Любовь на фоне кур - Пелам Вудхаус

— Дело в том, что я там несколько лет назад знавал одного точно такого же недотепистого пузанчика. Редкий весельчак! Он…

— Вот куриный выгул, профессор, — вмешался я, а мой лоб словно бы защипало, и это ощущение поползло вниз по позвоночнику. Я заметил, что походка профессора слегка одеревенела, а цвет лица у него усугубился. Непринужденная манера Укриджа изъясняться нередко действует на людей, с ним не знакомых, как удар электрического тока.

— Обратите внимание на искусность — ха-ха! — с какой натянута проволочная сетка, — лихорадочно продолжал я. — Потребовало немалых усилий. Да уж! Жаркая была работка. Прекрасные образчики куриных пород, не правда ли? Хотя и в некотором переизбытке. Ха! Ха! Впрочем, вина лежит на поставщике. Теперь мы получаем яйца в избытке. Куры вначале не желали нестись. Невозможно было их принудить.

Я продолжал говорить что подвертывалось на язык, пока не заметил, что багровость сошла с лица профессора, а его спина прямизной уже не напоминала кочергу. На данный момент положение было спасено, но невозможно было предвидеть, какие еще эксцессы позволит себе Укридж. Пока мы шли через выгул, я сумел отвести его в сторону и воззвать к его тактичности.

— Бога ради, остерегись, — зашептал я. — Ты понятия не имеешь, до чего он обидчив.

— Но я ведь вообще ничего не говорил, — ответил он изумленно.

— Черт подери, ты знаешь, что никому не понравится, чтобы его в лицо обзывали недотепистым пузанчиком.

— Как! Мой дорогой старик, да кто обращает внимание на подобные пустяки? Чопорности и официальности между нами места нет. Куда более радушно позволить себе расслабиться в тесном дружеском кругу.

Тут мы присоединились к остальным, и мной овладело свинцовое предчувствие надвигающихся бедствий. Я знал, каким становится Укридж, когда расслабляется в тесном дружеском кругу. Многие многолетние дружбы не выдерживали этого испытания.

Однако некоторое время все шло отлично. В своей роли лектора он не переходил на личности, а Филлис и ее отец держались безупречно. Они выслушивали самые залихватские его теории, и ни единый мускул не вздрагивал возле их ртов.

— А! — говорил профессор. — Неужели? Очень-очень интересно.

Всего лишь раз, когда Укридж начал описывать особенно оригинальное приспособление для повышения усердности своих кур, легонькая судорога на миг нарушила выражение благоговейной почтительности на лице Филлис.

— И вы правда не имеете никакого предыдущего опыта в куроводстве? — спросила она.

— Ни малейшего, — ответил Укридж, сияя на нее сквозь пенсне. — Ни на атом. Но я, знаете ли, способен браться за что угодно. Все получается как-то само собой.

— Понимаю, — сказала Филлис.

И все шло вот так гладко, пока я не заметил приближающуюся квадратную фигуру Наемного Служителя. Почему-то — не могу объяснить почему — у меня возникло ощущение, что он пришел сообщить дурные вести. Возможно, выражение тихого удовольствия на его физиономии показалось мне зловещим.

— Прошу прощения, мистер Укридж, сэр.

Укридж как раз достиг апогея крайне красноречивого экскурса в область куриных чувств, на которые придерживался собственных взглядов, столь же оригинальных, как и хитроумных. И был раздражен, что его перебили.

— Ну, Бийл, — сказал он, — в чем дело?

— Так кот, сэр, которого привезли нынче.

— Ах, Бийл, — взволнованно вскричала миссис Укридж, — что случилось?

— Надо было потолковать с моей хозяйкой…

— Но что случилось? Ах, Бийл, только не говорите, что Эдвин пострадал! Где он? Мой бедняжечка Эдвин!

— Надо было потолковать с моей хозяйкой…

— Если Боб его укусил, надеюсь, нос у него расцарапан, — сказала миссис Укридж мстительно.

— Надо было потолковать с моей хозяйкой, — невозмутимо повторил свой зачин Наемный Служитель, — ну, я и зашел на кухню десять минут назад. Этот кот лизал свой живот.

Повествовательный стиль Бийла привел мне на память некую книжечку, которую я читал в нежном детстве. Жаль, заголовок я напрочь забыл. Отлично написанная книжечка.

— Ну, Бийл, ну? — настаивала миссис Укридж. — Ах, да продолжайте же!

— «Привет, киса, — говорю я ему, — как живете можете, сэр?» — «Ты поосторожней, — говорит моя хозяйка. — Он такой робкий, ты не поверишь, — говорит она. — Можно сказать, только сейчас освоился», — говорит она. «Будь спок, — говорю я ей, — мы с ним друг друга понимаем. Мы с ним, — говорю я, — старые приятели. Он мой милый старый друг капрал Бэнкс». Она на это ухмыляется, мэм: в добрые старые дни много мы с ней смеялись из-за капрала Бэнкса. Он был, так сказать, нашей с ней шуткой.

— Ах, ну… пожалуйста… Бийл! Что случилось с Эдвином?

Наемный Служитель продолжал ровным невозмутимым голосом:

— Вот, значит, мы с ней толкуем, а тут забегает Боб, который тишком следовал за мной. Чуть кот увидел, как он нюхает туда-сюда, такое поднялось шипение да ругань, каких вы в жизни не слыхивали; и, провалиться мне, — продолжал мистер Бийл благодушно, — провалиться мне, старый котище как прыгнет и в одну секунду удрал в трубу, где теперь и пребывает и внимания не обращает на мою хозяйку, как она ни старается сманить его вниз.

Сенсация, как пишут в газетных заметках.

— Но он же там изжарится! — вскричала Филлис, широко раскрыв глаза.

— Да не изжарится. И наш обед тоже. Миссис Бийл всегда после завтрака гасит огонь в очаге. А вот как она сумеет разжечь его, пока этот…

Наступила пауза в три секунды: было заметно, что оратор старается овладеть собой.

— …этот кот, — благополучно договорил он, — сидит в трубе? Так что придется нам пообедать всухомятку, раз этот котяра не вылезает из трубы.

Лицо профессора вытянулось. Сидя за его столом, я подметил в нем явное пристрастие к гастрономическим радостям. Обеды всухомятку его явно не прельщали.

Всем скопом мы отправились на кухню. Миссис Бийл стояла перед пустой решеткой, посылая в трубу соблазнительные кошачьи звуки.

— Что такое, миссис Бийл? — сказал Укридж.

— Он не хочет спуститься, сэр, думает, Боб где-то поблизости. А как я могу приготовить обед на пять персон, пока он сидит в трубе, ума не приложу.

— Ткните его рукоятью метлы, — распорядился Укридж.

— Ах, не делайте больно бедняжке Эдвину, — сказала миссис Укридж.

— Я пробовала, сэр, да разве до него дотянешься? А он только еще выше залез. Чему быть, — философски добавила миссис Бийл, — того не миновать. Может, он сам спустится к ночи. Когда есть захочет.

— Ну, так мы сделаем вот что, — объявил Укридж с веселым благодушием, которое казалось (во всяком случае, мне) несколько неуместным, — устроим настоящий обед-пикник, а? Соберем все, что ни есть в кладовой, и съедим.

— Настоящий обед-пикник, — мрачно повторил профессор, и я без труда прочитал его мысли: раскаяние, что он вообще принял приглашение, и робкая надежда, что еще не поздно вывернуться.

— Это будет чудесно, — сказала Филлис.

— Э… мне кажется, дорогой сэр, — сказал ее отец, — нам никак не стоит причинять миссис Укридж и вам новые затруднения. И, если вы мне разрешите, я бы…

Укридж впал в паточное радушие. Он и слышать не хотел о том, чтобы отпустить своих гостей на голодный желудок. Он что-нибудь да состряпает, заверил он их. Окорок почти не почат, бесспорно, так. Он воззвал ко мне за подтверждением наличия банки сардин, половины холодной курицы и обильных запасов хлеба и сыра.

— В конце-то концов, — объявил он от имени всего общества с великодушной щедростью истинного энтузиаста, — что еще нам нужно в такую погоду? Прекрасный легкий холодный обед куда полезнее для нас, чем всякие горячие блюда.

Мы снова прошествовали в сад, но все словно бы пошло как-то не так. Разговор не поддерживался — то есть если исключить Укриджа, который продолжал непринужденно рассуждать на первые попавшиеся темы, не замечая того, что настроение остального общества отнюдь не солнечное и что один из его гостей все больше исполняется раздражением. Пока Укридж распространялся, я исподтишка следил за профессором, и в моей памяти замаячило зловещее предупреждение мистера Чейза о залпе из всех орудий. Что, если Укридж наступит на какую-нибудь его любимую мозоль — а этого можно было ожидать в любую секунду? Последует ужасающий взрыв. У него же, так сказать, прямо изо рта вырвали обещанный обед, подменив его меню из сардин и хлеба с сыром, что явно привело его в состояние, когда люди набрасываются на самых своих любимых и близких, раздирая их в клочья.

При виде стола, когда мы проследовали назад в столовую, меня пробрал озноб. Трапеза для очень юных или очень голодных. Бескомпромиссная холодность и очень относительная съедобность предлагаемых яств не могли не ужаснуть человека, знающего, что его желудок следует холить и нежить. Внушительный сыр взирал на нас прямо-таки с бахвальством, другого слова я не нахожу. Эдакое наглое, дерзкое nemo me impune lacessit,[3] и я заметил, что при взгляде на него профессор слегка содрогнулся. Сардины — ничего масленнее и неаппетитнее мне видеть не доводилось — покоились в своей родной банке позади ковриги хлеба. Окорок в третьей фазе убывания и курица, сильно пострадавшая за время своего предыдущего посещения стола. И наконец, черная бутылка виски, угрюмо стоящая возле прибора Укриджа. А профессор выглядел человеком, который пьет кларет урожая такого-то года, и ничего кроме.