Параллельный переход - Василий Кононюк

– Это не был Божий суд, казаки, этот недоносок, подло убил Оттара. У него было два клинка, а Оттар вышел с одной саблей. Не ангел, а черт водил его рукой. Он убил его безоружного, не дал саблю поднять. Да Оттар, таких как ты щенков, гречкосеев, десяток бы порубил и не заметил.

От выплеснутых чувств у него покатились слезы и задрожал голос, он хотел еще что-то сказать, но поняв, что сейчас заплачет, до скрипа сжал зубы и смахнул слезы рукавом своего старенького кожуха. "Почему таких хороших, наивных ребят, так часто тянет к натурам сильным, но порочным. Противоположности притягиваются друг к другу", подумалось с грустью. Любой ответ на эмоциональную, нелогичную речь, всегда будет выглядеть, как попытка оправдаться, поэтому следовало молчать, тем более что Иллар признал поединок состоявшимся.

– Все мы знаем Демьян, что вы были с Оттаром как братья, и понимаем твои чувства. Но не дело казаку на круге речь держать, не подумав. Слово не воробей. Вот тебе мой наказ как атамана, которого ты на круге избрал. Сейчас ты увезешь Оттара к Насте, и останешься с ней, ей тяжелей, чем тебе будет, поможешь, чем надо. Завтра с нами не едешь. Ты, Остап и Сулим, здесь останутся, чай не на войну едем, да и тут глаз нужен. И будешь ты Демьян думу думать, и рта не открывать. А как будем мы по Оттару сороковины править, выйдешь ты Демьян на круг, и снова скажешь, что ты про поединок думаешь, а мы все послушаем.

Иллар говорил спокойно и веско. В его тоне звучало то участие, то проскальзывали обертоны, от которых морозило. Прослушав это короткое выступление, осталось только поразиться тому, как много смыслов, удалось воплотить Иллару, в таком коротком решении. С одной стороны троицу разделили, самого буйного, якобы наказали, тех, кто не вякает, поощрили. Но это с одной стороны, а с другой, по его реакции, очевидно, что Оттар был для него кумиром. А в кумире нравится все. В том числе и его жена. И пусть жена кумира для тебя не совсем земная женщина, но ты хочешь быть с ней рядом, слушать ее голос, наблюдать ее черты. А тут ты обязан быть с ней, атаман приказал, особенно в такой трудный час, а дальше, кто знает, вдов на Руси, во все времена, было больше чем вдовцов. За сорок дней, поселится в сердце Демьяна надежда, что пусть не сейчас, пусть через год, через два, склонится сердце Насти на его сторону, и победит Демьянова надежда, Демьянову гордыню. Выйдет Демьян, и скажет очевидное "Ошибся я атаман, честным был бой", а все подивятся, что не пугал, не стращал атаман, ничего не делал, а пересилил казак гордость, что дороже жизни, сам признал не правоту свою.

Иллар закончил говорить и оцепенение, которое охватило всех нас, сменилось облегченной суетой людей, для которых, наконец, все стало ясно, и столь для них яростно непривычный бег событий, снова сменился на неторопливую поступь. Надевая сапоги на уже успевшие замерзнуть ноги, одновременно разглядывал саблю, остановленную сучком и умудрившуюся до половины врезаться в твердое как железо дерево. "А были мы с тобой Богданчик, на волосок от смерти, из за двух очевидных ошибок. Первая очень грубая. Один из основных, базовых, принципов арнис – максимально сокращать плечо удара противника, был откровенно похерен. Вместо того, что бы глубже войти в его удар, и принять удар, от нижней половины клинка, где момент импульса не столь велик, все было сделано, с точностью до наоборот. Спасло то, что удар был слишком откровенным, и от меня никто не ожидал сопротивления, смотрели как на клоуна. Поэтому удалось провести практически одновременный удар по лезвию и по руке. Вторая ошибка, еще грубее, укол в шею, в который я откровенно провалился. Второй раз слепое везение, попал в основание кадыка, палке деваться некуда, как только в шею войти. Придись удар чуть выше, скользнула бы палочка, как миленькая, по кадыку, и прошла бы по касательной, порвала бы кожу, да в лучшем случае, пару мышц. А Оттар, обнял бы меня за шею, своей левой рукой, прижал бы нежно к своей подмышке, и все, тут не соревнования, ручкой не похлопаешь, мол, сдаюсь, был не прав. А ведь, как больно отучал мастер от таких ошибок. Чуть провалился в атаке, беги, прикладывай лед, либо к дурной голове, либо к нерасторопным рукам, либо к тому и другому, чтоб им обидно не было". Раздавшийся рядом голос, заставил вздрогнуть, осознать себя уже одетым, и продолжающим тупо пялиться на палку с саблей.

– Что не знаешь, как саблю достать парубок? – несмотря на веселый тон, глаза атамана рассматривали меня холодно и задумчиво. Приблизительно так смотрят на ядовитую змею, решая то ли прибить, то ли обойти и не трогать.

– Да нет атаман, не знаю что с ней делать, – честно ответил, и наклонившись вперед, переместил "Х"образную фигуру так, чтобы острый конец сабли уперся в столб ограды. Стал двумя ногами на две стороны палки, пропустив лезвие между ног, взявшись двумя руками за рукоять, резко рванул на себя и вбок по ходу удара. Острие сабли уперлось в столб, не провернулось, не отрезало мне кусок пятки, а сабля оказалась у меня в руке. Иллар, внимательно смотревший на все это, неопределенно хмыкнул.

– Ей казаки, отцепите ножны да несите сюда, Богданова теперь сабля, честно добыл. А ты хитрый парень Богдан, ишь, как ловко саблю достал, я бы так не смог, да и палки свои с лесу на круг тащил, за плечи заткнул, а не бросил. Я смотрю и думаю дурник, дурником, ему скоро женится, а он палками играться вздумал. Говорил ты мне, Богдан, что кончился дурник, а я не поверил. Каюсь, и тут твоя правда была, Богдан.

Он говорил негромко, так чтобы никто не услышал, но иронии в его тоне, не услышал бы только глухой. Пока он говорил, взгляд его уже ощутимо замораживал воздух вокруг меня, а задумчивость переросла в твердую уверенность, что оставлять за спиной ядовитую змею, опасно для жизни. Так часто бывает, когда начинаешь излагать словами, то, что в голове бродит, сразу становится ясно, как быть, и кого давить.

– А палки не простые ты Богдан взял, – продолжал он уже с издевкой.

– Положи ножны Демьян, да езжай с Сулимом к Насте, не знает, поди, сердешная, что уже вдова. – Коротко дав указание подошедшему с ножнами Демьяну, он замолчал. Одарив меня в ответ на дружескую улыбку, ненавидящим взглядом, Демьян ушел, а Иллар продолжил.

– Да, не простые палочки вышли у тебя Богдан, сучки торчат не обрубленные во все стороны, не с руки ведь сучковатые палки таскать, каждый обрубит, особенно если затачивает конец так наостро, топор тут и сучок тут, каждый обрубит. Но не наш Богдан. А обруби Богдан сучок, не Оттара бы увезли, а тебя Богдан, – его глаза превратились в две ледяные иглы прошивающие меня насквозь.

– А теперь отвечай Богдан, и Господь тебя упаси хоть слово мне соврать, как это так у тебя выходит, как у дьяка по писаному.

Он смотрел на меня, как смотрит судья, давая осужденному последнее слово. Как ни занятно будет то, что он скажет, приговор это уже не изменит. Приговор приведут в исполнение не сейчас, не завтра, может и месяц пройти пока все устаканится. Но потом как-то, где-то, кто-то и нет человека, нет проблемы. Да и правильно все. Не может вождь ставить под угрозу тех, за кого он в ответе. Не просчитываемые риски должны быть ликвидированы. В моем ответном взгляде была только усталость.

– Илья Громовержец, мне вчера явился, атаман, когда я забитый лежал, – мои слова звучали ровно и отчужденно, единственное мое желание было поскорее закончить этот разговор, как бы он для меня не закончился.

– Он сказал мне, что буду я воином за веру христианскую, и если тверд, я буду, в вере своей, то помогать мне будет и словом и делом. С тех пор иногда я сам не свой, атаман. Руки делают, а что, я сам не пойму, голова порожняя, а говорю, остановиться не могу. Вот так это у меня выходит, атаман, Господь мне свидетель. А саблю эту, прими от меня в дар, атаман, не по руке она мне, может, придет время, ты меня другой одаришь, – с трудом закончив это излагать, с поклоном протянул атаману вложенную в ножны саблю. Его взгляд изменился. Он смотрел на меня не как на ядовитую змею, которую нужно раздавить, а как на ядовитую змею, которая дает дорогой яд, и ты не знаешь, задавить ее уже, или попытаться, с риском для жизни, ее сначала подоить.

– Дорогой подарок, Богдан, не отдаришься, а в должниках ходить, стар уже, – продолжая рассматривать меня, задумчиво произнес он, не трогая саблю.

– Я от сердца дарю, атаман, а не для отдарков, пусть разит в твоих руках врагов веры христианской, прими, не обижай отказом.

– А знаешь ли ты парубок Богдан, сколько стоит такая сабля? – все еще раздумывая о чем-то, спросил Иллар.

– А зачем мне то знать атаман, наши жизни в твоих руках, разве они не дороже? – сабля была дорогой, это было понятно, даже мне. Пусть булатный рисунок был мелким, сабля блестела, а не отливала синевой, как настоящая дамасская сталь, но булатный клинок, дешевым не бывает.

– А это, как кто счет ведет, Богдан, у разных людей, и счет разным бывает, – Иллар вдруг улыбнулся, и его глаза потеплели. "Господи, неужели пронесло", безразличие и апатия, сменились желанием выжить, и жить.