У времени в плену. Колос мечты - Санда Лесня
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ворник вздохнул. Так говорил он тогда. И клялся. Но судьба распорядилась иначе. Преследуемый приходящими на княжение господарями, Лупу много лет скитался на чужбине, спасая свою жизнь. Во все времена они видели в нем соперника, жаждущего занять престол страны. Сколько лет прошло с тех пор, как он не видал ее? Много. Ждет ли его еще Илинка? Безумный Скынтеяну говорил, что хочет женить его на ней. Что же все-таки лишило рассудка этого могучего лесника, в домике которого затравленный боярин, больной и одинокий, нашел некогда и приют, и уход?
Лупу пришпорил коня, направив его на тропинку, что вела к дому лесника. Сердце тревожно билось в груди. Еще немного, и он снова увидит Илинку, заглянет в ее бездонные, как черный омут, глаза, в которых когда-то впервые увидал опаляющий образ любви.
Сквозь орешник виднелась одинокая лачуга лесника. Вздувшиеся стены, разъеденная дождями и талыми водами завалинка, забитые досками окна — все заставляло думать, что дом давно покинут его обитателями. Но раздался лай и под ноги коней кинулся щенок. Из дверей лачуги выскочила девочка.
Ворник подъехал к плетеному, местами прогнившему забору и спросил:
— Живет еще здесь кто-нибудь из рода Гицы Скынтеяну?
— А мы с бабушкой, — ответила девочка и застеснялась.
— Позови ее на минутку!
— Бабушка, бабушка! — закричала девочка и кинулась в дом.
Опираясь на посох, еле волоча ноги, на крыльцо вышла женщина, в которой ворник узнал старую Параскиву. Прикрыв рукой от яркого света затуманенные бельмами глаза, она долго всматривалась в чужака.
— Ты кто?.. Что-то не признаю... Слаба глазами стала...
— Я боярин Лупу! Много лет назад меня приютили в этом доме. Помнишь, тетушка?
Старуха горестно покачала обмотанной линялым платком головой.
— Помню, как же не помнить! Ежели не гнушаешься, твоя честь, бедности нашей, заходи в дом, сделай милость!
Ворник спешился и последовал за старухой. С порога ударил тяжелый, невыветрившийся зимний дух каморки с бревенчатым потолком. Он сел на лавку, застеленную потертым ковриком, и, терзаемый недобрым предчувствием, спросил:
— Где Илинка?
— Илинку, твоя честь ищет? — качнула головой старуха. — А она голубка, двенадцатый год, как в сырой земле.
Ворник вздрогнул.
— Как же это случилось?
— Померла... от родов. Молодая, красивая... Чистый цветочек и... завяла. А мне вот оставила это дите. Один бог знает, какими трудами подняла ее из пеленок. А несчастный Гицэ с горя умом тронулся — уж очень была ему дочка люба.
Настало молчание. Тяжкое, томительное молчание. Ворник глядел в пустоту. То, что он услыхал, камнем легло на сердце. Во всем, что произошло в этом доме, была его вина. Пока он стремился ввысь, к власти, любимое существо покидало сей мир.
— Где ее могила?
— Под дубом, что над прудом стоит. Такой была воля покойницы.
Нечаянная слеза скатилась по щеке ворника. Под этим дубом стоял он когда-то и завороженно глядел на нее, нагую, такую прекрасную и неземную в переливчатом свете зари... Когда она вышла на берег, он обхватил ее руками, и так они простояли, прижавшись друг к другу, долго, кажется, целую вечность.
И на этом месте их земной любви пожелала Илинка покоиться в вечном своем сне...
— Тяжко наше житие тут... Лесная глушь кругом... Старость меня совсем донимает, а дитя это еще юное, беззащитное, — монотонным голосом говорила старуха.
Ворник повернулся к девочке, что стояла в дверном проеме, не решаясь переступить порог.
— Подойди ко мне, дитя! — протянул он к ней руку.
Девочка вздрогнула и опустила глаза.
— Иди, иди, Пэуница! Это твой батюшка! — подбодрила ее старуха. — Целуй руку!
Девочка недоверчиво глядела на боярина. Сколько раз, зимними вечерами, когда голод мешал уснуть, бабушка рассказывала ей о знатном ее отце.
«...Спи, Пэуница, спи! — приговаривала старуха. — Завтра твой отец приедет в золоченой коляске и привезет тебе пряников сладких и кошелку с творожниками, и шелковые платья, и чувяки с пуговками, какие в городе барышни носят».
И во сне виделись Пэунице и рыдваны, и бояре всякие, но только этот боярин никогда не появлялся в ее снах.
Стесняясь и краснея, Пэуница приблизилась, и когда он обнял ее, спрятав лицо в пахнувших лесными цветами волосах и прижав к себе, девочка услышала, как учащенно бьется его сердце и тяжело дышит грудь. Когда ворник выпустил ее из своих объятий, решение уже созрело. Он поднялся со скамьи и сказал:
— Девочка поедет со мной, а ты, тетушка, возьми этот кошелек![17] Тебе его хватит на всю жизнь.
— Какая мне теперь польза от денег твоей милости? Ежели заберешь девочку, в монастырь уйду. Буду молиться за души усопших и за жизнь Гицэ, если еще топчет он эту землю.
— Помолись и за мои грехи, тетушка.
— Помолюсь, твоя милость, помолюсь.
Ворник вышел и направился к озеру. Под кряжистым дубом чернел покосившийся крест, что сторожил усеянную ландышами могилку. Ворник опустился на колени и застыл, склонив голову на грудь. Не так думал он встретиться с красавицей Илинкой. Он оставил ей свой нательный крестик, надетый на него еще при крещении, дабы стал ей защитой и утешением. Но бессильным отвести занесенную над ней руку смерти оказался тот крест.
С опустошенной душой вернулся Лупу в лачугу. Он велел старухе собрать пожитки, взять девочку и идти в село, а сам вскочил в седло и вместе с Асени уехал.
В селе, что лежало в долине, он нанял пароконную подводу и посадил на нее Пэуну и бабушку. По дороге старуха сошла, поцеловала девочку, перекрестила и, медленно и тяжело ступая, направилась по дорожке, что вела в монастырь. За ней плелась лохматая собачка. Пэуница сквозь слезы смотрела вслед старой бабушке. Чувствовала она, что их дороги разошлись навсегда.
Ворник и Асени продолжали свой путь в Яссы, не заезжая больше к пыркэлабу Апостолу. Всю дорогу Лупу молчал. Тоска и тяжкая боль терзала его душу. Илинка была единственной
