Тайна пролива «Врата скорби». Том третий - Василий Лягоскин

Окошко в зале было, и не одно. Только вот часть из них упирались сейчас в землю, почему-то рыжего, даже оранжевого, цвета, а до других – в том числе и до того, в которое Александр любовался (двенадцать часов назад!) чудесными видами озера – было не достать. Ширина этой комнаты, сейчас ставшая высотой, была ровно десять метров, и достать до окон, пропускавших сквозь себя невероятно яркие и жаркие солнечные лучи, добраться было невозможно.

– Зато этажом выше – чердачное помещение, – вспомнил Александр, – а там окна по всему периметру – сплошной пояс из прозрачной пластмассы. Где тут у нас лестница?

Лестница не понадобилась. К широкому проему, ведущему на самый верхний этаж замка, Салоед прошел прогулочным шагом. Там поднырнул в дверь, в которой метровая ширина стала высотой, и замер на чердаке, ослепленный потоками ослепительного света.

– Что-то я сегодня туплю, – очнулся он, наконец, – я же в рейдовом камуфляже! Где тут мой шлем.

Шлем оказался там, где ему и было положено – закрепленным меж плеч так хитро, что его одним движением руки (некоторые ухитрялись и без рук – дернув плечами определенным образом) можно было определить на место – на голову. А там уже волшебный артефакт, подчиняясь программе, заложенной в него еще более волшебным даром полковника Кудрявцева, сам регулировал все.

– Сначала освещенность! – пробормотал Александр, когда шлем уже выполнил эту функцию.

Салоед могучим усилием воли изгнал сосущую боль из желудка, и бросился к окну. И охнул – громко; так, что включенная рация тут же отозвалась хором встревоженных голосов.

– Потом, все потом, ребята, – невольно бормотал он, успокаивая товарищей, – дайте сначала оглядеться.

А оглядывать было особо нечего. В глаза прежде всего била бескрайность оранжевого поля, по которому ветер лениво гнал длинные волны. И еще совсем недалеко – метрах в пятидесяти, вокруг поверженного набок замка, цепочкой брели самые обыкновенные коровы.

– Нет, – присмотрелся Салоед, – не обыкновенные. Какие-то горбатые, словно кто-то буренок с верблюдом скрестил. Но кто же их гоняет по кругу? Вон они уже и тропинку нехилую натоптали. Словно караул несут!

Больше за окном ничего не было – ни с этой стороны, ни с противоположной; туда Александр метнулся с проворством, достойным тренированного атлета. Не было скал, дороги, ведущей к городу. А главное – не было озера! Александр едва не заорал от отчаяния и бессилия, осознав вдруг, что это навсегда – что он никогда больше не окунется в его ласковые волны; что не посидит на зорьке с удочкой, и не порадуется, когда Зинаида с довольной улыбкой будет принимать тяжелые тушки форели. Впрочем, в последнем он погорячился. Форель была; должна была быть!

– Как знал… как чувствовал! – шептали его губы.

Салоед вспоминал, как он горячился, как буквально выпросил у Кудрявцева право на внеочередное строительство прудов у города; и с каким трепетом выпускал в первый из них молодь форели. Во втором пруду рыбы было поменьше; это был речной улов, организованный после того, как в Волге были уничтожены гигантские спруты. Удивительная это была рыбалка; еще удивительней был улов. Александр Леонидович, опытный рыбак, большинство рыбешек не признал – видел впервые в жизни.

– Но уха из них получилась знатная! – невольно вспомнил он, и тут же согнулся от колик в животе.

Единственным средством от боли у Салоеда было переключить внимание от этой очень важной, но сейчас никак не регулируемой потребности человеческого организма на что-то более важное. Варианта было два – разглядывать тех самых коров, или продолжить разговор с товарищами.

– Микола, – вызвал он друга и помощника, – а что вы там сидите? Вылез бы, да в разведку сбегал. Тут такие диковинные коровы пасутся – с горбами, и выменем почти до земли. Эх, и вкусное, должно быть, молоко у них.

Последняя мысль вырвалась самопроизвольно; живот тут же свело жестокой судорогой. Хорошо, что Микола ответил, отвлек внимание:

– Да машину заклинило удачно… или неудачно – для нас. Ни одна дверца не открывается.

– Так вышибли бы окно, – посоветовал Александр, – силенок-то у тебя – о-го-го!

– Ну, ты даешь, Леонидыч, – рассмеялся Микола; слышно было, как девчата рядом с ним тоже хихикают, – я тоже в первый момент сдуру пытался выдавить лобовое – и руками, и ногами. А потом вспомнил, чем покрыт наш «Эксплорер». Если уж его целый замок своим весом не раздавил, то что ему мои ноги?

– Это да, – вынужден был согласиться Салоед, – тут разве что командир смог бы.

– Вот и мы решили, Леонидыч, что нужно ждать – вот товарищ полковник приедет, и разберется со всем – и с «Эксплорером», и с замком…

– А еще пожрать привезет! – едва не заорал Салоед.

Несчастный Хохол не ко времени вспомнил про неприкосновенный запас в багажнике внедорожника; порадовался за парня, и за девчат, у которых было все для комфортного ожидания – и еда, и вода.. Зря он подумал о последнем! Теперь захотелось и пить – безумно; чуть ли не сильнее, чем есть. И Александр, не сознавая уже собственных действий, застучал кулаками в перчатках камуфляжа по несокрушимому пластику, и заорал, замахал кулаками на коров:

– Ну что вы бредете, как заведенные?! Идите сюда, поделитесь молочком! Жалко, да?!

Какие-то остатки рассудительности за пару мгновений до этой отчаянной попытки заставили руку отключить рацию. Так что товарищи никак не могли ужаснуться, отреагировать на его безумные вопли. А вот коровы отреагировали! Точнее одна, ничем не отличавшаяся от остальных ни мастью, ни размерами, ни прежним монотонным существованием. Сейчас она запнулась всеми четырьмя ногами, и едва не грохнулась на оранжевую тропу. А потом повернула голову к Александру. И Хохол вдруг устрашился, хотя на таком расстоянии не мог даже различить глаз «буренки». Животное словно выстрелило в него чем-то жутким и невидимым – чем-то, что не смогли удержать даже волшебные окна замка.

Корова шагнула из круга, и так же медленно, как прежде, потопала прямо к Александру. Салоед, невольно мелко крестивший свою грудь (чего он не делал уже очень давно), еще медленней отступал к противоположной стене. Они подошли одновременно – корова к окну, к которому так неосмотрительно «пригласил» ее Александр Леонидович; сам Хохол в это же мгновение уперся спиной, покрывшейся крупными холодными каплями пота, в такую же прозрачную преграду – в десяти метрах от животного, от ее глаз, оказавшихся вполне обычными… в первое мгновение. Потом эти карие коровьи глаза стали расти, заполнять собой весь мир – когда ноги Салоеда сами понести туловища к ним. И вот уже два взгляда, две сущности разделяет только толстое стекло. Мысли неведомого животного эта преграда не мешала:

– Ну, что же ты? Звал, просил… иди же ко мне, прильни к вымени, полному молока. Свежего, холодного, и безумно сладкого…

Александр забился всем телом об окно. Самая разумная часть его внутреннего мира забилась в дальний уголок души, и уже там отгородилось от всего сущего единственной мыслью: «Не думай, не вспоминай, где лежит пульт от створок окна! Ты не знаешь об этом; его бросило от удара в дальний угол, и в какой из них, тебе не известно!». Но какая-то предательская струнка звенела, пыталась перекричать этот голос разума: «Да вон же они – и угол, и сам пульт! Иди, и возьми его; нажми сразу на все кнопки, и устремись навстречу доброй подруге, навстречу огромному вымени, молоку, которое, конечно же, слаще материнского!».

Тело вдруг пронзил острая, нестерпимая боль. Это не желудок, это весь организм отреагировал на ужас, заполнивший глаза коровы. А потом эти глаза – уже вполне обычного размера – стали пустыми; затем принялись стремительно заполняться бесконечным блаженством. Как это смог понять человек? Ведь эта нега была исключительно для внутреннего потребления животного; корова не приглашала Салоида к ней! Тяжело, со скрипом, повернулась шея Александра. Он уставился на то, что разорвало его страшную и сладкую связь с молочным зверем. По виду это был червяк; но червяк невероятно громадных размеров. Поначалу практически бесцветный, и не очень толстый – он двигался кверху, поглощая плоть животного. Двигался очень быстро, меняя цвет на интенсивно-красный. Вот уже все коровья нога поместилась в толстой бурой кишке; лопнувшая сбоку почка превратила червя в сиамских близнецов, вторая голова которых тут же присоединилась к пиршеству. Корова уже была без задних ног; уже две части кольчатой твари, ставшей толщиной не меньше двухсотлитровой бочки, соединились, чтобы вместе поглощать необъятное туловище…

Александра всего передернуло, когда исчезло набухшее вымя. Он, наконец, махнул рукой, словно отгоняя дурманящую волну, которая заставляла остатки коровы все так же корчиться в блаженстве. Что-то – может, это резкое движение руки – остановило «карусель» во второй раз. Так же неспешно, почти с ленцой, к замку зашагал товарка несчастного животного, исчезнувшего в беззубой пасти червя уже наполовину. Передняя половинка не падала, поддерживаемая хищником, который вытягивался из земли, и рос прямо на глазах. Формы животного еще смутно различались внутри него. Салоида, наверное, стошнило бы прямо на окно – если бы было чем.