Ближе к истине - Виктор Ротов

Все рисунки занумерованы. На рисунке под номером первым грубыми и, кажется, неумелыми штрихами дан общий, в самом широком смысле этого слова, набросок картины. Чуть угадываются будущие здания, а на переднем плане — линии, черточки, завитушки. Они пока еще ничего не выражают, но таят в себе намеки на человеческие фигуры, в них чуть теплится какая‑то мысль.

Второй, третий… пятый эскиз. Все отчетливее вырисовывается некий замысел. Уже можно разобрать фигуры отдел, ных людей. Смотрите, вот уже целая группа! Различаю жесты, вижу выражение лиц, на них — смятение и ужас. Передо мною бегущие люди. Их застигла беда. Ка-

жется, все понятно. Но в серых набросках углем, в еще нерешенных эпизодах и невыписанных деталях не до конца проступает главная мысль автора. Что его мучило? Что хотел он донести до своего зрителя? Переворачиваю страницу и… Не пластичность фигур, не буйство красок поражают мое воображение. Движение, «темп» картины забирают меня в свой художественный полон! Рушатся величественные здания, низвергаются статуи, мечется толпа, залитая зловещим блеском молнии и отсветами пламени вулкана. Все подчинено движению! Несмотря ни на какие потрясения, движется жизнь… И, глядя на «Помпею», я думаю не о смерти, которая неминуема для этих людей, а

о жизни, которая вечна.

И вот какая штука: вновь просматривая наброски, я замечаю, что отдельные детали повторяются из рисунка в рисунок, претерпевают изменения, делаются законченнее и строже, а другие исчезают. Не так ли и в человеке проявляется и отстаивается характер, его склонности, его увлечения? И разве встреча с яркой натурой, самобытным характером менее волнующа, чем встреча с выдающимся произведением искусства? Конечно же, они по — своему похожи, эти два процесса: создание произведения искусства и формирование характера человека.

Трудился Юрий Михайлович у нас на комбинате конструктором, потом — старшим мастером в отделке, сейчас — технологом. Работает себе человек и работает. И часто за делами нам недосуг увидеть, к каким духовным рубежам он стремится, какие культурные планы составляет себе на текущий год.

Духовное кредо Петрова сводится к следующему: не каждому суждено стать таким певцом, как Шаляпин, или таким писателем, как Достоевский, физиком, как Эйнштейн, художником, как Айвазовский. Но почему бы не спеть — для себя и других — в минуты досуга, не поразмыслить над пестрым потоком жизни, не насладиться безудержным полетом фантастов, не попробовать самому написать пейзаж?!

В трамвае сосед ворчит: «Грамота из тебя и так прет, а ты еще с книжкой тут тискаешься!»

— А что? — широко улыбается Юрий Михайлович. — Я приятно провожу время даже в этой неприятной давке. Вот, скажите на совесть, 1зы, наверное, стоите и на чем свет клянете травмайное начальство за такую езду? И с утра вас гложет червь неприязни. А я в это время с удо-

вольствием читаю о том, как Барнаво сделал Жюля Верна знаменитым в первый день его рождения.

Юрий Михайлович всегда готов рассказать интересную историю, поделиться мыслями о прочитанном и увиденном. Он любит хорошую шутку. Он любознателен в лучшем смысле этого слова.

В восемь ноль — ноль — шутки в сторону. Рабочий день начался. Петров надевает халат и сразу идет на сборку мебели. Каких деталей нет в сборке? С этого начинаются заботы. Разговаривает с мастером, выслушивает рабочих, дает советы, распоряжения. Затем бежит на раскрой древесностружечных плит, оттуда — на стяжку облицовочных «рубашек» из фанеры. Потом на участок механической заготовки и обработки. Забот много. Там спецификаций нет, там размеры «запороли», а там нарушили чертеж. Или вместо заготовок на кресла, которые надо срочно делать, запустили в обработку детали стола, а они могут еще подождать.

Нелегко технологу спецмебели: не то, что в основном производстве, где одно и то же изделие выпускается в потоке в течение года или даже двух лет. А тут каждый месяц новое! И за всем надо усмотреть. Заказов — на год вперед, и всем надо срочно, и всем надо хорошо. Бывают самые неожиданные заказы. Приходится делать мебель для оборудования общежития, детских садиков, библиотек, купальных бассейнов, клубов, санаториев и гостиниц.

Надо сбегать в гостиницу «Кавказ», посмотреть на месте, как «вписалась» изготовленная мебель. Надо учесть замечания приемочной комиссии, внести изменения, исправления, добавления. Мебель для гостиницы «Кавказ» делали по московским чертежам. Но чертежи устарели, вкусы изменились…

Вечером я встречаю Юрия Михайловича, и мне кажется, что на его побледневшем лице прибавилось морщин. Но он улыбается, тянет руку:

— Ну, как дела?

По дороге домой мы оказались в одном трамвае. Стоит задумчивый. Хочу пробраться к нему и не могу: стиснут так, что не шевельнешься.

Когда становится свободнее, я подхожу.

— О чем задумался?

— Руки чешутся, — отвечает.

Я не совсем понимаю шугку.

Он поясняет:

— Дома, на мольберте, ждет меня недорисованная картина. Один этюдик сделал летом, сейчас переписываю его. Знаешь, асфальт мокрый не получается, — переходит на доверительный шепот. — Хоть брызгай на него… водой.

Мы смеемся.

— Ну, я его все‑таки добью. Я такую в уме смесь красок держу сейчас, ахнешь!

Я почему‑то уверен, что мокрый асфальт у него получится.

Недавно я смотрел эту картину. На ней изображена аллея, уходящая в перспективу. По бокам асфальтированной дорожки стоят пальмы и кипарисы. Дорожка мокрая — только что прошел летний, теплый дождь. Ее переходит человек. Ощущение свежести, чистоты уже не покидает меня…

Но картина — это просто так, к счету. Главное — я увидел в ней самого Юрия Михайловича. Он по — человечески радуется жизни. У него есть работа, в которую он вкладывает душу, и есть досуг, который он проводит от души.

В. РОТОВ.

Инженер — диспетчер мебельно — деревообрабатывающего комбината.

«Советская Кубань». 6.04.1965 г.

г. Краснодар.

ПОДАРИ ЧЕЛОВЕКУ РОЗУ

Однажды шел я по территории комбината. Справа и впереди — корпуса цехов, а слева цветники — ярко расцвеченные прямоугольники земли, отвоеванные у асфальта.

По заводскому радио диспетчер объявил:

— Внимание! Старший озеленитель товарищ Видина, вас просят зайти к заместителю директора!

Я невольно улыбнулся. Раису Васильевну Видину у нас на комбинате в шутку называют «зелентрестом».

Она и цветовод, и агроном, и завхоз, и экспедитор. Она планирует цветники. Решает, что, где, как сажать. Добывает семена и цветочную рассаду. «Выколачивает» у

начальства транспорт для подвозки чернозема и удобрений. И еще организует работу своего персонала, состоящего из четырех человек…

Очень любят у нас Раису Васильевну. Правда, не все. Положим, зайдет на ином участке речь о выделении транспорта или об изготовлении черенков к лопатам. И такая буря поднимается! Что, мол, с такими мелочами пристаете к занятым людям? Или кто‑то скажет: хорошо бы, мол, повысить разряд цветочницам. А в ответ:

— «Зелентрест»? Подумаешь, работа! Ковыряй себе землю, сажай цветочки, сей траву. Солнце, воздух и трава — курорт! Хватит и второго разряда!

А ведь озеленение — это чистый воздух, здоровье, хорошее настроение. Это улыбки, по которым можно безошибочно чертить кривую роста производительности труда.

— Три или четыре раза пропадали насаждения у парокотельной, — как‑то сказала мне Раиса Васильевна. — Место бывшей свалки! Да еще воды грунтовые… Замучились!

— А цветы все‑таки растут, — заметил я.

— Растут. А сколько их там пропало! Сколько мы туда чернозема насыпали!

Я смотрю в ее глаза и не могу точно определить их цвет. Мне кажется, они впитали в себя все цвета, а главное — цвет неба.

— А вспомните болота! Там, за сушилкой, до сих пор камыши растут… А тут вот в лужах тонули, — указал я под ноги. — Вспомните!

— И правда! Что тут было! А сколько трудов затрачено. Только вот не все замечают это. Иногда я и сама думаю — пустяками занимаюсь, бросить надо, заняться стоящим делом. А потом прикину — нет, вот вырастут деревья, разрастутся цветники, кустарники — хорошо будет! Людям приятно. И начинаю девчат уговаривать. Никто ведь не хочет работать у меня. Сезон побудут и уходят на производство. Нам, знаете, мало платят… Работала у нас Клавдия Александровна Ткаченко. Вот уж цветочница! Она за ними, за цветами, ну что за малыми детьми присматривала. Однажды кто‑то сорвал цветок, за которым она больше, чем за другими, ухаживала. И, представьте, расплакалась и говорит: «Хотела, чтоб порадовались люди, и надо ж, какой‑то негодяй…» Еле успокоила. Ушла она, не работает. Так жаль.

К нам подошел молодой человек.

— Извините, — сказал он, — я к вам, Раиса Васильевна. Понимаете, наш отдел переселили в новое здание. Очень просим вас дать нам пару цветков. Знаете, лист у них такой тонкий, ажурный…