Любовь и смерть Катерины - Николл Эндрю

Как и все остальные дома на площади, дом мадам Оттавио был построен из мягкого красного кирпича, покрыт толстым слоем штукатурки и выкрашен в разные цвета в соответствии со вкусами и пристрастиями бывших владельцев. В результате бордель мадам Оттавио вместо ансамбля, объединенного единством архитектурной формы и цвета, что обычно понимается под словом «дом», представлял собой какофонию несочетаемых оттенков.

В прошлом сеньор Вальдес сразу нашел бы в этом богатую палитру метафор и написал бы рассказ о раскрашенном доме, в котором живут раскрашенные шлюхи, каждая из которых пытается выдать себя за кого-то другого. Он прославил бы общность девиц легкого поведения под крышей каменного строения и не забыл бы упомянуть нежно любящую их мадам. Он мог бы даже сравнить историю всей страны с историей одной площади и описать изменения, которые время и человеческий труд принесли на эту землю. Он описал бы в красках, как на заре веков люди пришли в джунгли, как беспощадно они вырубали деревья и лианы, что росли вдоль берегов реки, как расчистили и выровняли землю, как через несколько веков построили здесь город, замостили маленькую площадь и окружили ее нарядными каменными зданиями. А потом проследил бы, как еще через сто лет время начало завершать безжалостный круг: штукатурка облупилась, двери покосились, оконные ставни покорежились от влаги, некогда нарядные домики начали выглядеть подобно приюту для сумасшедших художников.

Конечно, мадам Оттавио старалась, чтобы ее заведение выглядело пристойно, но в последний сезон дождей, когда водосточные желоба не в силах были справиться с потоками воды, на фасаде ее дома появилось безобразное пятно, а около входной двери штукатурка вспучилась, словно раковая опухоль, грозя отвалиться и упасть на головы посетителей.

Входная дверь была распахнута, и в глубине просторного холла сеньор Вальдес увидел еще одну раскрытую дверь, которая вела в украшенный китайскими фонариками внутренний двор, любимое место обитания клиентов. Вечерами именно там, под сенью пушистых деревьев, богатые сеньоры встречались со своими избранницами на час.

Стол, прислоненный к задней стене дома, всегда изобиловал спиртными напитками и ведерками со льдом. Мадам не брала денег за выпивку, но все прекрасно понимали, что даже самая маленькая рюмка водки имела здесь цену — мадам не занималась благотворительностью. И поэтому даже самые тупые клиенты, угощаясь у бара, знали, что, если хотят опять прийти в это место, им следует выбрать не только напиток, но и нечто более существенное.

Сеньор Вальдес подошел к столу, и в это время на скатерть мягко лег сухой лист. Сеньор Вальдес брезгливо подобрал его, растер пальцами в труху и смахнул на свежеподметенную дорожку. Потом придирчиво оглядел руки и, удостоверившись, что они достаточно чистые, взял с подноса металлические щипцы и положил лед в широкий стакан. Колотые кусочки льда со звоном стукнулись о толстое стекло и осели на дне, сразу начав подтаивать. Сеньор Вальдес не знал — ему в голову не пришло спросить, — что странной формы бутылочки с соком лайма, который он всегда употреблял с джином, выписывались мадам Оттавио из Англии специально для него. Никто из посетителей не трогал их. По неписаным законам этикета другие завсегдатаи не смели дотрагиваться до бутылочек, припасенных для сеньора Вальдеса. Как банкир Эрнесто Марром преодолевал праведный гнев при мысли, что его жена спит с романистом Л.Э. Вальдесом, обращая его в гордость, так и мадам Оттавио считала за честь побаловать любимого клиента бутылочкой-другой заморского сока.

Сеньор Вальдес опрокинул почти половину содержимого бутылочки в стакан и плеснул туда на два пальца джина. Конечно, он понимал, что такая глупая аффектация не делает ему чести, но ничего не мог с собой поделать — «буравчик» он полюбил в университетские дни, почему-то этот зеленый коктейль всегда напоминал ему героев Реймонда Чандлера. Впрочем, зеленый змий в любом виде раскрывает творческие чакры. Может быть, это опять поможет? Сеньор Вальдес рассчитывал на любую помощь.

Вальдес опустился на плюшевую подушку стоящей под окном скамьи, покрепче ухватил покрытый капельками холодной влаги стакан и поднес к губам.

«Тощая рыжая кошка перешла дорогу и незаметно прокралась в бордель».

А дело-то пошло на лад!

Довольный собой, сеньор Вальдес позволил себе улыбнуться. Он вдвое увеличил количество слов в предложении и к тому же понял, куда направляется кошка. Надо срочно это записать.

Сеньор Вальдес похлопал по карману в поисках ручки и бумаги и все еще рассеянно охлопывал себя, когда стул, стоящий на другом конце стола, со скрипом отъехал в сторону.

— Добрый вечер, сеньор Вальдес. Разрешите присесть рядом с вами?

Вот черт! Во дворе стояло несколько скамеек, но почему-то шефу тайной полиции приспичило сесть именно рядом с ним! С другой стороны, такому человеку, как начальник полиции, несмотря на мятый костюм, который когда-то был белого цвета, с отвисшими коленями и порванным карманом, отказать было невозможно.

— Конечно, команданте Камилло, садитесь, пожалуйста! — так он ответил. Кратко и вежливо. Вежливо, но не раболепно. И без приглашения к пустой болтовне.

Команданте сел, широко расставив ноги и выставив огромные ботинки далеко вперед, загородив половину дорожки. Нет, он не полностью перекрыл проход парам, гуляющим в тени деревьев, они легко могли обогнуть его. Команданте вовсе не желал мешать гуляющим, он просто помечал новую территорию так же бездумно, как пес помечает свою, поднимая ногу у столба.

Сеньор Вальдес, конечно, заметил этот жест и прочитал его как попытку запугать его, может быть, даже неосознанную. Такой человек, как команданте Камилло, долгие годы отдавший службе в такой стране, как их любимая родина, и не мог вести себя иначе. Вальдес почти сочувствовал ему — тяжело, наверное, жить, не имея друзей, не зная любви, и никогда не быть уверенным в том, что, если человек говорит тебе «Пожалуйста, садитесь», он делает это от чистого сердца, а не потому, что боится отказать. Все равно как быть любимым клиентом в публичном доме, не имея при этом возможности выйти наружу.

— Я вас раньше здесь не видел, — сказал команданте Камилло.

— О, думаю, что видели, — сказал сеньор Вальдес. — Я даже уверен, что вам известно, когда я был здесь в прошлый раз.

— Я, знаете ли, не регистрирую посещения борделей.

— Возможно, но другие регистрируют.

— Да, — сказал команданте Камилло. — Я почти уверен, что другие регистрируют.

— И что, много дел вы уже завели?

— Неужели мы должны говорить о работе? — Команданте Камилло с притворной скукой зевнул и двинулся так, что у пояса обнажился револьвер в коричневой кожаной кобуре. — Полагаю, кое-что есть. Немного, но есть. Здесь мало таких известных посетителей, как вы, сеньор Вальдес. Несколько профсоюзных деятелей, пара студентов-радикалов — конечно, за ними надо приглядывать на случай, если они вдруг перестанут болтать о перестройке общества и решат эту самую перестройку осуществить. Но вы же не похожи на них! Вы вне всяких подозрений. Если мы и приглядываем за вами, так только из отеческого желания уберечь от беды. Вы — наше любимое детище, гордость нации, Вальдес.

«Сеньор» исчезло. Вальдес заметил это, попробовал новое обращение на вкус, подумал пару секунд, что это может означать — попытку сближения или очередной шлепок, как, например, «нечаянная» демонстрация револьвера. Он решил не искушать судьбу и не отвечать команданте Камилло так же.

Команданте поднял стакан так плавно, что лед в нем не шелохнулся.

— Как поживает ваша дорогая матушка? — спросил он.

— Может быть, не будем в таком месте упоминать мою мать?

— О нет, конечно, нет, вы правы. — Команданте Камилло с шумом отпил большой глоток и кивком указал в противоположную сторону садика. — Видите вон ту высокую девицу? Она новенькая, поступила сюда пару недель назад, нет, вру, три недели. Прямо с фермы, свежа, как свежескошенное сено. Если вы еще ее не пробовали, рекомендую. Но вы не ответили мне, как поживает ваша матушка?