Тутти Кванти - Владислав Победоносцев

По исконному обычаю, лишь когда все без исключения участники карнавала, вплоть до приблудившихся дворняг, наконец разместятся на холме, только тогда начнется заключительная и самая главная картина — сатира на верховного ревнителя веры всей планеты — Поводыря. Он сам будет находиться в ложе, что примыкает к подмосткам справа, и стоя — именно стоя! — будет смотреть со стороны на себя, изображаемого лицедеем, и слушать, что думает про него, Поводыря, вся трафальерская нация. Ведь актеры, готовясь к празднику, собирали суждения о нем в различных слоях населения — от политиков до селян. И этот холм знавал мгновения, которые позже застывали строками, иной раз трагическими, в истории Трафальерума.

Вскоре после провозглашения Единения Поводырю Второму вдруг почудилось, что вновь оживает иноверие, вновь сколачивают боевые фаланги религиозные враги-фанатики, жаждущие его свержения. И повелел он, такой же фанатик, как и враги его, только проповедующий иные догматы, выжечь крамолу без пощады. Любого трафальера, независимо от рода занятий, положения и заслуг, могли схватить просто по подозрению и отправить к всевышнему без всякого разбирательства. Незамедлительно сам собой сформировался и чудовищно размножился клан доброхотов-шептунов, вожделенно накручивавших телефонные номера тайных служб, где автоматы записывали на пленку всякую хулу. И, что горестней всего, именно всякая, даже самая примитивная, шла в дело. За несколько лет фанатичному ревнителю веры удалось сократить численность населения на сорок миллионов. А охота за иноверцами все ширилась и, без сомнения, опять привела бы к всеобщей резне, если бы… Если бы не совпавший с критическим моментом очередной праздник Единения.

Как всегда, апогеем карнавала было лицедейство, а апогеем последнего — сатира на Поводыря. Представление текло спокойно, пока актер, игравший его, подчеркивал, хоть и слегка карикатурно, размах деяний и твердость натуры религиозного лидера. Но вот по ходу сатиры ему подали обед: на большом деревянном блюде штабелем лежали… иноверцы. Разумеется, выпеченные из теста и разрисованные под живых цветными кремами и глазурью. Актер со звериным рыком набросился на фигурки, прокусывая им глотки, откуда тотчас ударяли алые фонтаны. Он споро подставлял под них кубок и жадно, зримо наслаждаясь и хмелея, выпивал. Потом с хрустом сгрызал плоть…

Гигантские массы зрителей, облепивших холм, оцепенели. Актер вонзил зубы уже в пятого или шестого иноверца, и тут грохнул выстрел. Поводырь на подмостках рухнул, а Поводырь в ложе продолжал неистово стрелять во вздрагивающее тело.

И тогда трафальеры в едином порыве повскакивали на скамьи, и невообразимой силы вопль сотряс холм: «У-бий-ца!»

Страшное это слово ударило в Поводыря не за одного только лицедея, но за всех, им погубленных.

Склоны холма, от самого подножия до вершины, пришли в движение — трафальеры двинулись к ложе.

Поводырь инстинктивно отпрянул и, споткнувшись о низкий декоративный барьерчик, упал на каменные плиты.

Толпа довершила возмездие…

Сейчас ничего похожего на эту древнюю страницу истории произойти не могло — иная жизнь шла на Трафальеруме, — но все же горожане толпились в ожидании каких-нибудь острых сюрпризов со стороны изобретательных комедиантов и усмешливо поглядывали на нынешнего Поводыря, по счету 91-го.

Он был мал ростом, всего-то около четырех метров, но широк костью и плотен. Рядом с ним в ложе сидели сановные ревнители веры, его ближайшие сподвижники. Когда сатира вонзалась в кого-то из них, осмеиваемый вставал — в знак уважения к всеобщему мнению. Бесстрастно следя за представлением и фиксируя внимание ревнителей на наиболее серьезных и справедливых уколах, Поводырь то и дело поглядывал сквозь полусферу вверх, в обычно черную, а сейчас пульсирующую светом бездну, откуда мерно низвергался огненный дождь.

— Удостоюсь ли я когда-нибудь чести видеть своего космолога? — внезапно спросил он.

— Я давно прибыл, но не решался обеспокоить вас, — отвечал космолог, подходя к Поводырю.

— Живые существа сегодня не в силах обеспокоить меня так, как этот дождь. Не будь у него столь поэтического названия — звездный…

— Ученые предпочитают именовать его метеорным.

— …я окрестил бы его дьявольским — подобное должно сыпаться только из преисподней. Может она находиться в космосе, как вы полагаете?

— Во всяком случае, теперь она переместилась именно туда: за всю историю не было зарегистрировано таких крупных «осадков».

— Причины?

— Никогда прежде в нашу атмосферу не вторгался такой мощный рой метеорных тел…

— Насколько я помню астрономический курс, наша планета окропляется звездными дождями со времен ее сотворения. И благодаря премудрой эволюции вашей ученой голове, равно как и голове трафальерского младенца, они до сих пор не были страшны. Но этот дождь, — пульсирующая бездна снова притянула к себе взгляд Поводыря, — встревожил меня не на шутку. Говорите, очень мощный рой?..

— Это полбеды. Поражает нехарактерная для нашей галактики величина метеорных тел. Даже сверхплотная атмосфера Трафальерума не смогла спалить их до привычных безопасных размеров.

— Вы допускаете, что если не сегодня, то в будущем к нам могут пожаловать еще более крупные метеориты, которые уничтожат и нас и все, что создано нами? Не торопитесь с ответом. Если он окажется утвердительным, придется немедленно переключать все ресурсы планеты — абсолютно все! — на защиту от стихии. Это затормозит развитие нации не на одно десятилетие. Вы осознаете ответственность, которая лежит на вас?

Космолог нагнулся, подхватил случайно залетевшую в ложу и уже остывающую градину — крошечную частицу враждебного космического пришельца. Пристально всматриваясь в нее и перебрасывая с ладони на ладонь, молча кивнул.

— Поэтому повторяю: не торопитесь с ответом.

— У меня его нет, Поводырь… Пока нет. Астрономическая академия ведет исследования по всем параметрам, и мы постараемся как можно скорее разгадать тайну этого странного дождя.

— Будем надеяться, что космическая стихия менее опасна, чем наша маленькая, но злая и коварная галактическая соседка — Айсебия…

Поводырь озабоченно вздохнул, потом ободряюще покивал космологу, отпуская его и благословляя на разгадку тревожной тайны, от чего, могло статься, зависела дальнейшая судьба планеты.

2

— Не вижу счастья на ваших лоснящихся физиономиях, советнички. На какой ступени Резиденции вы обронили победные лики?.. Воображаю, как резво передвигали вы свои короткие жирные ножки, как астматически пыхтели, спотыкались, терпели ушибы, торопясь поскорее доставить мне радостную весть. И вдруг сникли! Отчего бы это? A-а… ну конечно, вы безмерно устали — легко ли дотащить этакую вестищу до моего апартамента!.. Смею уверить вас, бравые мои полковнички, что ковры на полу я менять не приказывал, они прежние, и узоры их вами хорошо изучены, так что поднимите-ка на меня блудливые глазки, дабы я сам смог прочитать в них правду, попутно избавив вас от необходимости лгать… Вот так уже лучше. А почему упорствует твоя ученая голова, ра-Гур? A-а, понимаю, она оттачивает последние блестящие фразы доклада об абсолютном торжестве своей гениальной идеи…

— Идея провалилась, диктатор…

— Ах, что это ты такое говоришь?! Ах, ты меня убиваешь! Ах, не может быть!

— Да, провалилась, я вынужден это признать.

— Полюбуйтесь, господа, на этого канцеляриста, на которого я натянул полковничий мундир, причислив тем самым к элите Айсебии! Он даже не уловил сарказма в моих словах, а ведь титулован званием прима-ученого. Да ты еще не ступил в мой апартамент, еще не доковылял до Резиденции, а я уже знал, что твоя идейка оказалась павлиньей — цветаста, вызывающа, но никчемна.

— Меня вы можете унижать, как вам заблагорассудится — на то вы и диктатор. Но не отождествляйте меня и идею. Она — великая. И ее вам не унизить!

— Ты чванливый каплун, ра-Гур. Я прикажу содрать с тебя мундир и отправить в трудовые резервации — к тем, кто обслуживает нас, военную элиту, и кого кукишники шепотком величают истлевшим историческим рудиментом «народ». Ты какие резервации предпочитаешь — промышленные или сельские? Я похлопочу, чтобы труд был тебе в радость…

— Дважды подряд не плошают даже каплуны: теперь я по достоинству оцениваю ваш сарказм, господин бригадный генерал… Виноват, я хотел сказать — диктатор.

— О-о, какая славная оговорка! Любопытно, на что соизволил намекнуть ею полковник ра-Гур: на то, что он не намного ниже меня, или на то, что я не намного выше его?.. Кстати, признайся, прима-ученый: ты ведь наверняка из кукишников, а?

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Брось, ра-Гур, не прикидывайся. Все вы, умники, виляя хвостами, заглядываете в глаза нам, силовикам, а сами воровато прячете в карманах кукиши, с упоением почитая это между собой как отчаянную храбрость. Сползаясь временами в клопиные скопища, вы с рыбьей громогласностью поносите правящую военную элиту и в первую голову, конечно, меня. Я бы давно мог ликвидировать самых активных кукишников, а остальных загнать в рудниковые резервации — моя секретная сеть способна выловить вашего брата за несколько часов. Интересуетесь, как удастся вас распознать? Хе-хе… По запаху! Не мне вам рассказывать, все кукишники патологически трусливы и источают характерное фекалийное амбре. У меня на него тоже звериный нюх. Х-хе, кажется, ра-Гур, и от тебя чем-то потягивает…