуться лицом к столу. Да что толку? Кто мне там поможет, кто выручит? Иван Трофимович зыркает так, что ясно: его воля, разорвал бы на части голыми руками.

Офицеры же глядели не на меня, а на моего неприятеля, но без осуждения, а скорее с любопытством. Оно, правда, было не слишком сильным, словно все тут успели несколько привыкнуть к выходкам диковинного человека. «Ну-ка, что еще ты нам учудишь?» - читалось во взглядах.

Дикарь делал какие-то жесты, адресуясь к капитану.