Миллионы женщин ждут встречи с тобой - Шон Томас

Тут Бриони смеется, сверкая зубами, быстренько меня целует и убегает прочь. Я пускаюсь в погоню. Мы бежим по залитому солнцем кладбищу, прямо к руинам нормандского замка на холме. Девичий смех Бриони разносится по лесу, смех, полный жалости ко мне, к моему безнадежному половому влечению. Но я тоже смеюсь. К черту! Бегу вдоль церковной стены. Бриони хихикает и прячется за могильным камнем. Я хватаю ее за руку. Она вскрикивает и начинает болтать что-то о своей родине, о Дорсете. Я предлагаю ей полюбоваться видами. Пожимает плечами: «Давай». Вместе мы идем по кладбищу, потом Бриони вскарабкивается на ступени, сверкая белыми трусиками.

Из-под забора с блеяньем выбегает овца. Здесь херефордширская земля взрыта тракторами; где-то вдалеке курится дымок. Мы залезаем на холм. Высоко в небе радостно светит солнце. По каким-то необъяснимым причинам я отчетливо понимаю, что больше такое никогда не повторится. Скользя по красной жиже, мы продираемся сквозь кусты ежевики и груды нормандских камней. Наконец я стою на вершине холма и тонкой, еще мальчишеской рукой обвожу окрестности: зеленые холмистые поля, церкви и тюдоровские деревушки, горы в легком мареве.

Внизу Маргарет Тэтчер любыми способами пытается поднять экономику запуганной страны; по всей Европе появляются американские ракетные установки; Китай с трудом встает на ноги после культурной революции и проделок «банды четырех». А под ярким английским солнцем девятнадцатилетний юноша приподнимает юбку своей подруге.

Потом мы сбегаем вниз и мчимся по кладбищу — рука в руке, точь-в-точь молодожены в кино. Запрыгиваем на мотоцикл и летим навстречу далеким холмам.

Согласен, история неважнецкая. Даже слащавая. Однако она вроде бы отражает чувства, которые я испытывал к Бриони, ее девичью неуловимость и мое мальчишеское бессилие. Гремучая смесь.

Но разве те переживания сродни теперешним? Неужели это в самом деле любовь? Или хотя бы первые ее предпосылки?

Лиззи наконец-то доела. Мы расплачиваемся и выходим на улицу. В этот прохладный вечер я снова чувствую себя неуклюжим подростком — в хорошем смысле. Мимо пролетают такси. Лиззи провожает одну машину взглядом и говорит:

— Мне завтра рано вставать…

— Поймать тебе такси?

— Хорошо бы…

Вот черт. Уже второе свидание, а все никаких подвижек. Где я просчитался? Неужто я неправильно истолковал ее сигналы? А как же шутка про грудь и откровенные разговоры о семейных проблемах? Мы болтали без передышки целых три часа… не считая того времени, пока она жевала. Разумеется, это что-то значит… Ведь значит?

Лиззи стоит на тротуаре и высматривает такси. Одно появляется из-за поворота, сверкая оранжевыми фарами. Когда машина останавливается и настроение мое падает ниже плинтуса, Лиззи разворачивается и говорит:

— Дивный был вечер.

Ее большие глаза словно тают, я вдыхаю чудесный запах духов, и… мы целуемся.

Поцелуй по всем правилам. Так целуются в Париже. Восхитительно. Мое сердце замирает. Покачнувшись, я открываю дверцу такси, Лиззи залезает внутрь. Машина трогается, и я любуюсь ее личиком в окне: она машет рукой, как королева, при этом насмешливо и все-таки очень мило улыбаясь.

Ну, теперь я точно сойду с ума. Надежда и желание бьют во мне ключом. Несколько минут я просто стою на тротуаре и глупо скалюсь. Затем иду домой. Как добрался, не помню, зато припоминаю, что несколько раз давал бродягам приличные деньги.

В таком состоянии я пребываю еще долго. Два с половиной дня. Все это время шлю друзьям сообщения в таком духе:

По-моему, это она. Та самая.

А потом, на третий день, получаю письмо:

Прости, но мне кажется, все как-то неправильно. Извини. Лиззи.

Я сверлю взглядом экран. Издаю сухой странноватый смешок. Медленно и вдумчиво перечитываю письмо. Еще раз. Потом неизвестно зачем закрываю почтовую программу и в каком-то оцепенении перезагружаю компьютер. Какого черта? Я что, решил, будто это глюк программы? Экран вновь загорается, я открываю ящик и вижу то же письмо.

Прости, но мне кажется, все как-то неправильно. Извини. Лиззи.

Я пытаюсь проанализировать эту строчку. Что значит «неправильно»? А что тогда «правильно»? Почему она просит прощения? Причем дважды? Может, я действительно ей понравился, и она расстроена? Но если так, зачем она порвала со мной, когда все шло прекрасно?

Я раздавлен. У меня мерзкое зудящее чувство где-то возле селезенки, а в придачу гудит голова. Конечно, дело в неудовлетворенном либидо, хотя и без разбитого сердца тут не обошлось. Точно так же, как во время ужина я испытал легкий намек на влюбленность, теперь я переживаю миниатюрную копию любовного разочарования. И знаю это только потому, что настоящее разочарование, вернее сказать, настоящее горе, меня уже постигало.

Бриони разбила мое сердце. Жестоко разбила. Я мог бы и догадаться, что все идет к расставанию… Она то и дело мне сигналила. Влюбиться в нее было крайне глупо с моей стороны. Бриони чокнутая, смешная, своенравная и в самом деле умная. И сексуальная. И снова — чокнутая. Я же слишком глуп, наивен и неумел, чтобы удержать ее любовь. Когда она говорила мне гадости, я отвечал комплиментами. Когда флиртовала с другими — не обращал внимания и дарил цветы. Это еще больше сводило Бриони с ума, она напивалась и делала вид, что меня не замечает. Словом, я не заслуживал такой подруги. Влюбиться в Бриони Смит-Эдиссон с моей стороны было так же глупо, как в восемнадцать лет сесть за руль «феррари»: она была сложной и опасной машиной, способной привести меня в экстаз и тут же причинить страшную боль. И черт побери, я понятия не имел, как ею управлять! Бывало, я просто сидел в баре, смотрел, как Бриони танцует с другими парнями, и думал, все ли женщины на свете похожи на нее.

Через некоторое время — видно, слишком поздно — я разгадал ее пугающую природу. Это случилось, когда мы впервые поехали к ее родителям, в глушь Дорсета, на военную базу. Отчим Бриони был шотландский полковник; мать, итальянку, в детстве поцеловал Муссолини, а сейчас она явно не надевала трусики под юбку.

Мне стало совсем не по себе, когда я узнал об их семейном устройстве. Зря я задавал бестактные вопросы. Выяснилось, что настоящий отец Бриони женился на первой жене ее отчима. Понимаете? Мужья просто взяли и обменялись женами. Безумие, конечно, однако еще безумней — намного безумней — было другое. Во всех комбинациях у этих родителей появились дети. Результат: несколько деток, чем-то похожих друг на друга. В основном стойкими неврозами.

Сперва я думал, это и роднит нас с Бриони. Мои родители тоже развелись, а в семидесятых практиковали «открытый брак». На самом деле Бриони ушла далеко вперед. Играла в другой лиге.

Теперь мне стало ясно, почему она спятила. Только ноги у нее все равно были первый сорт, и я по-прежнему горячо ее любил.

В ноябре того года, когда началась учеба, Бриони оставила мне сообщение на автоответчике. Она хотела встретиться со мной в церкви, что была неподалеку от нашего университета.

Я прослушал сообщение несколько раз. И меня одолело дурное предчувствие. Но на встречу я все-таки пошел.

Над головой висело тяжелое белое небо. У меня были редкие усики и прическа, отдаленно напоминающая «рыбий хвост», прославленный Дэвидом Боуи. В общем, сами понимаете, к чему все вело.

Когда я протиснулся в двери стылой церкви, то увидел Бриони. Она стояла возле купели. Я медленно подошел, предчувствуя неладное. Она смерила меня пустым взглядом. На ней были джинсы и странная бордовая кофта. У меня были усики.

— Привет…

— Привет… — ответил я, уже зная, что она собирается сказать.

— Ну…

— Что?

— Прости…

И все. Нас окружала тишина. Ледяной воздух. Я посмотрел на Бриони. Она была прекрасна. Я впился взглядом в ее красоту: надутые губы, дурацкие балетки, прилизанные волосы, тонкие слабые руки, которыми она не могла открыть даже банку с вареньем, и мне приходилось делать это за нее. В тот миг я любил Бриони сильнее всего: мучительно, болезненно. Она пожала плечами. Потом вздохнула и пошла к выходу; я уловил запах ее духов. Мне очень хотелось ее ударить, однако я сдержался. Вместо этого крикнул вслед:

— Да что стряслось? Бриони! Бриони? Какого черта???

Но она только чуть приподняла руку и вышла. Я успел разглядеть, что при этом она почти смеялась. Смеялась? Смеялась?! Бриони не просто бросила меня, а презрительно отшвырнула.

Мне было очень плохо. Несколько недель я жил в депрессии. Сам того не понимая, я построил вокруг Бриони всю жизнь; даже образ самого себя состоял из «меня и прекрасной Бриони». Именно она помогла мне избежать одиночества и прочих ужасов переходного возраста. А потом жестоко бросила. У меня напрочь снесло крышу, я превратился в шизоидного отморозка. Целый месяц я был безутешен, ночами не спал, в выходные ходил на дешевые студенческие вечеринки в общаге, где меня отпаивали плохим вином, пуншем и накуривали марокканским гашишем. Потом я в полном одиночестве бродил по лондонским улицам, потому что не мог разговаривать с другими девчонками. Девчонками, которые не были Бриони.