Два листка и почка - Мулк Ананд

«Я как раз подходящий человек, мне по плечу это дело», — сказал себе Рэджи с простодушным самодовольством, обводя медленным взглядом зеленые кусты чая. Он приосанился, поднял голову, подобрал поводья и поехал дальше, мечтая о будущем, которое представлялось ему в розовом свете.

Солнце стояло почти отвесно над головой, и знойный воздух колебался у него перед глазами.

— Обеденный перерыв еще не скоро, — пробормотал он, но почувствовал некоторое утешение при мысли, что на чайной фабрике наверняка угостят чашкой чая или даже будет выпивка. И он опять размечтался о том, как будет жить, когда займет место заведующего; а Тайпу все шла рысью вдоль края ярко-зеленых посадок, бесконечные ряды которых тянулись перед ним, словно уходя в беспредельную даль.

Рэджи не сознавал, что все его «теории» и отношение к туземцам сложились под влиянием Крофт-Кука, к чьим советам он вначале прислушивался. Возможно, что на него повлияли и обветшалые трафаретные истины, изрекаемые завсегдатаями клуба, когда у них после нескольких рюмок разыгрывалось воображение и развязывался язык. «Знаете, повсюду наблюдается такое брожение… Этих кули необходимо держать в ежовых рукавицах… Не допускать никаких экспериментов… Будь прокляты эти ублюдки Чаттерджи и Баннерджи, которые подзуживают кули, вызывают мятежи и поднимают шумиху в Законодательном собрании… О чем думает правительство? Разве можно оставлять на свободе этих отпетых негодяев, допускать, чтобы они открыто подстрекали людей к убийству?.. Почему правительство не прекратит все эти безобразия?..» И ораторы, изрекшие эти истины, еще глубже уходили в кресла всем туловищем, с умным видом качали головой и на минуту замолкали, чтобы потом снова разразиться очередной избитой тирадой.

Такие высказывания производили впечатление на Рэджи Ханта; он стал задумываться над этими вопросами и создал свою собственную теорию, которую по-мальчишески восторженно изложил в одном из писем к отцу. «Авторитет белого человека признают здесь потому, что он лучше одет, заставляет уважать свои знания и восхищаться его личными достоинствами, — напыщенно разглагольствовал он на бумаге. — Чтобы держать этих людей в руках, нужно быть сильным, бесстрашным и решительным…» В этом месте он второпях посадил большую кляксу, которая несколько портила общее впечатление; но Рэджи продолжал строчить с неослабевающим воодушевлением: «…и я собираюсь здесь остаться, папа, несмотря на климат, потому что это самый верный путь к заработку в две тысячи фунтов в год».

Перспектива была попрежнему заманчива, и Рэджи расправил плечи, словно он уже созерцал свою будущую славу. Вот только пот, сбегавший струйками по шее и спине, мешал предаваться радужным мечтаниям.

Этакая жарища! А ведь сейчас только апрель; в мае будет еще хуже. Скоро он будет жариться, как бифштекс на сковородке. Что ни говори, здесь тяжелая работа! А там, в Англии, они посиживают себе в холодке и рассуждают о том, какая в Индии чудесная весна. А тут еще эти надоедливые мухи и москиты! Только бы не заболеть малярией, боже избави! Как его трясло в прошлом году! Пока что его еще не схватило.

Было так душно, что у него мутилось в голове.

И до чего долго тянется этот проклятый рабочий день! С половины девятого до часу. То есть, по правде говоря, с половины десятого, потому что он редко являлся в контору раньше девяти. Тем не менее старик Крофт-Кук каждый раз напоминал ему об этом, с подчеркнутым неудовольствием глядя на часы. Экий вредный старикашка! От него ничего не ускользнет. Но тут Рэджи вспомнил с облегчением, что, наверно, уже скоро двенадцать, потому что кули шли к фабрике с корзинами. О господи! Сейчас на фабрике, где грохочут машины и пышет жаром от раскаленной крыши, настоящее пекло.

— Вперед, Тайпу! Вперед, милая старушка, — сказал он вслух, — давай поскачем немножко!

Заслышав ласковый голос хозяина, кобыла фыркнула и радостно заржала. Она сбавила было ходу, но он вонзил каблуки в ее бока, и она помчалась галопом мимо женщин, направлявшихся гуськом с полными корзинами к помещению, где сдавали листья.

— Смирно! — скомандовал сам себе сторож-гуркх у ворот фабрики и, щелкнув каблуками, сделал винтовкой на караул, отдавая честь сахибу.

Рэджи сразу повеселел и козырнул в ответ по-военному; это напомнило ему службу в армии и, как всегда, подбодрило его. Балвант Синг Таппа был единственным дельным парнем среди всего этого грязного отребья!

— Молодец! — сказал он сипаю; у него всегда было слово привета для хорошего бойца; а гуркхи — отличные стрелки и мастерски владеют своими кхокхри[12].

Он спешился, передал поводья сторожу и вошел под чистый, сколоченный из нестроганых досок навес.

Сборщицы поднимались по ступенькам в просторное помещение, где находились весы. Возле них стоял плотный, темноволосый Туити; он взвешивал корзины, пристально всматриваясь в показания стрелки на шкале, и заносил вес в книгу.

«Потешный малый! С такой круглой жирной рожей ему бы не инженером быть, а коммивояжером», — подумал Рэджи, подходя к Туити.

— Алло, Рэджи, — приветствовал его тот.

— Алло, — отозвался Хант. — Много мошенниц поймал?

— Ох уж эти мне сестрички! — презрительно усмехнулся Туити, — им всегда хочется меня околпачить; теперь они норовят класть на дно корзины не кирпичи, а обрубки дерева, поросшие мхом. Одна положила даже ребенка, и он у нее чуть не задохнулся под листьями. А когда я его обнаружил и спросил, зачем она это сделала, она стала уверять, что ей некуда было его девать, пока она собирала чай. Хитрая бестия!

— С тех, кто жульничает, надо удерживать по три анна, — резко сказал Рэджи, — а этой вообще ничего не платить. Все до одной они поганые мошенницы, и не только на работе — даже в постели они устраивают такие фокусы, что в самый последний момент оставят тебя ни с чем.

Он засмеялся, но тут же осекся и весь вспыхнул от смущения. С минуту он молчал, придумывая, что бы еще сказать. Этот Туити больше помалкивал, а между тем Ханту всегда казалось, что за спокойствием и обходительностью инженера скрывается презрение.

— «Ты скажи-ка мне, малютка», — начал Рэджи с наигранной веселостью.

— Что?

— Тьфу, выскочило из головы…

— Ну, тогда, будьте добры, зайдите в сушильню и проверьте, хорошо ли рабочие раскладывают листья.

— Есть, начальник, — насмешливо козырнул Рэджи и прошел в соседнее здание; это был двухэтажный дом с шиферными стенами, железными стропилами и крышей. В просторном помещении вдоль стен до самого потолка тянулись на расстоянии фута друг над другом железные сетчатые полки в ярд шириной.

— Салаам, хузур, — встретил Рэджи сардар, наблюдавший, как по сетчатым полкам кули тонким слоем раскладывают листья, вынимая их из корзин, принесенных женщинами.

— Ну, как идет дело, все ли в порядке? — обратился к нему Рэджи.

Сардар взял горсть вялых листьев, легких, мягких, шелковистых на ощупь; это был признак хорошего качества.

— Да, хузур, — ответил он и принялся сбрасывать лист с полок в контейнеры, чтобы перенести его в другое отделение фабрики, к роллерам.

— Мистри[13] там? — указал Рэджи на дверь в помещение, откуда доносился оглушительный стук роллеровой машины.

— Там, хузур, — ответил сардар.

— Передай ему, чтобы он осторожней обращался с листьями, не давил их и не стирал в порошок, — сказал Рэджи. — Вчерашние цыбики были очень низкого качества.

— Это первый сбор, хузур, — промолвил сардар все с той же заученной почтительностью. — Апрельский чай всегда низкого качества, и зеленый и черный. Следующий сбор будет лучше, а к концу лета чай пойдет только высшего сорта.

У Рэджи не хватило духу подняться в бродильное отделение на втором этаже, где листья разбрасывали по цементному полу и оставляли для ферментации. Сильный запах готового черного чая, стоявший в сушильне, внушал ему отвращение. Он решил заглянуть в упаковочное отделение и проследить, чтобы в деревянные ящики с прокладкой из листового свинца не забивали слишком много гвоздей; этот столяр совершенный идиот, и потом он вечно что-нибудь мастерит для миссис Крофт-Кук. «Хорошо еще, что сегодня не надо отправлять караван с чаем, а за денежным ящиком поедет сам старик Крофт-Кук», — подумал он.

— Все в порядке, — сообщил он Туити. — Мне пора, у меня голова трещит от жары.

— Подождите, пока я кончу взвешивать, — попросил Туити. — Мы пропустим по стаканчику виски.

— Нет, спасибо, — ответил Рэджи. — Я уж поеду домой.

Выйдя из помещения, он заметил, что тусклое от зноя небо потемнело и заволоклось тучами. Нависла гнетущая духота. Рэджи инстинктивно заторопился.

Он подошел к сторожу, державшему его лошадь. Загремел гром, раскат за раскатом, словно в небе зарычала стая голодных львов, которых отпугивали бороздившие свинцовое небо молнии. Его гнедая кобыла рванулась в сторону.