Чёрная сказка, или История одного королевства - Lars Gert
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рогана развязали и принудили, заставили драить палубу — пол, деревянный настил, по которому все ходят.
— Не дай чёрт — не до блеска! Розгой выпорю, отколошмачу. — Рявкнул Рогану приставленный в качестве надсмотрщика один из матросов, размахивая плёткой, кошкой-девятихвосткой. — Смотри мне! А то ишь, сорванец… Поколочу!
Но принц перенёс и эту жизненную невзгоду, а уже дня через три его назначили кормчим, а посему Рогану представилась возможность, как следует рассмотреть судно, на котором он плыл, ибо кормчему иногда можно ненадолго отлучаться.
Корма у этого корабля была массивна и сильно приподнята — ей-ей, натуральная каракка, самый большой из всех видов кораблей!
Нос был красиво изрезан каким-то особым орнаментом, и капитанский мостик, на котором сейчас стоял боцман, тоже впечатлял.
Рулевых было всего трое, но одного за что-то наказали и усадили в трюм, поэтому принц наблюдал лишь двоих.
Нейссон пиршествовал на юте, хотя стряпня их кока оставляла желать лучшего.
Ближайшей к носу высилась фок-мачта; она была самой маленькой, и на ней висел косой парус (разумеется, чёрного цвета).
Далее стояла самая большая, самая высокая мачта — грот-мачта. Именно отсюда, с вершины марса разглядывал водную гладь юнга через подзорную трубу. На грот-мачте, на самом её верху трепался злополучный, пресловутый вымпел с черепом и со скрещёнными под ним костями — м-да, зрелище было ещё то; зловещее, предостерегающее. На этой мачте надувалось много парусов.
Последней стояла бизань-мачта, не намного ниже грота.
Роган всё время ловил себя на мысли, что корабль, на котором он сейчас находился, сочетал в себе качества и свойства, как корабля военного, так и корабля торгового. Каюты, пушки, мачты — настоящий «Летучий Голландец»; такого же свирепого вида, разве что люди здесь призраками не являлись.
Команда страшно пьянствовала — во всяком случае, в сравнении командами тех кораблей, на которых принц наплавался к этому моменту за всю свою жизнь, а море он любил, даже обожал, и плавал много. Но на таком корабле он не плавал никогда!
Нейссон всё же держал команду в узде, строгости и бесспорном подчинении; сам выпивал мало и нечасто.
За провинность (уронил пищу, разлил пресную воду, порвал парус и тому подобное) матроса, как правило, привязывали к мачте во время шторма, в то время как львиная доля команды пряталась внутри судна. Если же шторма не предвиделось, проказнику могли всыпать хороших люлей, за «будь здоров», по мягкому месту. За бунт мелкотню расстреливали либо вешали, «офицеров» — лишали головы, поскольку тому же боцману было бы слишком низко пройти казнь через повешение; это удел всяких там крестьян, а не дворян. Насчёт «дворян»: таковым Роган безошибочно распознал лишь Нейссона — по его осанке, поведению, манерам и всему прочему, свойственному только людям такого склада и происхождения — некая степенность, меньшая горячность, обороты речи и многое другое. Все остальные являлись сбродом каких-то морально-нравственных калек да гнусных мерзопакостников, на которых даже просто обижаться было как-то некрасиво; уж такие они, эти «пираты».
Однажды принц невольно услышал тайну (или часть её) о капитане: оказывается, он был незаслуженно обвинён в государственной измене и совершил побег. С ним ушли верные ему люди, и было это лет двадцать назад. Как результат, в живых из того состава лишь сам Нейссон, зато пираты обогатились и смогли позволить себе хорошие судна. Но на какой судоверфи они выстроили такие хорошие громадины, оставалось для Рогана загадкой, ибо та же каракка, на коей он сейчас пребывал, не могла быть построена ни в его королевстве, ни в королевстве его возможной суженой Альбины; даже у северян такой посудины не имелось. Скорее всего, или выкрали у южан торговое судно и переделали под военное, либо спроектировали какое-то своё, совершенно с нуля, под началом умелого, опытного судостроителя, знающего большой толк в таких делах. Ведь даже обшивка была выкрашена в такой дёготь, какой не брала ни одна морская соль, поэтому силуэт корабля всегда оставался неизменным, зловеще чёрным, и смыть эту черноту не могла ни одна известная кислота. Один раз Роган чисто из любопытства нырнул под киль и удивился, что к днищу не пристало никаких ни рачков, ни моллюсков со щупальцами, ни прочих гадин, которые присасываются ко дну корабля и паразитируют на нём, размножаются там, увеличивая и без того большой тоннаж судна.
Ещё до Рогана дошло из беседы пиратов (если так можно назвать пьяную ругань), что у главного пирата был ребёнок — то ли сын, то ли дочь; непонятно. Принц осторожничал и не влезал в это всё.
Так проплавал он месяца три. В дикий шторм попадал, грабил караван из морских торговых судов, крейсировал вдоль берегов неизвестных ему земель, побывал стряпчим и снова кормчим. В стычках старался не участвовать, и непосредственно в грабежах участия не принимал — да, он был частью этого, но ни у кого и крошки не отнял, ибо чуждо и мерзко ему сие было.
Нейссон же всё время искал Остров сокровищ, и не выпускал географическую карту из рук. В другие карты, игральные он играл со своей командой во время штиля или шторма, когда плыть под парусом было или невозможно, или крайне рискованно. Один раз корабль усадило на гребень волны, и Роган подумал, что вот он, кажется, конец всему… Обошлось.
А главный пират носился (учитывая его деревянную ногу) по палубе то с компасом, то с астролябией, то ещё с невесть какими приборами, не доверяя никому. К Рогану он относился так, что никак к нему не относился — то есть, любимчиков у капитана не имелось. Наказан — будь добр неси своё наказание; провинился сильнее — ну что, пулю в лоб. Коли не свершил дурного — свершишь, какие твои годы?
Несмотря на суровый нрав, извергом Нейссон всё же не был, и даже устраивал команде придуманные им самим чьи-либо дни рождения или День Нептуна — о, тогда команду заливала волна, но не морская, а своя, искусственная. О да, порой на корабле было очень даже весело, но было это достаточно редко. Хотя редко, но метко: было что вспомнить.
Также, пираты прибегали к насилию лишь тогда, когда торговые суда
