22 шага против времени - Валерий Квилория

– Марьян Астафьевич, голубчик, – улыбнулся он. – Что же вы нас покинули? Теперь ведь мой черёд понтировать.

– Извините, князь, – как-то отчуждённо, будто он уже был далеко от дел земных, отозвался отставной подпоручик, – да токмо мне нечего поставить…

Тут он запнулся и дрогнувшим голосом завершил: – Я проигрался вчистую.

– В долг, – нашёлся Шурка, заметивший уже и пистолеты, и свежую записку на столе. – На мелок[83].

– Разве что на мелок судьбу попытать? – обернулся помещик и пристально посмотрел на гостя. – Терять-то мне нечего.

– Так мы ждём вас, – любезно улыбнулся Шурка.

Едва князь прикрыл дверь, Марьян Астафьевич поворотился к пистолетам, слишком велико было искушение – взять и всё разом оборвать. Преодолев гибельное желание, отставной подпоручик вновь стал у окна – есть всё-таки надежда, да и жизнь уже тем хороша, что она жизнь. И это синее небо, и эти белоснежные облачка на нём, и сочная зелень садов, и пение птиц, и… Тут он отвлёкся. По дороге, поднимая тучи пыли, мчалась двухколёсная бричка[84]. Миновав яблоневый сад, пронеслась по липовой алее и как вкопанная встала у господского крыльца. Разгорячённые лошади нервно грызли удила и косили глазом на подоспевшего конюха.

Бросив ему поводья, молодец Сенька выпрыгнул из коляски и бегом припустил к крыльцу. Через несколько секунд он был в кабинете Переверзева.

– Марьян Астафьевич, – докладывал молодец, – никакой поклажи в уездной гостинице нету. И самих барчуков там близко не бывало. Касаемо летательного шара, то о таком в округе и слыхом не слыхивали.

– Та-ак, – развеселился помещик, мысля, что минутой ранее он хотел пустить себе пулю в лоб. – Кто ж они такие? Неужто грабители?

– Не похоже, – и Сенька достал из-за пазухи врученный ему Шуркой кредитный билет. – Вон какие деньжищи князь мне дал.

Переверзев повертел в руках сторублёвку.

– Да они фальшивомонетчики, – объявил он.

– Неужто поддельная? – испугался Сенька. – А ить так не скажешь.

Но Переверзев недаром пребывал в заседателях земского суда, глаз у него был намётан.

– Гляди вот, – ткнул пальцем в правое поле ассигнации, – вместо «государственная казна» прописано «сто рублей» и буква «Р».

– А подписей должно быть четыре, а не три[85].

– Чего ж теперича делать? – растерялся молодец.

– Ежели мы их арестуем, – сунул отставной подпоручик один из пистолетов за пояс, – то верную помощь окажем отечеству. Глядишь, ещё и Владимира[86] дадут.

– Вы, барин, не об орденах бы думали, а о жизни насущной, – посоветовал Сенька. – Денег у злодеев, почитай, немало. Надо поначалу взаймы взять, а уж опосля в кутузку весть.

Вспомнив о проигрыше, помещик вновь помрачнел.

– И то верно, – взял он в руки второй пистолет. – Но зачем плодить кредиторов, когда можно судьбу попытать и счастие за талию взять.

– Вы о картах, что ли? – догадался молодец.

– О них самых, – весело подмигнул герой Журжи и Кагула и с пистолетом наперевес двинулся к гостиной.

Под дулом пистолета

– Ну, кто тут желал судьбу попытать? – спросил он, распахивая двери. – Вы, князь? Извольте.

И он указал дулом пистолета на свободный стул. Жест этот можно было расценить двояко – и как дружеское приглашение, и как приказ. Но Шурка и бровью не повёл. Сел на указанное место и распечатал колоду карт. Глядя на него, Переверзев всё же не удержался и, вместо того, чтобы сесть напротив и отыграться, достал подозрительную ассигнацию.

– Что сие значит? – спросил он, грозно хмурясь. – Таких ассигнаций, сударь, в природе не имеется!

Шурка посмотрел на купюру и вдруг понял, что снова ошибся и впопыхах преобразовал сторублёвку, о которой в 1786 году ещё никто ничего не знал. На миг растерявшись, Захарьев тут же нашёл в пространстве нужную информацию и сделал важное лицо.

– Разве вы не слышали про императорский указ «О печатании Государственных ассигнаций по новому образцу»? – спросил он и сам же ответил: – Отныне старые бумажные деньги обмениваются на новые того же достоинства.

– А старые куда?

– Решено публично сжигать перед Сенатом[87], – пояснил Шурка и добавил, – как сказано в указе, «для вящего и скорого публике о истреблении ассигнаций удостоверения».

Услышав про императорский указ, Марьян Астафьевич сменил гнев на милость.

– Давно пора, – одобрил он, – а то уж подделкам нет числа. Одно время четвертной билет подправляли и выдавали за семьдесят пять рублей. Так ловко, что подвоха и не заметить. Слава богу, упразднили. Что ныне говорят, не появятся ли вновь?

– Семьдесят пять рублей одной бумагой больше не будет, – успокоил его Шурка. – Зато в оборот пустят бумажные пятёрки и десятки.

– Ой, беда, – покачал головой Переверзев. – Долго ли лихому человеку по нулю пририсовать – вот тебе и сотня фальшивая, вот тебе и полсотни. Опять в променных[88] банках дров наломали.

– А вот и нет, – улыбнулся Шурка. – Пять рублей делают на тёмно-синей бумаге, а десять – на красной. Не перепутаешь. И банк теперь будет один – единый Государственный Ассигнационный Банк.

– А как же прочие ассигнации?

– И двадцать пять рублей, и пятьдесят, и сто печатают на такой же белой бумаге, как эта, – показал он глазами на сто рублей в руках помещика.

Переверзев взглянул на ассигнацию и снова помрачнел.

– Не сочтите дерзким мой вопрос, князь, – глухо сказал он, – но не спросить не имею права.

– Спрашивайте, – благосклонно разрешил Шурка.

– Быть может вы сочинитель фальшивых ассигнаций?

– С чего вы взяли?! – вскочил Шурка.

– А вот, – протянул ему сторублёвку помещик, – полюбуйтесь.

Шурка взял ассигнацию и вздрогнул – на ней был указан ещё не наступивший 1787 год.

– Извольте объясниться, – ткнул дулом пистолета в совершенно немыслимую цифру отставной подпоручик.

В гостиной зависла тягостная пауза. Лере, который сидел, как на иголках, страстно хотелось запустить тяжеленным канделябром[89] в помещика. Смущал только пистолет в его руке да Сенька, всё ещё стоявший в открытых дверях гостиной.

Ещё один проигрыш

– А разве вам Фёкла Фенециановна ничего не рассказывала? – нашёлся, наконец, Шурка и указал вначале на свой, а потом на Лерин костюм. – Мы ведь с графом завтрашним днём живём. У нас и платье сшито по моде следующего года. Исключительно поэтому я и уговорил знакомого мне сенатора уступить одну-единственную ассигнацию будущего выпуска. Хранил её для забавы да по ошибке вашему молодцу отдал. Но это можно поправить.

Тут Шурка сунул руку внутрь кафтана и выудил оттуда толстенную пачку денег.

– Сейчас поменяем, – развернул он их веером.

«Никак не меньше трёх тысяч», – прикинул Сенька, переместившись за спину своего хозяина. А тот глянул на денежный веер, увидел, что весь он составлен из купюр старого образца, и успокоился.

– Какие вы, однако, знакомства водите, – благодушно заметил Марьян Астафьевич, подсаживаясь к ломберному столу. – Сами-то чай не из великих князей[90] будете?

– Да что вы, – смутился Шурка.

Лицо его при этом имело такое выражение, что искушённый собеседник мог с уверенностью предположить – да, сей юноша действительно из царского рода, но только признаться в этом не желает. С интересом поглядывая на Шурку, помещик распечатал новенькую колоду карт.

– Ваше слово, князь?

Захарьев молча выложил на зелёное сукно пять сотенных ассигнаций.

– Ого! – вскинул бровь Переверзев. – Но я ведь в долг не играю. Что же предложить вам равноценного? – окинул он взглядом гостиную и остановил свой взор на пистолете. – Разве что душу?

– Нет-нет, слишком кровавая плата, – запротестовал Шурка и отшутился: – Да и мне на кон придётся ставить непомерно больше, ведь известно, что душа бесценна.

– Тогда жену мою – Фёклу Фенециановну, – испытующе посмотрел Переверзев.

– Годится, – кивнул деловито Шурка, – только и она стоит больше.

И он достал ещё три сотни рублей. Помещик довольно хмыкнул.

– Понтируйте, князь.

Шурка вытащил из колоды карту, и игра началась. Лера, наблюдая, как Переверзев мечет банк, сидел с безучастным лицом. Но мысленно он уже стучался в двери шуркиного рассудка. «Ты что, рехнулся? – спрашивал он телепатически. – Зачем нам эта Фёкла? И вообще, нехорошо на людей играть».

«А сам ты на кого играл?» – также мысленно отозвался Шурка.

«Но я же не собирался выигрывать».

«Спокойно, – заверил Шурка, – я тоже не собираюсь. Смотри, как мы сейчас красиво проиграем».

«Не смей! – запротестовал Лера. – Я хочу своим крепостным лучшую жизнь устроить и Варю освободить».