Войти в одну реку, или Воспоминания архитектора - Иван Иванович Рерберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда готовили постели ко сну, то многие любили подгибать нижний и боковые стороны простыни и одеяла под матрац и делать мешок, в который они залезали сверху. Чтобы «насолить» такому любителю, в его отсутствие складывали верхнюю простыню пополам и укрепляли концы к подушке. Когда он быстро нырял ногами в свой мешок, то мог сделать это только наполовину, так как упирался в петлю, не мог выдернуть из-под себя простыню и путался в западне; для большего неудовольствия под простыню пускали несколько десятков майских жуков.
Если кто не знал урока и боялся получить единицу, то прятался под возвышение кафедры преподавателя и смирно лежал там целый час. Преподаватель делал в журнале отметку против фамилии отсутствующего, но чернила кафедры всегда были нашего приготовления и совершенно обесцвечивались от слабой соляной кислоты: уроки химии шли нам впрок.
Однажды мы нарисовали и вырезали из бумаги несколько чертей, укрепили им для тяжести на животах кокарды и привязали за головы нитками, которые пропустили за картами на задней стене класса; дергая за нитки, можно было чертей поднять и заставить плясать. Для первого сеанса мы избрали урок Флейшера, рассчитывая на его добродушный характер. Но дело повернулось иначе, Флейшер был не в духе и велел позвать воспитателя. Нам было объявлено, что до указания виновных весь класс будет сидеть без отпуска. Дело было в среду, и до субботы времени для принятия решений оставалось достаточно. В пятницу, во время вечерней репетиции первый встал и заявил, что он рисовал одного черта, второй заявил, что раскрашивал черта, третий – вырезал, четвертый – тянул и т. д. На лице нашего воспитателя появилась улыбка, он понял нашу хитрость, выругал нас дураками, и инцидент был исчерпан.
Попу мы задали вопрос: «Может ли Бог сотворить такой камень, который бы он сам не мог поднять?» Если не может сотворить, – значит не всемогущ, если сотворит и не может поднять, – тоже не всемогущ; как не верши, а всемогущество божие было опорочено. Поп сделал грозное лицо, но не жаловался, потому что сам не мог разгадать этой загадки.
Обращение с кадетами со стороны воспитателей и учителей было вполне приличным. Случаи затрещин и дранья за уши бывали очень редко. Из наказаний практиковались: в младших классах ставили между уроками под висячую лампу; оставляли без третьего блюда за обедом; не пускали в отпуск; сажали в карцер и грозили розгами. Хотя при мне телесные наказания еще не были отменены, но применяли эту высшую меру очень редко. При мне за семь лет был только один случай: двух кадетов поймали за скверным занятием, их высекли и исключили из корпуса. «Ну, порка еще могла служить к их исправлению, – рассуждали мы, – а зачем же исключили?» Родители имели право сказать: «Вы взяли наших детей, испортили их, опозорили и вернули нам их обратно».
По субботам после трех часов я уходил в отпуск. До двенадцати лет очень любил ездить в цирк и почти каждую субботу в компании со сторожем при Управлении дороги Афанасием я посещал цирк и с удовольствием смотрел одну и ту же программу представления.
Я выучился точить, и отец подарил мне прекрасный станок, который был изготовлен ковровскими вагонными мастерскими для Всероссийской выставки.
Немного позднее у меня появилось более интересное занятие, и я увлекся им на многие годы, вернее, десятки лет. В корпусе были мастерские: токарная, столярная и переплетная. Желающие обучались в них этим мастерствам. Я выучился точить, и отец подарил мне прекрасный станок, который был изготовлен ковровскими вагонными мастерскими для Всероссийской выставки. На станке были приспособления для точки эллипсов и суппорт для работы по металлам. К станку были приложены шкаф с массой инструментов и бруски дерева разных пород. После смерти моего дяди я получил от его жены в подарок еще один маленький токарный станок и много инструментов, а впоследствии сам завел кроме токарных и столярных инструментов – слесарные, для резьбы по дереву и проч. Я очень увлекался токарным делом, в особенности когда мой старший брат уехал в Петербург в Академию художеств, а я остался один и мог беспрепятственно работать целую ночь напролет. В настоящее время станок находится в мастерских Художественного театра, а точная деревянная модель с него, сделанная мною в 1905 году, стоит на видном месте в моей мастерской.
Я несколько вернусь назад в своих воспоминаниях, которые я не могу точно датировать, но и не хочу что-нибудь пропустить. На площади Андроникова монастыря был большой бассейн, к которому была подведена мытищинская вода через напорные резервуары на Сухаревой башне. Таких бассейнов в Москве было несколько, и водовозы черпали из них деревянными на палке черпаками воду в бочки и развозили по домам, где стояли большие кадки с запасом воды. Мне не раз приходила в голову мысль бросить в бассейн кристаллы марганцовокислого калия и посмотреть, какой эффект и переполох это произведет; к счастью, я не решился проделать этот опыт.
На углу площади помещалась аптека Кименталя, и мы, дети, часто туда ходили, чтобы купить очень вкусный молочный или ячменный сахар и карамель из красных и желтых шариков, называемую «буль-де-гом». Помню, что из этой аптеки отпускали лекарства в удивительно красивых коробочках, и шикарные аптекари любили хвастаться, что нет такого лекарства, которого не было бы в их аптеке. На окнах всех московских аптек обязательно были выставлены стеклянные шары, наполненные разными цветными жидкостями и освещенные сзади по ночам, чтобы аптеку легко было найти.
На всех магазинах были большие вывески и многие – с картинками; например, на табачной лавочке непременно были нарисованы турок и турчанка, курящие кальян; на бакалейной – голова сахара в синей бумаге и китаец, сидящий на цыбике[2] чая; на мясной лавке – свирепый бык и петух с курами; на парикмахерской – банка с пиявками и т. д. Надписи на вывесках иногда вызывали улыбку, например: «Здесь коптят окорока – Генералов»; над рисунком детской колясочки с сидящим ребенком надпись: «Сих дел мастер»; «Тут стригут и бреют – Козлов»; «Мясо-торговля»; «Городская школа для детей обоего пола».
На улицах стояли лоточники и продавали печенку с ситниками, грешники, политые из бутылки подсолнечным маслом; на лотке лежал острый нож, которым предлагалось ловким ударом срубить
