Без мужика - Евгения Кононенко

Так что нужно приготовить стол как следует, чтоб аж ломился от закусок, и чтоб и водка, и шампанское, пусть потом хоть на копейках сидеть, полуголодными, но со столом мелочиться нельзя: гулять так гулять и праздновать, пусть хоть какие времена на дворе, дом — это самое святое.

Он понял, что в ближайший час заснуть не дадут, и обреченно предложил:

— Сделаем и винегрет, и оливье.

— У праздничного стола должна быть идея! Суммарный вектор!

— Вектор с яйцами?

— Брось! В твоем возрасте двусмысленные шуточки неуместны!

— Почему двусмысленные? — Он только сейчас заметил дешевую пикантность сказанного.

— Селедка — это непременный элемент. Какой славянский стол может быть без селедки? Селедка требует свеклу, твои братья требуют оливье… — Кажется, жену снова зациклило, словно в поисках выхода из мирового кризиса.

— Ну так подай селедку под «шубой» на большом прямоугольном блюде, сверху положи яйца…

— Ну вот! Работаешь головой, когда захочешь! Гениально!

Он невольно загордился от похвалы жены:

— У меня все-таки сорок девять научных трудов!

— Мог бы написать и пятидесятую, юбилейную! Но идея «шубы» может быть засчитана как постдокторат!..

Он и не надеялся, что застольная проблема развяжется так легко. Идея стола окончательно сформировалась. Впереди — ее грандиозное воплощение. Не за горами уже тот августовский день — дата, к которой они шли двадцать пять лет. Дата — итог, дата — венец.

И тут он вспомнил, что вскоре после этой даты на один из первых, еще теплых сентябрьских дней придется еще одна — туманная, прозрачная, нежная, как последнее сентябрьское тепло. Всколыхнется занавеска от синего сквозняка, милые губы задуют тоненькие свечки, остановится сердце, в окно залетит перышко нездешней птицы. Исполнится двадцать лет с того дня, когда над холодным забытым двором на окраине города пролетела сентябрьская звезда и упала в колодец. Поехал проводить почти незнакомую женщину домой, а возвращался последним трамваем сквозь черный грозный лес… До сих пор он помнит, как целовались в том трамвае молодые парень и девушка. Он не любил, когда целуются на людях, но те влюбленные в пустом ночном трамвае казались такими милыми… Где они сейчас? Они были так нескрываемо счастливы. Он же тогда ощущал неимоверную дрожь и был сам не свой. А чувство счастья нахлынуло скоро, когда в этом же трамвайчике снова ехал, возвращаясь из маленького деревянного домика на окраине.

Поначалу параллельная жизнь пугала и тревожила.

— О чем ты думаешь? — спрашивала жена, когда он подолгу смотрел в пустоту.

— Думаю, отрицательная или положительная кривизна у нашего пространства, — отвечал он.

— Полагаешь, это так важно?

— Полагаю…

И вот огромный стол сервирован на тридцать пять персон. В центре — блюдо с селедкой под «шубой». По нему — как декоративной галькой по малиновой клумбе — фаршированными яйцами выложено убедительное число «25». Двойка и пятерка. «Плохо» и «отлично». «Неразрывное единство слабых и сильных сторон законного брака», — пошутил друг семьи бабник Михайло.

— Разве у брака, тем более если он продержался столько лет, бывают слабые стороны?

— Бывают, — гнет свою линию Михайло, пришедший на серебряную свадьбу друзей вместе с одной из своих давних престарелых жен, которую называет «Воспоминания о будущем». — Брак хорош, потому что регулярно кормят. Но он же и плох, потому что заставляют выносить мусор. Под боком гарантированная женщина — хорошо. Но все время одна и та же — плохо.

— Ну есть такие женщины, которые умеют каждый раз быть иной.

— Это искусство свойственно женщинам без стационарного мужа, — продолжает Михайло. — Женщина, которая глубоко интегрировалась в законный брак, может вносить новую изюминку разве что в искусство кулинарии. Ну-ка, невеста, — кричит он в кухню, — что у нас на горячее?

На горячее — «ростбратен» — мясо по-немецки, которое готовится не в кастрюле и не на сковородке, а на противне в духовке.

Это должно ошеломить всех. Суть домашнего праздничного стола — в соединении новаторства и традиций. Фаршированные яйца — дань традиции. «Ростбратен» — веяние нового времени.

— Это в честь падения Берлинской стены? — спрашивают гости.

— Нет, это в честь того, что все вы сегодня здесь, у нас, — отвечает счастливая хозяйка. — Ну что ж, просим к столу!

Столы ломятся от закусок. Они с женой садятся под увеличенное фото двадцатипятилетней давности. Под потолок, салютуя, выстреливают пробки шампанского. После первого же тоста начинают азартно кричать «горько». Он целует жену в щечку.

— Ну-у-у!.. И это после двадцати пяти? — недоволен стол. Тогда они встают и целуются уже в губы. Гости с набитыми ртами громко считают до десяти, отрабатывая шинку, «шубу» и оливье.

А он думает: как давно они не целовались в губы, хотя, естественно, Эрос в пижаме еще кружит над их брачным ложем.

— Дайте мне что-нибудь съесть, а то я выпил и не закусил, — произнес наконец «молодой». Жена заботливо накладывает ему в тарелку всякой всячины, а беспутный сын Семеновских нарочито спрашивает:

— Так вы именно в этот день поженились?

— Да, — гордо отвечает жена, — тогда это была пятница, день свадеб.

— Так что же, ваш Сергей — семимесячный? — А «молодой», между прочим, предлагал жене, учитывая именно это обстоятельство, отметить серебряную свадьбу в июне, но она категорически отказалась, так как в июне еще нет малосольных огурцов.

Стол раздосадован Семеновским-младшим.

— Раз ты так хорошо умеешь считать, так почему не идешь работать хотя бы в магазин?

— Там подсчеты гораздо сложнее, — не лезет за словом в карман нахальный дармоед.

— Именно поэтому Сергей в неполные двадцать пять знает три иностранных языка и получил грант, а ты — неуч и бездельник, — кричит девушка сына, а несчастные Семеновские тяжело вздыхают. Неужели и действительно дело в том, что молодой Семеновский родился спустя полный календарный год после женитьбы родителей?

Ни баламут Семеновский, ни бабник Михаил не могут испортить праздник. Напротив, их двусмысленные реплики, с одной стороны, хоть и противоречат духу и букве праздника, с другой — контрастно подчеркивают чистоту и моральную целостность их семейства. Шампанское льется рекой. Гости отводят душу, от пуза наедаются оливье, розовой шинкой и бужениной, которые в тяжелые времена имеют особенно божественный вкус. Поют «Підманула, підвела» и «Гей, наливайте повніі чари». На горячее и сладкое ни у кого уже не остается сил. «Ростбратен» в полулитровых банках отдают для детей Семеновских. «Наполеон» разделили между соседкой Ларисой, которая безутешно и не скрываясь рыдала, когда кто-то поднял тост за красоту супружеской верности, и сестрой жены, чья дочка уже вышла из больницы после инцидента в баре, но прийти поздравить тетушку с серебряной свадьбой еще, бедняжка, не смогла. Сын пошел провожать свою девушку. Дочка сказала, что мыть посуду не может, так как ей на завтра нужны красивые руки. И вообще, сказала дочка, все прогрессивное человечество, то есть весь цивилизованный мир давно перешел на бутерброды и одноразовую посуду. Так что они с женой остаются вместе с фамильным сервизом, кучей объедков — кожиц от соленых помидоров, недохрумканных малосольных огурцов, надкушенных фаршированных яиц со следами настоящих и вставных зубов.

Два часа ночи… Организм активно требует активированного угля. Напиток счастья — шампанское — уже не усваивается легко и радостно, об этом не стоит забывать. Сколько раз давал себе слово не предаваться так жадно радостям жизни, которые предлагает роскошный славянский стол, и вновь не сдержался! Горячей воды нет. Они с женой по очереди возятся с посудой в миске с жирной водой, где плавают шкурки от помидоров и крошки от хлеба.

— Ты знаешь, — вдруг заговорила жена, — у нас на конференции была одна женщина, — ты, может, помнишь ее, она заходила к нам, такая стройная, с роскошной прической?

— Ну и что эта женщина?

— Мы на закрытии конференции немного выпили, и когда вышли с сигаретами в коридор, и рассказывали — я о себе, она — о себе, — ну вот она мне сказала, что они с мужем в ночь после серебряной свадьбы любили друг друга горячее, чем в первую брачную ночь.

— Пойдем, — решительно говорит он, снимая фартук.

— Куда?

— Как куда? На брачное ложе. — Он готов на все, только бы не мыть эту жуткую посуду.

— Надо домыть…

— Тогда уже нич-чего не выйдет…

Разбивается одна из сервизных тарелок. Ясное дело, на счастье.

— Это нам знак, чтоб на сегодня мы уже бросили эту посуду…

— Нет, нужно все вымыть.

И они моют. До первых петухов моют. До молочно-серебристого света за окном моют. Возвращается сын. Идет к себе, не заглядывая на кухню.