Огонь и вода - Влад Савин

— Простите за ожидание, сударь! — сказала Зелла, входя неслышно, как умела лишь она — возвращаю вам ваше пальто. Я и пуговицы — уже пришила!

Она успела сменить платье, и даже как-то привести в порядок волосы. В окно бился ветер с наконец пролившимся дождем. А они пили чай, беседуя на обычные, утонченно-возвышенные темы. И Леон понял окончательно, что он — не буревестник, ищущий счастья в самой борьбе, хотя и желал честно внести вклад в постройку лучшей жизни; он был искренен, говоря о борьбе за благо народа — но надеялся найти счастье и для себя. Спустя годы, он вспоминал тот путь, которым они проходили каждый день, как что-то символическое — найти Ее, единственную и любимую, несмотря на все враждебные вихри, веющие над головами; вместе пройти сквозь бурю, сбивающую с ног.

Они обвенчались поздно осенью, в ноябре — через неделю после того дня. И лишь после этого квартира на пыльной и ветреной улице стала их общим жильем. Зелла не была товарищем по борьбе — она была женой, хозяйкой, опорой дома. Зима в Зурбагане похожа на позднюю северную осень — холодный дождь вместо снега, и промозглый ветер, дующий с моря неделями подряд, то яростно, то уныло. И сколько раз Штрих, взглянув на непогоду за окном, решал сам сходить за провизией в лавку на углу, где трактир — но забывал за работой, и спохватывался лишь увидев, как Зелла, войдя с улицы с корзиной, складывает мокрый зонтик; она просто делала все, ничего не говоря — готовила, стирала, убирала. В гимназии она больше не служила, но два, три раза в неделю уходила в любую погоду — давать частные уроки. Однажды Леон решил за ней проследить — как подобает мужу. Он верил Зелле, как самому себе, но даже малая тень подозрения была для него невыносима. В Организации разоблачили провокатора — незаметный человечек с крысиными глазками, полностью признал вину на революционном суде, после чего его увели люди товарища Третьего, стоявшие позади с браунингами наготове. И Штрих шел теперь за Зеллой, твердо намеренный узнать, куда она ходит; вдруг к нему пристал какой-то подвыпивший пролетарий, он то слезно просил грош на хлеб, то лез в драку, занося кулак; однако Леон больше боялся, что Зелла обернется; она давно скрылась за углом, когда Леон сумел наконец отвязаться от пьянчуги — чувствуя себя как вывалянным в грязи. Больше он никогда не пытался следить — решив доверять Зелле безоговорочно.

Через год родился сын, которого также назвали Леоном; унаследовав у матери любовь к книгам, он научился читать в четыре года. Дочку назвали Зеллой.

— …домой! — тем временем говорил сосед по купе — к семье, к покою. Дело есть дело — к доходу, однако доход сам зачем, если не для покоя и достатка? Впрочем, сказано же, не мы существуем для жизни, а жизнь для нас — люди различаются лишь по способу зарабатывать деньги, тратим же их все мы одинаково, а удовольствие-то именно в этом! Завтра небось встретимся в одном ресторане, в "Чайке" или в "Мин Херце", вместе со своими дражайшими половинами или с кем еще… Вы, простите за нескромный вопрос, по любви женились, или как?

Конечно, товарищ Первый не одобрил семейную жизнь Леона. Но Леон восстал тогда против Первого в свой единственный раз. Он не был агентом, связным, агитатором — он делал свою часть общего дела, не вставая из-за письменного стола, отдавая затем статьи и рукописи приходившим за ними курьерам. Разве станет помехой, если рядом с ним при этом будет любимая жена?

— Любая привязанность к чему бы то ни было, кроме дела, для нас опасна — жестко повторил Первый — понимаю, молодость играет: так выбери кого-нибудь среди наших! Или нет — обоих тогда не будет, для дела! Найди на стороне, какую-нибудь, квартирохозяйку — да только не привязывайся: легче будет после уходить.

— Кому легче? — спросил Леон — а ей?

— Ради общего счастья — ответил Первый — значит, и ее тоже. Революция победит, и встретитесь — тогда она за честь сочтет, тебя выбрать, как первого из борцов за всего человечества счастье! А если не сочтет — значит, недостойна! Неволить не буду — сам решай! Надеюсь — решишь правильно. Хочешь остаться среди нас — тогда поклянись, что бы ни случилось, наше дело будет для тебя выше семьи. Или — забудь про все, и уходи жить в гнилое обывательское болото. Так будет честнее.

Но Леон не мог даже представить ситуацию, в которой его нежная, умная, красивая Зелла может стать врагом. Святым монахом его называли иные дамы, не желающие понять, что для него нет женщин, кроме его жены. Он был счастлив с ней, в то же время исправно трудясь для Организации — своих товарищей по убеждению и разуму, в то время как жена была для него единственно близким человеком по духу; старики-родители были еще живы, и Леон регулярно им писал — однако как ему по-прежнему запрещено было приехать в столицу, так и отец его не хотел оттуда уезжать, и Леон замечал, что письма становятся все реже и короче. Так прошло восемь лет, родился мальчик, затем девочка. Где-то вдали, прочитав написанное Леоном за столом в его тихой мирной квартире, на улицы выходили толпы с красными знаменами. А он, закончив воззвание, которое завтра разлетится по всей стране до окраин, выводил на прогулку счастливых детей, и городовые, при виде прилично одетого господина с нарядной красивой дамой, подносили ладонь к козырьку.

В воскресный день, незадолго до отъезда, Штрих со всей семьей отправился в "Диво-Парк", на аттракционы. Они кружились, мчались куда-то, взлетали в небо, усевшись парами — Леон с Леоном-младшим, а Зелла с Зеллой-младшей, или же Леон с Зеллой, а дети друг с другом; погода была обычная, солнце и ветер — все снова держались за шляпы. Затем дети ездили на пони, и просто играли на зеленой лужайке, бегая и хохоча. И тут Штрих увидел среди веселящейся толпы Первого, в низко надвинутом на лоб картузе, с поднятым воротником, смотрящего на них неприязненно-презрительным взглядом. Не подходя к Леону, он затем просто повернулся и исчез. А при ближайшей встрече сказал, оставшись со Штрихом наедине:

— Можно ли быть счастливым, зная, сколько вокруг голодных и бездомных? Не станешь ли ты в семейном уюте спокойнее и добрее — сейчас, когда надо иметь негаснущее яростное пламя в душе? Подумай об этом, товарищ, и реши, с кем ты — с нами, или..

— … душа, это потемки! — продолжал без умолку говорить сосед по купе — любовь страстная, это конечно, хорошо, да только уж больно легко она в такую же ненависть оборачивается, знаю примеры! По мне, так лучше чтобы ровно все было и спокойно, чтобы поведение было пристойное, а в мысли чужие все одно не заглянешь. В жизни, как в законе — поступки лишь должны быть наказуемы, а что думает кто — так не все ли равно?