Встреча в пассаже д’Анфер - Клод Изнер

Теперь можно было приступать к выполнению задуманного. Эрик разослал по почте приглашения всем членам ассоциации «Подранки».

Двое из них сразу же нанесли ему визит: один утром, второй вечером. Эрик сообщил им о поручении, которое дал ему покойный месье Вандель. Они внимательно его выслушали, но отрицали, что им что-либо известно. Что это было – наивность, порядочность или подозрительность? Тем не менее, сто франков каждому развязали им языки: Эрик получил адреса всех остальных, настоящих и бывших членов ассоциации.

Виктор мрачнел с каждым днем. Он больше не мог противиться охватившей его ревности и уступил сомнениям. И хотя знал, что Таша никогда ему не изменит, испытывал какое-то нездоровое удовольствие, представляя себе, как это могло бы быть. Он не допускал и мысли о том, что ее может желать какой-то другой мужчина, но не мог не заметить: с тех пор как приняла предложение сэра Реджинальда Лимингтона, Таша словно расцвела. По вечерам, возвращаясь домой, она с жаром пересказывала мужу все, что обсуждалось в доме Лимингтона, в том числе историю Оскара Уайльда. Виктора раздражало, что ей интересно с этими людьми.

«Что это со мной? Ведь мы с Таша уже шесть лет вместе, и мне давно пора перестать переживать по поводу ее знакомств», – думал Виктор, краем уха слушая болтовню Эфросиньи с фрейлейн Беккер, которая пришла в лавку за книгой доктора Рошблава «О велосипедном спорте, гигиене и болезнях».

– Больше всего мне понравился четвертый акт, когда Тафен Рагнель, дама коннетабля, обращается к воинам с речью и благословляет их на битву при Кошреле[28], – с жаром рассказывала фрейлейн Беккер. – Ах! Я никогда не забуду этот спектакль и буду вечно благодарна мадам де Салиньяк за то, что она достала мне билет!

– О какой пьесе идет речь? – поинтересовался Кэндзи, оторвавшись от своих карточек.

– Это «Мессир Дю Геклен», драма Поля Деруледа[29], которая идет в Театре «Порт-Сен-Мартен».

– Поль Дерулед? – пробурчал Кэндзи с ноткой раздражения. – Это, кажется, ему мы обязаны строками: «Все разворотим, черт возьми! Бомба и пушка всегда впереди!»

Цитата явно позабавила покупателя, только что расплатившегося за книгу в переплете из зеленой шагреневой кожи, которую упаковывал для него Симеон Дельма. Лицо покупателя – с резкими чертами, открытым лбом, усами и короткой рыжей бородой, показалось Виктору знакомым. Постоянный посетитель? Нет, тогда он бы вспомнил, кто это. Жаль, Жозеф ушел к аптекарю на улицу Жакоб за лекарством для Дафнэ, у которой резались зубки. И тут рыжий посетитель сам обратился к Виктору:

– Месье Легри?

– Да, к вашим услугам… Простите, я как раз пытался вспомнить…

– …Что продавали мою книгу в прошлом году? Она называется «Рыжик».

Виктор хлопнул себя ладонью по лбу.

– Ну, конечно! Вы – Жюль Ренар, мы познакомились с вами в «Ревю бланш»!

– Куда вы сопровождали вашу очаровательную супругу, которая, как и я, сотрудничает с братьями Натансон. Там были еще и Альфред Валлетт с Рашильдой, Реми де Гурмон[30] и студент педагогического института Леон Блюм.

– Я читал его восторженную рецензию на ваш роман и полностью согласен с оценкой… «Не всякому посчастливится быть сиротой…»[31]

Услышав эту фразу, Кэндзи бросил на Виктора возмущенный взгляд.

– Как вы можете говорить такое! Вам досталась лучшая из матерей!

– Я лишь цитирую горький афоризм месье Ренара, – пояснил Виктор. – Его героиня мадам Лепик напомнила мне моего отца, в романе «Рыжик» месье Ренар рассказал о своем детстве, о том, как его, несчастного, тиранила грубая бессердечная мать. Позвольте поинтересоваться, что вы выбрали?

– «Хронику царствования Карла IX» Проспера Мериме. Это для моего сына, ему всего шесть лет, но я считаю своим долгом позаботиться о том, что он будет читать.

Кэндзи подошел поприветствовать Жюля Ренара и выразить ему свою симпатию. Тот любезно улыбнулся:

– Таша рассказывала о вас, месье Мори. Скажите, а как вы относитесь к тому, что в Париже повсюду продают японские товары? Я говорю не о гравюрах, которые дороги сердцу любого художника, а об этих вычурных вазах и разноцветных ширмах…

– Подобные изделия, месье Ренар, – подобны искусственным цветам. Буржуа восклицают: «О, какие прекрасные пионы и хризантемы, прямо как настоящие!» А когда им попадается живой цветок, равнодушно топчут его ногами.

– Красивая метафора, возможно, я у вас ее позаимствую, – ответил Жюль Ренар, прощаясь.

– А это вы видели, Виктор? По-моему, не хуже. – Кэндзи схватил журнал «Нувель ревю» за февраль 1895 года, лежащий на его письменном столе среди наваленных в беспорядке газет. – «Глаза у него вместо сетей, и образы в них запутываются сами». Прекрасно, не правда ли? Покажите это Жозефу.

Виктор кивнул и взглянул на часы: шесть вечера, пора идти на свидание с Таша на улицу Пти-Шан в их любимое «Восточное кафе».

– Представляете, месье Легри, один немецкий врач, доктор Хениг, собирается усовершенствовать велосипед, чтобы на нем могли ездить даже инвалиды! – воскликнула Хельга Беккер, и Виктор поспешил скрыться.

Деода Брикбек снимал комнату с кухней в одной из пристроек дома по соседству с монастырем. Из окна ему видна была крыша приюта для детей и слепых, но Брикбека это мало интересовало – он предпочитал подглядывать за молоденькой служанкой, недавно поступившей на службу к двум старым дамам, которые обучали детишек сольфеджио и игре на арфе. Один из приятелей Деода, узнав об этом, воскликнул:

– Арфа – это так прекрасно!

– Ну да, на струнах можно сушить белье, – ухмыльнулся Брикбек.

Этим утром он украдкой наблюдал, как горничная чистит хозяйские ботинки. Ее руки, расставляющие на балконе несколько пар женских туфель, возбуждали его. А когда он услышал красивое сопрано, исполнявшее арию из «Трубадура»[32], его волнение усилилось. Увы, приятный женский голос вскоре прервал взрыв хохота, и вскоре дом наполнился гулом, состоящим из звуков пианино, на котором кто-то разучивал гаммы, звона кастрюль, журчания канализации и криков попугая: «Жако! Кр-р-репкий кофе!».

Деода смочил расческу водой и провел пробор на жирных волосах. Отряхнув с плеч перхоть, он застегнул сюртук со стоячим воротником. Потом позавтракал бутербродом с сыром и стаканом остывшего цикория.

Он пересек двор и свернул на авеню Обсерватории. Обогнул здание приюта и, свернув на улицу Кассини, пошел в сторону родильного дома, который женщины называли «Бурб»[33]. Сквозь оголенные ветви каштанов виднелись купола обсерватории. Деода вошел в сводчатый вестибюль с широкой лестницей, подошел к шкафчику, открыл его своим ключом и, сменив котелок на фуражку, взял в руки метелку из больших перьев.

В его обязанности входило поддерживать чистоту в здании, и он считал свою должность достойной всяческого уважения. Если бы не он, скульптура Жана-Доминика Кассини, первого директора обсерватории и автора научных работ о Венере, Марсе и Юпитере, открывшего два спутника Сатурна, не блестела бы как новенькая. Деода ежедневно протирал ее кусочком замши, с грустью думая о том, что этот выдающийся человек почему-то незаслуженно забыт, и всех теперь интересуют лишь ветреные танцовщицы.

Затем Деода наводил порядок в кабинете нынешнего директора обсерватории, Феликса Тисрана. Часть окон кабинета выходили на Люксембургский сад, другие – на выложенную плиткой террасу. Затем Деода переходил в Зал меридиана, где находились бесценные оптические устройства: астрономические часы, грегорианский телескоп, теодолиты и другие. Если бы он не чистил их до блеска, ученые, возможно, не совершили бы многих открытий, ведь мельчайшая пылинка могла исказить картину звездного неба!

Деода относился к сотрудникам обсерватории с глубоким уважением и не обижался на них за то, что его не замечают. Он знал свое место и считал себя крошечным винтиком в огромном сложнейшем механизме обсерватории. На эту должность ему помог устроиться Эмиль Легри, и Деода был ему за это бесконечно благодарен.

Он прошел мимо просторного холла, где хранились многочисленные устаревшие устройства. Они находились под попечением коллеги Деода, Марселя Дюшомье, который, впрочем, выполнял свои обязанности спустя рукава и гораздо больше интересовался пышными юбками танцовщиц, чем большим телескопом Франсуа Араго[34].

В центральном зале третьего этажа Деода на минуту задержался у металлической линейки, вмонтированной в плиты пола. Она обозначала нулевой меридиан, пока в 1884 году его не сменил Гринвичский. Деода искренне восхищался этим небольшим местечком в окрестностях Лондона, ставшим в одночасье знаменитым, за что и получил от членов ассоциации, созданной Эмилем Легри, прозвище Гринвич.

Деода Брикбек завершил обход обсерватории, где среди многочисленных сокровищ находились меридианный круг Рейхенбаха и параллактический треугольник Гамбея[35]. Установленным на возвышении метеорологическим оборудованием и бюро географических координат должен был заниматься Марсель Дюшомье.