Дни мечтаний - Кеннет Грэм

кроме принцессы, могли быть такие ослепительно белые руки и такое розовое с блестками платье? Женщины, которых мы знали, напоминали по форме песочные часы, почти не имели ног и сурово осуждали любое быстрое и энергичное движение. Корали оказалась для нас настоящим открытием! Теперь мы знали о ком мечтать. В один из ярких всплесков моего воображения я вдруг увидел себя в обнимку с Корали, шагающим по миру, по холмам и равнинам, сквозь города и ряды аплодирующих родственников. Я – в воскресных бриджах, она – в розовом платье с блестками.

Лето уходит, опадают и вянут цветы, вся красота на этой земле завершает круг и покидает арену. Так и Корали покинула нас, балансируя на спине лошади и покачиваясь из стороны в сторону словно бутон тюльпана. Она унесла с собой мое сердце и душу, яркость и колдовство представления.

Гарольд вздохнул и очнулся.

– Правда, она красавица? – произнес он непривычно тихо.

Острая боль пронзила меня. Мы всегда были друзьями, даже если соперничали, но сейчас вопрос стоял очень серьезно. Станет ли это началом отчуждения, раздора, гражданской войны в стенах родного дома, разрыва братских уз? И тут я осознал истинное положение вещей, и мне стало жаль Гарольда. Ему, в любом случае, пришлось бы уступить мне, как старшему. Правила существуют не ради забавы.

Выступление Корали закончилось, и ждать было больше нечего, но я не уходил, она ведь могла появиться снова. В следующую секунду клоун на арене споткнулся и упал. Он проделал это так искусно, что неожиданные чувства всколыхнулись во мне. Срок любви истек, ее место заняло решительное честолюбие. Быть таким же блестящим, независимым, невероятно гибким, в одиночку противостоять обществу и пользоваться, одновременно, всеми его благами! Какое блистательное остроумие и обходительность в отношении дам, какая прекрасная способность оставлять соперников ни с чем, даже если они в сюртуках и с усами! И какой великолепный уверенный шпагат! Можно ли мечтать о лучшей доле, чем пройти по жизни в клоунском наряде! Успех был его основным лейтмотивом, ловкость – его доспехами, а приятная музыка смеха – его мгновенной наградой. Даже образ Корали расплылся и поблек. Я бы возвращался к ней по вечерам, но весь день трудился бы, как клоун.

Небольшой антракт закончился, оркестр заиграл протяжное и многозначительное вступление. Следующей в программе значилась Зефирин – Невеста Пустыни и ее непревзойденный номер на неоседланных лошадях. Я был настолько пресыщен красотой и юмором, что не смел надеяться на новые впечатления. И все же, в ее имени явно присутствовал оттенок романтики. Выступление Корали пробудило во мне интерес к женскому полу, который требовал насыщения.

Под рев труб на арену выскочила Зефирин. Она стояла прямо, расставив ноги на упругих и пластичных спинах арабских скакунов, и в ту же секунду я понял, что судьба моя предрешена, путь моей жизни ясен, и что Невеста Пустыни – моя невеста. На ней было черное одеяние, сквозь которое просвечивали серебряные звезды ее газовой накидки; черными были ее волосы и двое могучих коней, на которых она стояла. Как буря прогрохотали они мимо, словно вихрь или смуглый сирокко10. Ее щеки хранили на себе поцелуи восточного солнца, а песчаные бури родной пустыни были ей спутниками. Корали казалась девочкой в розовом платьице с золотистыми волосами и тоненькими ножками рядом с этой великолепной полнотелой Клеопатрой. Не прошло и секунды, а мы уже мчались вместе с ней по пустыне на угольно-черных конях, бок о бок, в одном темпе. Мы объезжали страусов и пропускали зебр, и чем дальше мы продвигались, тем ярче, словно дикая роза, расцветала пустыня.

Я плохо помню, как мы оказались дома в тот вечер. По пути нас будто сопровождал кто-то, и стук призрачных копыт слышался отовсюду. В носу стоял резкий запах цирка, в ушах звенел искренний хохот клоуна и слышалось щелканье хлыста. Артист благоразумно молчал, оставив нас наедине с миражами, не раздражал ненужной критикой и замечаниями. Высадив нас у ворот, он не позволил мне даже выразить неловкую благодарность, которую я так тщательно готовил для него. Оставшуюся часть вечера я в смятении слушал бравурную музыку, которую оркестр играл у меня в мозгу. Когда, наконец, голова моя коснулась подушки, я в тот же миг оказался рядом с Зефирин – мы скакали по необъятной Сахаре, щека к щеке, позабыв обо всем. Время от времени в клубах песка, окружавшего нас, мерцали глаза Корали, в которых сквозила нежная укоризна.

Стены его были из яшмы11

Долгими зимними вечерами, растянувшись на коврике у камина перед раскрытой книжкой с картинками, мы, в первую очередь, распределяли между собой роли. Каждый, в зависимости от старшинства, получал персонажа с иллюстрации, только после этого начиналась сказка. Процесс этот, в каком-то смысле, был более захватывающим, чем сама история, потому что успех или провал своего героя мы воспринимали как личную победу или поражение.

Эдвард всегда оставался доволен результатом. На правах старшего он забирал себе главного персонажа с фронтисписа12, которого в дальнейшем ожидали по сюжету лишь подвиги и слава. Младшим же приходилось довольствоваться существами намного менее совершенными, а часто и просто злодеями, и предпринимать серьезные усилия, чтобы защитить себя от бесчестия, вполне заслуженного, к сожалению.

Эдвард и правда был неисправимым хапугой. Например, в книге «Охота на буйволов», на обложке которой красовалось изображение этого животного, Эдвард играл роль рослого, бородатого человека в желтых гетрах и с пороховницей в форме рога. Именно он бестрепетно выпустил роковую пулю и поразил в плечо огромного бизона; ружье он успел перезарядить буквально в ярде от его морды. В мое распоряжение был предоставлен лишь второстепенный персонаж, друг главного героя, который отличился тем, что подстрелил корову, а Гарольду пришлось довольствоваться ролью оруженосца, от которой он явно был не в восторге. А когда прекрасная серна прыгнула и замерла над пропастью, Эдвард мгновенно вскинул ружье, и струйка белого дыма растворилась в воздухе после выстрела. Роль проводника в шортах выпала на мою долю, в то время, как несчастный Гарольд оказался мальчишкой с мешком провизии за плечами. Только в таком образе ему разрешили покорять горные вершины.

Девочки, конечно, не могли участвовать в этой книге, не удивительно, что они предпочитали «Путешествие пилигрима»13, где есть роль и для женщины, или любую хорошую сказку, в которой каждую принцессу ожидало счастье. Больше всего нам нравились те картинки, на которых персонажи подходили нам и по количеству, и по способностям, и по полу, и это было основным художественным достоинством.

Герои с Рождественских открыток, что висели в детской в золотистых рамочках, были давно распределены между нами; рано или поздно каждый из нас получал возможность принять участие в приятной и ярко раскрашенной истории. Остальные картины, висевшие в доме, были одинаково бесполезны. На них часто не хватало героев, а если даже и набиралось нужное количество, это не спасало от скучного, лишенного драматизма сюжета. Например, на той картине, о которой я собираюсь рассказать, персонажи не делали абсолютно ничего, и, видимо, даже не собирались ничего предпринимать, но их, хотя бы, было достаточное количество, и мы, со временем, распределили всех между собой.

Сама по себе картина, висевшая в углу столовой в раме из эбенового дерева и черепахового панциря, не вызывала у нас особого интереса и, скорей всего, ничего бы не изменилось, если бы не мятеж сестер, обидевшихся на иллюстратора книг о спорте, как будто позабывшего, что на свете существует еще и женский пол. В одно, словно специально предназначенное для разглядывания картин, дождливое утро Селина заявила, что она – дама, сидящая в центре, чье богатое платье из парчи с цветочным узором ниспадает строгими линиями прямо до пола, чья темно синяя накидка закреплена застежкой, украшенной драгоценностями, а белокурые волосы увенчаны золотой диадемой с жемчугами. Что ж, мы не возражали, это казалось достаточно справедливым, особенно Эдварду, который проворно вцепился в человека в доспехах, опиравшегося на щит по правую руку от дамы. Изящный, стройный