Сборник "Змееныш" - Андрей Дашков

Бедная Сегейла! Разве он знал о ее муках?.. Она ни за что не оставила бы его, даже если бы он открыто издевался над нею. Прежде она любила Стервятника, несмотря на его измены, и сейчас нашла бы в себе силы смириться с его безумием. В последние месяцы он пренебрегал ею, но она простила ему и это.

Постепенно она осознала, что делит ложе с живым трупом. Сила, еще оставшаяся в нем, была подобна блуждающим огням на болотах — лживым, холодным, бледным… С некоторых пор он ни на минуту не расставался с земмурским мечом. Даже в постели Люгер клал его рядом. Это было хуже, чем измена. Сегейла почувствовала себя лишней. А Стервятник продолжал вести заведомо проигранную войну с самим собой. Он был раздавлен будущим, забыв о том, что для человека существует только настоящее…

Все больше времени Сегейла проводила в Элизенваре. Она гостила у людей, с которыми сблизилась тогда, когда Люгер еще не пренебрегал светскими обязанностями и развлечениями. Так как большинство родов не могли похвастаться абсолютной чистотой крови, а крупные состояния имели неправедное происхождение, супруга Стервятника не была отвергнута никем из его старых друзей. Им пришлось умерить свое любопытство и свыкнуться с тем, что ее прошлое оставалось тайной. Правда, дом советника Гагиуса был закрыт для нее. Этот пробел с лихвой восполняло общение с вдовой Тревардос и усиленное внимание супругов Тротус, которые взялись опекать Сегейлу — видимо, от пожиравшей их скуки…

Все приходит невовремя или слишком поздно. У Стервятника завелись деньжата, но они лишь обеспечили ему кое-какие удобства. Теперь Люгер мог позволить себе нанять слуг. Как он и предполагал, найти их оказалось непросто даже в Элизенваре. В конце концов на переезд в поместье согласилась пожилая чета Баклусов, лучшими рекомендациями которым послужили флегматичность и безразличие ко всему, кроме денег.

Позже выяснилось, что Эльда Баклус была неплохой кухаркой, а ее муж Густав нравился Слоту тем, что питал глубочайшее презрение к всевозможной нечисти. Втайне от хозяина он боролся с излишками запасов в винном погребе, зато Люгер мог быть уверен, что слуга не сбежит от него, если у кого-либо из местных «доброжелателей» вдруг развяжется язык.

За три года, прожитые в поместье, Эльза и Густав назубок выучили привычки и тяжелый нрав хозяина. Слуги понимали Стервятника с полуслова и старались как можно реже попадаться ему на глаза. Это устраивало всех, за исключением Сегейлы. Морт был еще слишком мал, чтобы замечать гнетущую атмосферу, воцарившуюся в старом доме, а Люгер слишком погружен в Книгу Судеб, написанную пылающими буквами в адском хаосе собственного мозга, чтобы обращать внимание на страдания единственного любившего его существа.

Третий день второго месяца 3000 года от Рождества Спасителя ничем не отличался от семи предыдущих. Конец зимы, низкое тяжелое небо, тусклое негреющее солнце, мертвая природа вокруг. Хорошее время для смерти…

Люгер редко выходил из дома и уже полгода как не покидал его ночью.

Он провел этот день в библиотеке, возле растопленного камина, среди горящих свечей, которые отодвигали внешний мир за пределы освещенного пространства. Задернутые темные шторы на окнах не пропускали внутрь печальных солнечных лучей. И время суток становилось неопределенным, искусственные сумерки — бесконечными, одиночество — неизбывным и почти уютным, а вино — янтарным. Тишину нарушали лишь привычные звуки: треск поленьев в камине, шелест перелистываемых страниц… Иногда до ушей Люгера доносился лай резвящихся молодых псов из своры, которая появилась в поместье вскоре после рождения Морта.

Когда раздался голос Густава, выпускавшего собак из вольера, Стервятник отложил книгу, не без сожаления выбрался из своего глубокого кресла и подошел к окну. Он раздвинул шторы и долго смотрел на заснеженный лес в сумерках, казавшиеся стеклянными деревья парка, призрачное отражение лунного диска, будто замороженного в глубине скованного льдом пруда…

Внезапно два черные птичьи силуэта пронеслись мимо окна. Слот отшатнулся, а затем снова приник к холодному стеклу. Глухо захлопали крылья. Он вглядывался в небо, пытаясь увидеть птиц. Тщетно. В сердце зашевелилось недоброе предчувствие. Прошлое все-таки нашло способ напомнить о себе.

Люгер уселся в кресло и наполнил бокал вином из стоявшей рядом бутылки — уже на три четверти опустевшей. Сегейла не вернулась с наступлением темноты, и это означало, что она приедет в лучшем случае утром.

Эльда негромко поинтересовалась из-за двери, не спустится ли хозяин к ужину. Люгер послал ее к черту и углубился в трактат пятнадцатого века по арифмомантии. Он пытался отвлечься от навязчивых мыслей, занимая ум сложными вычислениями, но ему не удавалось надолго вырваться из замкнутого круга.

Тем временем Морт, полностью предоставленный самому себе, проник в Зал Чучел и бродил среди покрывшихся пылью экспонатов. Погруженное во мрак помещение хранило мрачные тайны, но Морт не испытывал страха.

Темная сторона его души ликовала — наступил час пробуждения.

Полночь.

Остывающая спальня.

Сквозь щели между шторами просачивается робкий свет.

Луна, маленькая, ослепительная и ледяная, висела высоко в небе, но не освещала большую кровать, на которой спал Стервятник. Впрочем, его состояние нельзя было назвать сном. Он был погружен в забытье, вызванное нервным истощением. Постоянное тревожное ожидание не позволяло ему заснуть по-настоящему; он довольствовался мелькающими в дремотных омутах кошмарами и зыбкими сочетаниями теней, которые таились в углах комнаты.

В доме все стихло. Хорошо обученные псы охраняли поместье от непрошеных гостей, но, как выяснилось, враг притаился внутри. Изрядно подвыпивший Густав и Эльда мирно отошли ко сну.

Детская находилась рядом со спальней Люгера. Таково было желание Сегейлы, и с ее отъездом ничего не изменилось. Люгер заглядывал к сыну незадолго до полуночи и видел, что Морт спокойно спит. На лице мальчика застыла безмятежная улыбка. Можно было подумать, что его сновидения приятны и легки, как теплый летний ветер.

Люгер мог только позавидовать ребенку. Сам он, пытаясь уснуть, будто погружался в багрово-черный туман… И все же он сделал еще одну попытку. Раздевшись, он лег, смежил отяжелевшие веки и ощутил под ними жжение — горели воспаленные глаза. Затем начались привычные кошмары: он повторял свой путь в подземельях Фруат-Гойма, однако с гораздо меньшим успехом, чем это было наяву.

Он не услышал, как часы пробили полночь, но что-то вырвало его из власти одного кошмара, чтобы сразу же ввергнуть в другой. И если прежний был почти безобиден, то новый приобретал черты непоправимой реальности.