Молитвы о воле. Записки из сирийской тюрьмы - Катерина Шмидтке

почти до вечера пробыл в госпитале, и выяснилось, что в нашей тюрьме он вовсе и не самый гадкий. Его заменял другой полицейский, который за все время не дал нам ни еды, ни чая. Товарищ Гадкий хотя бы раз в день позволял нам попить чаю. Этот же на наши мольбы отвечал молчанием. Мы прозвали его Товарищ Мерзкий. «Товарищ» — потому что я пытаюсь помнить, что все люди — братья, даже если они забывают покормить обездоленных, то бишь нас.

Из-за отсутствия еды мы все были хмурые. Зейтуна чувствовала это и пыталась нас утешить.

— Хочешь чаю, Аберраш? — спрашивала она у Мари. Та лишь молча покачала головой, не отводя взгляда от обогревателя.

— А ты хочешь чаю, Кристина?

— У нас нет чая, Зейтуна, — сказала Кристина.

— А кофе? Хочешь кофе?

— Кофе у нас тоже нет!

— Я хочу есть… — начала хныкать Зейтуна.

— Зейтуна, пожалуйста, помолчи! — не выдержала Мари.

Вечером пришел Товарищ Гадкий в гипсе и дал нам мешок с рисом.

— Урра!!! — обрадовались мы. Рис с подсолнечным маслом — это же вкуснотища!

Нам сообщили, что завтра нас с Кристиной переводят в Амин Джинаи (Отдел криминальной безопасности). Так что я теперь уголовница. И Кристина тоже. Это значит, что на нас завели дело и речь идет о сроке.

Мы начали представлять тюремную жизнь. Может, это и к лучшему. Там хотя бы будут кормить каждый день. Может, будут даже прогулки. Я буду учить арабский уголовный сленг. Может, раз в неделю нам будет дозволено мыться…

Хорошо, что я высокая и большая. Смогу за себя постоять. Жалко Кристину. С ее массой тела она жить нормально не сможет. Там, наверное, никто и не знает, что такое докторская степень по русской литературе. Кристина тоже понимала и только об этом и говорила.

— В каждой камере есть женщина, которую все слушаются! — произнесла Кристина в ужасе. — И если ты никто, то будешь всем прислуживать, будешь все для них делать.

— Меня не заставят! — Я же не могу без выделывания. — Дам в глаз, и все!

— А я?

— А ты будешь со мной! — авторитетно сказала я.

— А если мы будем в разных камерах?

— Ну, тогда будешь все делать, — вздохнула я.

— Да…

Так мы весь вечер обсуждали нашу предстоящую жизнь в тюрьме.

Мы долго гадали, сколько нам дадут. Я думаю, что за Евангелие могут дать до трех лет. Кристина считает, что не более полугода. Посмотрим.

В итоге мы пришли к выводу, что жить в заточении возможно — главное, чтобы было что почитать.

Я спросила Товарища Гадкого, есть ли в сирийских тюрьмах библиотеки. Он рассмеялся так, что задрожали стены камеры, но ничего не ответил и ушел к своим товарищам. Через минуту надо мной хохотал весь этаж.

Я и подумать не могла, что от меня прежней до меня-уголовницы всего лишь одно Евангелие.

***

Муэдзин призвал к первой молитве, а мы все никак не могли заснуть. Даже и не ложились. Кристина сидела у обогревателя, а я на своем месте писала и слушала ее одновременно. Кристина рассуждала обо всем на свете.

Неожиданно залязгал замок и зашел Товарищ Гадкий. Видимо, он услышал Кристинин голос и решил нас навестить.

— Русия, Поланда!15 Почему не спим? — бодрым голосом сказал он. Было видно, что ему хотелось поговорить.

— Мы все думаем, что нас ждет завтра, — рассеянно произнесла Кристина.

— Что-что! Понятно, что… — Мне показалось, он сказал это с неловкостью.

Он заметил, что я за ним наблюдаю, и тут же поменял тему разговора.

— Кристина! А почему ты такая счастливая? Ведь не в санатории находишься!

— Я знаю, что бы ни случилось, Бог всегда с нами, — серьезно сказала она. — Я ему молюсь, и он меня слышит.

— А за кого ты молишься? — Гадкий выставил одну ногу вперед и крутил в руках увесистую связку ключей.

— Я молюсь за себя, за Катю, за эфиопок. За тебя я тоже молюсь.

— А как ты за меня молишься, если не знаешь мое имя?

Я усмехнулась про себя. Вопрос и правда с подвохом. Думаю, Кристина в своих молитвах называла его Товарищем Гадким.

— В своих молитвах я называю тебя «главный охранник», — парировала Кристина.

Мне было интересно, врет она или нет, и я решила спросить ее об этом позже.

Гадкий замолчал. Он долго смотрел на Кристину. Смотрел очень пристально, нервно вертя связку ключей, которая то и дело побрякивала.

— Меня зовут Шади, — сказал он и быстро вышел.

У меня все внутри похолодело. Дверь между тем закрылась, и когда удаляющиеся шаги охранника стихли, я посмотрела на Кристину.

— Ты видела? — с широко раскрытыми от удивления и смятения глазами спросила она меня.

— Да, — тихо ответила я. — Он плакал.

С Кристиной мы больше не разговаривали. Я допишу эти строки и пойду спать.

***

Здесь заканчивается дневник, который я вела в тюрьме полицейского участка Халеба. В тюрьме Криминальной службы безопасности у нас отобрали все вещи, и Кристине потребовалось восемь дней, чтобы войти в доверие к охране и выпросить у них мою тетрадь. Но там у меня было уже меньше сил, поэтому я писала урывками и не так старательно, как раньше. Мои заметки из этой тюрьмы представляют собой перечисление событий за день или пересказ диалогов. Далеко не каждый день я пыталась описать что-то подробно. В таком виде я не могу опубликовать эти записи, поэтому дневник далее дополнен воспоминаниями и комментариями.

Хочу только написать, что Товарища Гадкого мы гадким больше никогда не называли. Для нас он стал Шади.

Часть третья. Дневниковые записи и воспоминания из тюрьмы криминальной службы безопасности Алеппо с 21 марта по 9 апреля 2013 года

Нас подняли рано утром и велели собирать вещи. Мы попрощались с эфиопками. Горько было их оставлять. Помню, мы долго обнимались, пока мне прямо в уши полицейский ругался так, что в голове зазвенело.

Потом нас вывели в коридор и чего-то ждали. Шади попрощаться не вышел. Нам сказали, что он спит, но мне показалось, что это неправда. Он просто не мог или не хотел нас видеть.

Нам пришлось развлекать полицейских. Лишь после получаса нудного разговора о политике и о том, как все мы любим президента, нам дали сопровождение в виде двух молодых парней с пистолетами.

Мы вышли на солнечную улицу. Кристина тут же начала кокетничать с ребятами, я же им не доверяла и большую часть пути молчала.

На улице мы взяли такси. Я спросила у