Пограничные земли в системе русско-литовских отношений конца XV — первой трети XVI в. - Михаил Кром

Докончание 1483 г. было заключено Казимиром с сыновьями упомянутого выше Федора Львовича, Дмитрием и Семеном Федоровичами, и с их братаничем кн. Иваном Михайловичем, который назван «Новосильским, и Одоевским, и Воротынским»[176]. Титул указывает на то, что старшинство в роду перешло к тому времени к Воротынским князьям. Они и заключили это докончание, в котором, между прочим, есть прямая ссылка на договор кн. Федора 1442 г. — князья били челом, «абыхмо их пожаловали, приняли в службу, как и отца их, по докончанию… великого князя Витовта»[177]. Стало быть, докончание 1483 г. рассматривалось как подтверждение и возобновление (новым поколением Воротынских) договора 1442 г. Итак, представители двух ведущих линий Новосильских князей — Воротынские и Одоевские, — оспаривая друг у друга старшинство в роду, заключали договоры с виленским двором (практически идентичные по содержанию) независимо друг от друга, причем каждая из соперничавших княжеских династий принимала во внимание только «свои» предыдущие докончания. Это соперничество между далеко разошедшимися линиями Новосильских князей переросло к концу века, как мы увидим, в открытую вражду, сопровождавшуюся наездами, грабежами и захватами.

Великие князья литовские, стараясь удержать при себе Новосильских князей, использовали различные средства, в том числе родственные узы: так, Витовт выдал за кн. Федора Львовича Марию Корибутовну, внучку Ольгерда[178]. Таким путем Воротынские оказались в родстве с правящей династией. Другим средством были щедрые земельные пожалования (прежде всего — в соседнем Смоленском повете). Позднее литовский посол говорил в Москве в 1494 г. о волостях, «которые король (Казимир. — М. К.)… давал князю Феодору Воротынскому, да и осподарь наш (Александр. — М. К.) давал сыну его князю Семену, чинячи их собе слугами…»[179]. Действительно, в феврале 1448 г. кн. Ф. Л. Воротынскому было пожаловано несколько смоленских волостей (Городечна, Сколуговичи, Ковылна, Демяна и др.), а в марте 1455 г. Казимир, «узревши его верную службу», подтвердил их ему и его детям «у вотчину»[180]. Сын кн. Федора, Семен Воротынский, помимо унаследованных от отца волостей, получил еще от короля волость Мощин[181]. В том же Смоленском повете находились села, пожалованные князьям Одоевским — Ивану Юрьевичу и его детям Михаилу и Федору (Местилово, Кцинь, Хвостовичи, Чернятичи и др.)[182]. Однако сами Одоевский и Воротынский уделы не считались великокняжескими пожалованиями, этими землями литовский господарь не мог распоряжаться — нет ни одного упоминания о каких-либо великокняжеских пожалованиях кому-либо в районе Одоева, Новосили или Воротынска. В отличие от своей «братии» — других черниговских княжат, Воротынские и Одоевские не превратились в обычных вотчинников и сохранили к концу столетия княжеские права. Эти права проявились не только в рассмотренных выше докончаниях с литовскими господарями. Как и подобает князьям, Воротынские и Одоевские имели собственных бояр и слуг, которых жаловали за службу селами. При этом в раздачу шли вотчины, полученные князьями от господаря. Так, боярин кн. С. Ф. Воротынского Семенка держал сельцо в Мощинской волости Смоленского повета[183]; в Деменской волости Федор и Семен (отец и сын) Воротынские пожаловали село своему слуге Ивану Широкому, выдав последнему на это село жалованную грамоту[184]. Князья Одоевские раздавали села смоленским боярам, скрепляя пожалования «листами» (грамотами)[185]; в одной из позднейших подтвердительных грамот упомянуто, что смоленский боярин Боран Яковлевич «выслужыл сельца и з людми в Болваничох и в Велику на князи Михаиле и на брате его, на князи Федоре Ивановичы Одоевских»[186]. При Казимире бояре кн. Воротынских получали пожалования и от господаря: позднее Семен Воротынский, слагая с себя крестное целованье литовскому господарю, упрекал великого князя Александра в том, в частности, что тот посланного к нему княжеского боярина «не жаловал, не чтил, как отець твой (Казимир. — М. К.) наших бояр жаловал, чтил»[187]. Слова князя Семена находят документальное подтверждение в Литовской метрике: здесь сохранилась запись, относящаяся, вероятно, к 1486 г., о пожаловании жеребца боярину кн. Дмитрия Воротынского, Левше[188]. Воротынские располагали, можно предположить, внушительными отрядами вооруженных слуг — судя по их набегам на соседние территории в 80–90-х гг. XV в. В посольской книге под 1488 г. описан один из таких набегов «людей» кн. Дмитрия и Семена Воротынских на медынские волости — «з знамями и с трубами войною»[189]. Значит, это была не шайка грабителей, а воинский отряд (полк?), шедший под знаменами Воротынских; перечислены и старшие над теми людьми (воеводы?): Иван Шепель, Иван Бахта, Федор Волконский, Звяга Иванов и Сеня Павлов[190]. Упомянутый здесь Федор Волконский, вполне возможно, принадлежал к измельчавшему роду князей Волконских. Впоследствии, уже после перехода на службу к Ивану III, князья Воротынские «с своими полки» упоминаются в разрядах походов 1490-х гг.[191]

Поскольку «архивы» Воротынских и Одоевских (как и прочих «украинных» князей) до нас не дошли, они предстают перед нами — благодаря имеющимся у нас источникам (главным образом Метрике и посольским книгам) — как бы с внешней стороны: через отношения с Литвой или Москвой. Внутренняя же жизнь их уделов остается скрытой для исследователя. Это обстоятельство, однако, только усиливает общее впечатление обособленности, изоляции этих уделов, которые Вильно так и не смогло инкорпорировать в состав Великого княжества. Еще меньше, чем о Воротынских и Одоевских, известно нам об их ближайших родственниках — Белевских. Из имеющихся родословий этих князей наибольшего доверия заслуживает ранняя редакция родословных книг — Румянцевская (1530-х гг.). Она выводит Белевских от кн. Василия Романовича, сына родоначальника всех Новосильских князей Романа Семеновича (см. схему 3).

Белевские (XV — начало XVI в.)[192]

О Василии Романовиче, жившем на рубеже XIV–XV вв., и его сыне Михаиле практически ничего не известно. О Федоре и Василии Михайловичах Белевских в родословце сказано, что «князь великий было Василий свел их с вотчины з Белева в опале, а дал им Волок, и жили на Вол оце долго, и князь великий пожаловал и, опять им вотчину их Белев отдал»[193]. В поздней редакции родословной книги (Синодальной) великий князь, отпустивший братьев с Волока на Белев, назван «Василием Дмитриевичем»[194]. В этой связи М. К. Любавский отнес весь эпизод ко времени правления Василия I[195]; А. А. Зимин осторожно датирует его периодом «княжения Василия I или Василия II»[196]. Между тем еще С. Кучиньский убедительно показал, что упомянутые события могли иметь место только при Василии II, в 1430–40-х гг.[197] Польский историк указал, в частности, на то, что в докончании 1459 г. братья Михайловичи Белевские упомянуты после их дяди Ивана Одоевского как младшие (по статусу и, очевидно, по возрасту); кроме того, сыновья Василия Михайловича — Иван, Андрей и Василий Белевские — фигурируют в источниках в 1486–1492 гг., и поэтому маловероятно, чтобы их отец жил на Волоке еще в начале XV в. Переселение Белевских на Волок С. Кучиньский связал с занятием Белева татарами Улуг-Мухаммеда, разбившими затем там же в декабре 1437 г. московские войска[198].

Наблюдения Кучиньского можно уточнить и дополнить. Родословия сообщают, что сестра братьев Белевских Евпраксия была замужем за кн. Василием Ивановичем Оболенским[199], а он упоминается в источниках 1443 — начала 60-х гг. XV в.[200], что снова указывает на время правления Василия II. Сближение переселения Белевских князей на Волок с появлением в верховьях Оки Улуг-Мухаммеда заслуживает внимания. Едва ли, однако, Белевские князья просто бежали от татар, как получается у Кучиньского: ведь в родословии ясно сказано, что князья были сведены «з Белева в опале»; за что же Василий II мог подвергнуть их опале? Здесь нужно обратить внимание на некоторые детали летописного рассказа о Белевском бое 1437 г.

По сообщению ряда летописей, Улуг-Мухаммед осенью 1437 г. пришел к Белеву («к граду к Белеву») и «сяде в Белеве»[201]; по другой версии, хан построил на реке Белеве ледяную крепость из хвороста, облитого водой со снегом[202]. Как отнеслись к его появлению хозяева Белева, летописи не сообщают. Подошедшее к Белеву московское войско подвергло его окрестности жестокому разграблению (летописец осуждает грабеж и мучение «своего же православного христианства»)[203]. Возможно, московское воинство руководствовалось только корыстными мотивами, но не исключены и политические причины: не было ли разорение белевских «мест» местью здешним князьям за переход под власть Улуг-Мухаммеда? Подобная гипотеза не лишена вероятности, если учесть, что хан совершенно беспрепятственно занял белевские земли и что в списке погибших в битве у Белева 5 декабря 1437 г., в котором названы и некоторые верховские князья (например, Федор Тарусский)[204], нет имен самих Белевских.