Рабочая гипотеза. - Федор Полканов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Довольно быстро они отыскивают клетку, битком набитую мышами без меток. Девчушечка Шура – из десятилетки прямо сюда, мышиный помет выскребать – долго мусолит тетрадку, потом находит.
– Исаева. Получила сотню самцов десятого. Облучение должно было быть двенадцатого.
– Сегодня двадцатое. Бери, Леня, клетку, пойдем.
Леонид клетку берет, хоть и не очень уверен в законности своего поступка.
– Берите, берите, не то подохнут. В том месяце у нее штук тридцать зазря подохло.
Шура ничего не понимает в распределении животных, просто ей мышек жалко: раз уж пришла городская девчонка работать в виварии – значит в душе биолог. Иначе устроилась бы на заводе.
Выйдя из вивария, Леонид говорит:
– Надо предупредить Исаеву.
– А как же! – отвечает Лиза и шагает не к дверям института, а к воротам. – Пойдем, пойдем! Неужели ты думаешь, что Исаеву следует искать в лаборатории, когда в магазине напротив хвостятся за венгерскими платьями?
Леонид не очень-то удивлен, увидев Исаеву и впрямь в магазине: лодырей пришлось повидать в жизни всяких.
Исаева смущена, а Лиза подливает жару в огонь:
– Прошу нас благодарить. Шаровский обнаружил в виварии неиспользованных мышек, мы приняли грех на себя и срочно их облучили.
– Спасибо… – говорит Исаева, а Елизавета поворачивается к ней спиной.
– Громов, ходу… И не терзай себя сомнениями. Спи спокойно, мой сын, ты совершил благородный поступок: средства, ассигнованные на науку, пойдут на нее.
– Так-то так… – Громов не очень уверен. – Но ведь можно было заставить эту фефелу мышей облучить.
– А дальше? Она уже пять лет сотрудник – и ни единой законченной темы. А уволить – никак! Собственного желания не проявляет, хоть и намекали, а уволить иначе трудно. Мы мастера говорить и писать: «Очищать науку от неспособных!» Однако пойди очисть. Была переаттестация – самое вроде время. Но не тут-то было: у нее оказалась справка о беременности. Ну, пожалели… А ребенок и не родился, отнюдь нет! Люди, Леня, умеют устраиваться.
Леонид мучился несколько дней, потом все же сказал Шаровскому об этих мышах. Тот нахмурился, затем, подумав, изрек:
– Я введу правило: всякий, кто без причины не ставит вовремя опыта, животных лишается. Однако, Леонид Николаевич, в дальнейшем прошу действовать только через меня. Не перенимайте у своей партнерши партизанских замашек.
Позже Леонид выслушал от Лизы несколько дерзостей, подождал, когда она успокоится, и спросил:
– Как думаешь, будет он давать мышей на «яды»?
– Ты, право, ребенок. Конечно, будет! Ему на наши яды плевать с высокой горы, но нужно же чем-то перекрывать бездействие Исаевой и иже с нею? В конце отчетного года он, если потребуется, сунет нашу тему в план, а нет – все лишняя продукция для лаборатории.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Леонид курил в коридорчике возле библиотеки и вдруг услышал:
– Кажется, товарищ Громов? Вы меня помните? Бельский.
– Очень рад.
Бельский стоял рядом, на Леонида не смотрел, но то, что он говорил, относилось к Громову:
– В вашей диссертации мне понравилась одна мысль… – Далее излагалась суть рабочей гипотезы Леонида: толчок приспособительных возможностей, мобилизация внутренних защитных сил организма как возможный способ борьбы с повреждениями, вызываемыми лучами. Кончил он так: – Вы не пробовали сопоставить это с положениями Раисы Петровны Мельковой? Не тут ли лежит путь к общей теории вашей науки?
Бельского Громов, конечно, помнил, вместе учились. Многие считали: Вельский – большой талант. В двадцать три года защитил диссертацию! Однако сейчас Вельский Леониду совсем не понравился: этакий пижон со слащавым лицом, лиховскими кудрями и блудливым взглядом. Ходит и сеет идеи… Впрочем, чтоб быть справедливым, Леонид говорит себе: мальчик – Бельский производит впечатление мальчика – и в самом деле умен, и единственная его беда – отсутствие должной школы. Взять хотя бы последнюю нашумевшую его работу, за которую Бельского аж в идеализме ухитрились обвинить. Когда это случилось, Леонид любопытства ради работу прочел. Никакого идеализма там не было – рецензент, видимо, не очень-то разбирался, однако материализм этого юнца примитивен, на уровне стихийных воззрений прошлого века. И сейчас Вельский насчет общей теории перегнув, но подсказал дельную вещь: какие-то интересные параллели в статьях Раисы поискать можно.
В обеденный перерыв нередки посещения посторонних. Обычно это друзья Лизы, но вот – Леонид удивлен – является посетитель к нему. Во всяком случае, так было сказано.
Это опять же Виталий Бельский. Котова встретила его весьма нелюбезно:
– Вы, видимо, ошиблись комнатою? Вот дверь…
Бельский улыбается примиряюще:
– Извините, я к Леониду Николаевичу. И, собственно, все с тем же. Провели вы сопоставление своей мысли с данными Мельковой? Елизавета Михайловна, в диссертации Леонида Николаевича есть ценная мысль.
Но Елизавета Михайловна вовсе не собирается его слушать; со стулом в руках обходит она вокруг стола и усаживается к гостю спиной. Бельский тоже передвигает свой стул: он не сдается. Теперь он сидит посреди комнаты, смотрит на Лизу, а говорит, обращаясь к Леониду:
– Мысль прямо-таки выдающаяся…
Громов морщится: заладил, как попугай!
– Боюсь, что эта самая мысль лишь синтез чего-то прочитанного и услышанного.
– Такой синтез зовется открытием. Давно, товарищ Громов, прошли времена, когда научный компот хлебали большими ложками и чуть ли не каждый раз зачерпывали новые ягоды. В наши дни все ягоды известны, все мысли передуманы, и счастлив тот, кто, вынув две ягодки, сумеет в их совокупности почувствовать новый привкус.
Леонид потерял интерес к разговору. Какого лешего! Слова Бельского – сплошная рисовка. Между этим пижоном и Лизой что-то стряслось; он же будет спорить, опровергая чушь, которую преподносят ему для затравки. Но все же Леонид возражает:
– В вечном движении материи постоянно возникает новое, и, не говоря уже о новых формах энергии…
Бельский перебивает:
– Новые формы? Рентген, например? Великое открытие, слов нет… Между прочим, позволяет видеть человека насквозь, хоть это часто возможно и без рентгена.
Тут Елизавета встает. Того, что делает она в следующую секунду, Громов, несмотря на инстинктивную какую-то неприязнь к Бельскому, ожидать не мог. Лиза подходит к двери, распахивает ее.
– Вы сейчас же уйдете, или я попрошу вахтера вас вышвырнуть.
Бельский встает, уходит. Теперь он, конечно, смущен.
Закрылись двери – и летит на пол пинцет, стул отшвыривается: Елизавета Михайловна демонстрирует свой характер.
– Слизняк! Вот уж амфибия!
Потом стоит тишина, оглохнуть можно.
И лишь через несколько минут Громов отваживается:
– Ты смотрела на него так, что я боялся: умрет под лучом… Не слишком ли сурово?
Елизавета молчит, не отвечает ни слова.
Мышь как ни в чем не бывало сидит возле кормушки, ест что-то, поддерживая лапками. Но вот открывается дверца клетки, и цепкие пальцы хватают грызуна за хвост, тащат на стол, прижимают к нему. Острая игла шприца прокалывает кожу, розовые женские пальчики давят на поршень, и с точностью до долей кубического миллилитра животному вводится жидкий наркотик. И снова как ни в чем не бывало сидит в клетке мышь и не видит, как на столе оказывается другая, третья…
Но проходит минута, и мышь начинает бегать, бросается к поилке, оттуда к кормушке, кружится на месте.
– Стадия возбуждения.
Потом грызун тычется носом в пол, вздрагивает, шевелит ножками, хочет свернуться калачиком, поджимает хвост и снова вытягивается, замирает. Стальные пальцы пинцета шевелят мышиное ушко.
– Готова!
– Похоже на смерть.
– Будем надеяться, что это спасет мышь от смерти.
Животное кладут в контейнер рядом с другими.
– Быстрее, быстрее!
Снова пальцы прижимают к столу бьющийся белый комочек, снова впивается шприц…
– Ох уж этот Ив-Ив! Всех лаборанток посадил на самостоятельные темы, жаждет объять необъятное. Нам бы в помощь два человека на час в день, и мы сократили бы разрыв от первой мыши до двенадцатой до минимума.
Но вот контейнер полон: шесть опытных «мертвых» мышей и шесть контрольных живых, норовящих удрать, размещены каждая в своем отделении. Леонид и Лиза спешат в облучательскую. Там, все под одной трубкой, мыши получают шестьсот рентгенов – дозу, достаточную, чтобы убить мышь, достаточную и для того, чтобы убить человека.
Вспыхивает лампочка на дверях: «Внимание, лучи!»
Каждая мышь предварительно взвешена, у каждой взята кровь для анализа, каждая под особым номером записана в толстый журнал.
Когда мышей вновь выпускают в клетку (опытных в правое отделение, контрольных в левое), они кажутся такими же, как несколько часов назад. Но это только лишь кажется: прошли лучи сквозь тельца, и кто знает, предохранил ли наркоз от поражения?
