Трое - Максим Горький

Однажды Перфишку вызвали в полицию. Он ушёл встревоженный, а воротился весёлый и привёл с собой Пашку Грачёва, крепко держа его за руку. Пашка был такой же остроглазый, только страшно похудел, пожелтел, и лицо у него стало менее задорным. Сапожник притащил его в трактир и там рассказывал, судорожно подмигивая глазом:

- А вот вам, люди добрые, сам Павлуха Грачёв! Только что прибыл из города Пензы по этапу... Вот какой народ нарождается, - не сидя на печи, счастья дожидается, а как только на задние лапы встаёт - сам искать счастья идёт!

Пашка стоял рядом с ним, засунув одну руку в карман драных штанов, а другую всё пытался выдернуть из руки сапожника, искоса, угрюмо поглядывая на него. Кто-то посоветовал сапожнику выпороть Пашку, но Перфишка серьёзно возразил:

- Зачем? Пускай его ходит, авось, счастье найдёт.

- А ведь он, поди-ка, голодный! - догадался Терентий и, протянув мальчику кусок хлеба, сказал ему:

- Пашка, на!

Мальчик, не торопясь, взял хлеб и пошёл вон из трактира.

- Фи-ю-ю! - свистнул сапожник вслед ему. - До свидания, нежное создание!

Илья, наблюдавший эту сцену из двери своей комнаты, поманил Пашку к себе, но, прежде чем войти к нему, Пашка нерешительно остановился, а войдя, подозрительно оглядел комнату и сурово спросил:

- Что надо?

- Здравствуй!..

- Ну, здравствуй!..

- Садись!..

- А зачем?

- Так!.. Поговорим!..

Илью смущали сердитые вопросы Грачёва и его сиповатый голос. Ему хотелось расспросить Пашку, где он был, что видел. Но Пашка уселся на стул и с решительным видом, кусая хлеб, сам начал расспрашивать:

- Кончил учиться-то?

- Весной кончу!

- А я уж выучился!..

- Н-ну? - недоверчиво воскликнул Илья.

- У меня живо!

- А где ты учился?

- В остроге, у арестантов!..

Илья подошёл ближе к нему и, с уважением глядя на его худое лицо, спросил:

- Страшно там?

- Ничего не страшно!.. Я во многих острогах был... в разных городах... Я, брат, к господам прилип там... И барыни были тоже... настоящие! На разных языках говорят. Я им камеры убирал! Весёлые, черти, даром что арестанты!..

- Разбойники?

- Самые настоящие воры, - с гордостью выговорил Пашка.

Илья мигнул глазами и почувствовал ещё больше уважения к Пашке.

- Русские они? - спросил он.

- Некоторые жиды... Первый сорт народ!.. Они, брат, ого-го какие! Грабили всех как следует!.. Ну, их поймали да - в Сибирь!

- Как же ты выучился?

- А так... Говорю: выучите меня, - они и выучили...

- И читать и писать?

- Писать плохо!.. А читать - сколько хочешь могу! Я уж много книжек читал!..

Речь о книжках оживила Илью.

- И я с Яковом читаю!

Оба они наперебой друг перед другом стали называть прочитанные книжки. Вскоре Павел со вздохом сказал:

- Да-а, вы, черти, больше прочитали! А я - всё стихи... Там много было всяких, но хорошие-то только стихи...

Пришёл Яков, удивлённо выкатил глаза и засмеялся.

- Овца!- встретил его Пашка. - Чего хохочешь?

- Ты где был?

- Тебе туда не дойти!..

- Знаешь, - сказал Илья товарищу, - и он тоже книжки читал...

- О? - воскликнул Яков и тотчас же заговорил с Пашкой более дружески. Три мальчика уселись рядом, и между ними загорелся бессвязный, быстрый, удивительно интересный разговор.

- Я такие штуки видал - рассказать нельзя! - с гордостью и воодушевлённо говорил Пашка. - Один раз не жрал двое суток... совсем ничего! В лесу ночевал... Один.

- Боязно? - спросил Яков.

- Поди, ночуй, - узнаешь! А то собаки меня загрызли было... Был в городе Казани... Там есть памятник одному, - за то, что стихи сочинял, поставили... Огромный был мужик!.. Ножищи у него во какие! А кулак с твою голову, Яшка! Я, братцы, тоже стихи сочинять буду, я уж научился немножко!..

Он вдруг съёжился, подобрал под себя ноги и, пристально глядя в одну точку, - нахмуренный, важный, - скороговоркой сказал:

По улице люди идут,

Все они одеты и сыты,

А попроси у них поесть,

Так они скажут - поди ты

Прочь!..

Он кончил, взглянул на мальчиков и тихо опустил голову. С минуту длилось неловкое молчание. Потом Илья осторожно спросил:

- Это разве стихи?

- А ты не слышишь? - сердито крикнул Пашка. - Сказано: сыты - поди ты, - значит, стихи!..

- Конечно, стихи! - торопливо воскликнул Яков. - Ты всегда придираешься, Илья!

- Я и ещё сочинил, - оживлённо обратился Пашка к Якову и тотчас же быстро выпалил:

Тучи - серы, а земля - сыра,

Вот приходит осенняя пора,

А у меня ни кола, ни двора,

И вся одёжа - на дыре дыра!

- О-г-го-о! - протянул Яков, широко раскрыв глаза.

- Вот это уж - прямо стихи! - в тон ему подтвердил Илья.

Лицо Пашки вспыхнуло слабым румянцем, и глаза его так сощурились, точно в них откуда-то дым попал.

- Я и длинные стихи буду сочинять! - похвалялся он. - Это ведь не больно трудно! Идёшь и видишь - лес - леса, небо - небеса!.. А то поле воля!.. Само собой выходит!

- А теперь что ты будешь делать? - спросил его Илья.

Пашка мигнул глазами, оглянулся вокруг, помолчал и, наконец, негромко и неуверенно сказал:

- Что-нибудь!..

Но тотчас же снова решительным голосом объявил:

- А потом - опять убегу!..

Он стал жить у сапожника, и каждый вечер ребятишки собирались к нему. В подвале было тише и лучше, чем в каморке Терентия. Перфишка редко бывал дома - он пропил всё, что можно было пропить, и теперь ходил работать подённо по чужим мастерским, а если работы не было - сидел в трактире. Он ходил полуголый, босый, и всегда подмышкой у него торчала старенькая гармония. Она как бы срослась с его телом, он вложил в неё частицу своей весёлой души, и оба стали похожи друг на друга - оборванные, угловатые, полные задорных песен и трелей. Вся мастеровщина в городе знала Перфишку как неистощимого творца разудалых и смешных "частушек", - сапожник был желанным гостем в каждой мастерской. Его любили за то, что тяжёлую, скучную жизнь рабочего люда он скрашивал песнями и складными, шутливыми рассказами о разных разностях.

Когда ему удавалось заработать несколько копеек, он половину отдавал дочери - этим и ограничивались его заботы о ней. Она была полной хозяйкой своей судьбы. Она очень выросла, её чёрные кудри спустились до плеч, тёмные глаза стали серьёзнее и больше, и - тоненькая, гибкая - она хорошо играла роль хозяйки в своей норе: собирала щепы на постройках, пробовала варить какие-то похлёбки и до полудня ходила с подоткнутым подолом, вся испачканная сажей, мокрая, озабоченная. А состряпав обед, убирала комнату, мылась, одевала чистое платье и садилась за стол к окну чинить что-нибудь из одёжи.

К ней часто приходила Матица, принося с собой булки, чай, сахар, а однажды она даже подарила Маше голубое платье. Маша вела себя с этой женщиной, как взрослый человек и хозяйка дома; ставила маленький жестяной самовар, и, попивая горячий, вкусный чай, они говорили о разных делах и ругали Перфишку. Матица ругалась с увлечением, Маша вторила ей тонким голосом, но - без злобы, только из вежливости. Во всём, что она говорила про отца, звучало снисхождение к нему.

- А чтоб в него печёнки зсохлись! - гудела Матица, свирепо поводя бровями. - Что ж? Забыл он, пьянчуга, что в него дитя малое зосталось? Гадк`а его морда, чтоб здох, як пёс!

- Он ведь знает, что я уж большая и всё сама могу... - говорила Маша.

- Боже мой, боже! - тяжело вздыхала Матица. - Что же это творится на свете белом? Что будет с девочкой? Вот и у меня была девочка, как ты!.. Зосталась она там, дома, у городи Хороли... И это так далеко - город Хорол, что если б меня и пустили туда, так не нашла бы я до него дороги... Вот так-то бывает с человеком!.. Живёт он, живёт на земле и забывает, где его родина...

Маше нравилось слушать густой голос этой женщины с глазами коровы. И, хотя от Матицы всегда пахло водкой, - это не мешало Маше влезать на колени бабе, крепко прижимаясь к её большой, бугром выступавшей вперёд груди, и целовать её в толстые губы красиво очерченного рта. Матица приходила по утрам, а вечером у Маши собирались ребятишки. Они играли в карты, если не было книг, но это случалось редко. Маша тоже с большим интересом слушала чтение, а в особенно страшных местах даже вскрикивала тихонько.

Яков относился к девочке ещё более заботливо, чем прежде. Он постоянно таскал ей из дома куски хлеба и мяса, чай, сахар, керосин в бутылках из-под пива, иногда давал деньги, оставшиеся от покупки книг. Он привык делать всё это, и всё выходило у него как-то незаметно, а Маша относилась к его заботам как к чему-то вполне естественному и тоже не замечала их.

- Яша! - говорила она, - углей нет!

Через некоторое время он или приносил ей угли, или давал семишник, говоря:

- Ступай, купи!.. Украсть нельзя было!

Илья тоже привык к этим отношениям, да и все на дворе как-то не замечали их. Порой Илья и сам, по поручению товарища, крал что-нибудь из кухни или буфета и тащил в подвал к сапожнику. Ему нравилась смуглая и тонкая девочка, такая же сирота, как сам он, а особенно нравилось, что она умеет жить одна и всё делает, как большая. Он любил видеть, как она смеётся, и постоянно старался смешить Машу. А когда это не удавалось ему Илья сердился и дразнил девочку: