Иняз - Юлия Петрова

Мы вышли из аллеи и очутились на пустом университетском стадионе. Стадион походил скорее на поляну в лесу – на поляну, обрамленную асфальтированной дорожкой. Мы неспешно брели по этой самой дорожке, чтобы добраться до грунтовки, уходящей в лес.

– А как тебя взяли поваром? – продолжила интересоваться я. – Ты ж историк, а не повар.

– А я еще когда на втором курсе был, в кулинарное училище поступил. Так, на всякий случай. И к еде поближе, – Ильдар захохотал. – Опять же, на практических занятиях перекусить бесплатно можно было.

Асфальт закончился, и мы оказались в лесу. В общаге поговаривали, что в этих зарослях «водится» маньяк. По слухам получалось, что маньяк безобидный: бродил по дорожкам как совершенно нормальный мужик, но с той лишь разницей, что на голове он носил шапку (их еще пидорками называют), натянутую до носа. В шапке имелись прорези для глаз. Этакий гроза лесов.

Говорили, что, повстречав жертв (чаще всего ими оказывались девчонки из университетской общаги, решившие подышать свежим воздухом и полюбоваться природными красотами), он не нападал, а просто стягивал с себя штаны и наслаждался произведенным эффектом. Та-та-та-тааам. Понятное дело, девчонки поднимали визг и неслись от него, не разбирая дороги.

Я вспомнила все эти истории и спросила у Ильдара, слышал ли он о лесном маньяке. Он остановился посреди дорожки, выждал с полминуты и произнес зловещим шепотом:

– А я и есть лесной маньяк!

И потянулся к брючному ремню.

А я нисколечко не испугалась. Ну, хотя бы потому, что если бы маньяком был Ильдар, в студенческом фольклоре непременно отразилось бы, что этот самый маньяк – двухметровый дядька. Такую явную примету не замаскируешь.

Наш хохот еще долго раздавался в соснах и елях. А потом Ильдар вдруг стал серьезным, и снова заговорил про Уфу: про то, что ему одиноко здесь, что он безумно хочет увидеть родителей и друзей, который ждут его в родном городе, что он девушку свою не целовал уже два года.

Девушку? Какую девушку?

Я негодовала. А как же я? Я уже увлеклась, уже представляла, как мы целуемся под сосной, уже почти начала считать его своим парнем.

Так нечестно.

Нечестно.

Негодование вдруг трансформировалось в безудержную удаль – типа, где наша не пропадала. Я решила поцеловать Ильдара. Вот прямо на дорожке остановиться и поцеловать. Я сказала себе, что какая-то там девушка, которую он не видел два года, мне не соперница. Я видела, что нравлюсь ему. Мы великолепная пара. Аминь.

Я замедлила шаг, потом и вовсе замерла, а затем медленно повернулась к Ильдару и взяла его за руку. Мы смотрели друг другу в глаза, мой спутник улыбался.

Женское зрение устроено потрясающе хитрым образом. Можно смотреть мужчине в глаза и замечать при этом, что справа с куста вспорхнула синица, что слева парит в воздухе желтый лист, что вдалеке по кромке обрыва гуляет ребенок.

Ребенок?

Один в лесу?

Я повернулась лицом к реке.

С такого расстояния было невозможно рассмотреть лицо. Однако я видела, что это девочка, и почему-то не сомневалась, что девочка эта – Люба. Я не встречала еще Любу в верхней одежде, и не знала, есть ли у нее такая вот рыжая курточка, как у ребенка на обрыве. Однако в тот момент я была уверена, что это именно она, моя ночная подружка.

Вдруг Люба заблудилась? Кто разрешил ей гулять одной в лесу (пусть и в лесопарке)? А вдруг она нарвется на лесного маньяка?

– Ой, там дочка одной преподавательницы бродит. Нужно ее к маме отвести.

Я собиралась произнести именно это. Я даже рот открыла и успела сказать «Ой», когда ребенок вдруг споткнулся и скрылся из вида.

Я бросилась бежать к обрыву, не разбирая дороги. Кусты, трава, деревья – все мелькало перед глазами, сливалось в коричнево-зелено-желтый вихрь. Когда я очутилась, наконец, на том месте, где всего несколько секунд назад стояла Любочка, то почувствовала дикий ужас от мысли о том, что вот сейчас мне нужно смотреть вниз – на покрытый корягами, торчащими из земли кольями и булыжниками склон.

Я зажмурилась, а потом медленно стала открывать глаза: решила, что, уж если я должна увидеть страшную картину, то пусть она сначала будет в виде расплывчатого пятна. Однако ужасное расплывчатое пятно не торопилась являться моему взору. Я широко открыла глаза – ничего.

– О-о-о-оль! – я не слышала, как сзади подошел Ильдар. – Что случилось?

– Девочка. Люба, – слабым голосом проблеяла я.

– Какая девочка? Кто такая Люба?

– Дочка одной преподавательницы из нашей общаги упала с обрыва. Только что. Я видела.

– Она, что, упала с крутого пятиметрового обрыва, а потом спокойно встала и побежала себе дальше?

– Я не знаю.

– Оль, речка вон как далеко. В речку покатиться она не могла. Просто сбежать с обрыва она тоже не могла – крутой он слишком, да и ноги переломать об эти кочки и коряги – раз плюнуть, – Ильдар «включил» логику и пытался разобраться в ситуации. – Тебе показалось. Это ж далеко от того места, где мы стояли. Куст ветром качнуло, или пакет может какой пролетел. Ты краем глаза увидела, вот и померещилось.

Я понимала: все, что он говорит, – единственное разумное объяснение. Однако я точно видела девочку. Не куст, не пакет, а девочку. Ладно. То, что это была Люба, – это я сама так решила. Я не видела лица и не знаю, в чем Люба гуляет на улице. Но все же это был никакой не куст… и не пакет.

– Может быть, – прошелестела я едва слышно.

Я решила сделать вид, что согласна с Ильдаром. Еще не хватало, чтобы он меня чокнутой считал.

Меня почему-то вдруг затошнило.

– Пойдем, пожалуйста, из леса, – попросила я. – Что-то мне нехорошо.

Мне пришло в голову, что я можно заглянуть в 905-ю комнату и узнать наверняка, все ли в порядке с Любой. Ведь необязательно рассказывать всю эту безумную историю с ребенком на обрыве. Разве я не могу просто навестить маленькую подружку?

Мы расстались с Ильдаром возле входа в мой общежитский корпус.

– Что-то ты бледная, – заметил он.

Потом слегка стукнул указательным пальцем по носу и прибавил:

Это был куст. Всего лишь куст… ну, или пакет.

И снова ни слова о следующей встрече.

Впрочем, в тот момент я отметила это про себя лишь походя: мысль мелькнула на задворках сознания и исчезла. История с ребенком здорово выбила меня из колеи. Я даже не стала заходить к себе на восьмой этаж.

Лифт не работал. Еще пару месяцев назад подъем на девятый этаж по лестнице мне казался спортивным подвигом. Теперь я не видела в таком марафоне ничего сложного. Раз ступенька, два ступенька… ох.

Меня по-прежнему подташнивало.

Сначала я интеллигентно стучала кулачком в дверь комнаты 905. Потом барабанила, как мужик, вернувшийся домой после пьянки. Мне никто не открыл.

Поздно вечером, когда Ира и Лариса легли спать, я отправилась на кухню с учебниками. Я, в общем-то, уже приготовилась к следующему учебному дню, но решила еще раз порепетировать пересказ текста, повторить новые слова, почитать лексикологию к семинару…. Если честно, то я надеялась, что в кухню придет Люба, и мне не нужно будет больше волноваться.

Люба не пришла. Я сидела на подоконнике, обхватив колени руками, и пыталась пересказывать шепотом текст. Стоило скрипнуть двери в коридоре или голосу донестись с лестницы, я вытягивала шею и напряженно прислушивалась. В конце концов, я решила пойти спать. А может, в лесу у меня случилась галлюцинация из-за постоянного недосыпа?

Казалось, я отключусь, как только голова коснется подушки. Не тут-то было! Я крутилась и крутилась с боку на бок. Стоило мне закрыть глаза, как я видела ребенка в рыжей курточке. Он неловко спотыкался и падал, спотыкался и падал, спотыкался и падал: этот кадр, видимо, заклинило где-то в фильмохранилище моего мозга, и теперь он безостановочно воспроизводился с безжалостной монотонностью.

Я рывком поднялась на кровати, надела тапки и халат и на цыпочках вышла из комнаты. В любом случае можно рассказать все, как есть. Мол, мне показалось, что Люба упала с обрыва. Почему пришла ночью? Днем приходила, вас не было. Я волнуюсь и не могу спать.

За дверью, на которой были приклеены блестяще-облезлые буковки 905, стояла тишина. Впрочем, как и во всем студенческом общежитии.

Я постучала. Затем подождала немного и снова постучала. Никто и не думал отзываться.

Я чувствовала себя уставшей и разбитой, однако ни секунды не сомневалась, что уснуть все равно не смогу. Не понимаю, что на меня нашло, но я зачем-то взялась за ручку и попыталась открыть дверь. Она неожиданно легко поддалась, и я шагнула в темноту комнаты 905.

Удивительно. Несмотря на полнейшую кашу в голове, в мозг время от времени прорывались здравые структурированные идеи: я закрыла за собой дверь, потому что кто-нибудь мог появиться в коридоре. Вдруг Люба с мамой куда-нибудь уехали, а дверь забыли закрыть. А тут какая-то чокнутая в их комнате. Что она там делает?