Проститут - Лебедев Andrew
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Баринов обвел взглядом полупустое кафе и вдруг встал и решительно направился к небольшой сценке, на которой стоял самый настоящий белый рояль.
– Эй, Максим, вы позволите? – крикнул он бармену, тихо протиравшему свои и без того идеально стерильные бокалы.
Баринов присел на круглый вертящийся стульчик, поднял крышку, прикрывавшую клавиши и долго прицеливаясь растопыренными пальцами, взял аккорд.
За ним второй, потом третий…
If you come to San-Francisco
You will meet some gentle people there,
In the streets of San-Francisco You will meet them with flowers in their hair…
Неожиданно высоким голосом пропел Баринов.
Песня как началась внезапно, так внезапно и прервалась.
Аккорд повис в тиши пустого кафе.
Только из-за барной стойки послышались запоздалые хлопки.
Это был бармен Максим.
Он давно уже знал этого чудаковатого профессора, который два-три раза на неделе завтракал в кафе "Ren-dez-vouz".
– Ну, поняли, кто были эти дети-цветы? – спросил Баринов, вернувшись к столику, где девчонки уже давно доели свои турноверы.
Девочки переглянулись и ничего не ответили.
– Ну, ладно, летите, пташки, а то вы еще подумаете чего не того…
– Ну, так мы и полетели, – весело ответила Надя.
– Спасибо за песню, – сказала Лана, бросив на Баринова прощальный взгляд.
Глава 2
За мной велели не занимать…
Когда в детстве Лане доводилось читать книги о приключениях, начинавшиеся с рассказа о том, как герой или героиня бежат из дому, ей всякий раз становилось жутко, аж до дрожи в спине. И она, переводя ситуацию на себя, примерялась – а сама могла бы так поступить? Но зачем? Ужас какой, разве можно из родного дома бегать!
Однако верно говорят – не зарекайся…
В то утро ее разбудила Надя Бойцова. И кабы случилось это не с самого утра, а на ночь глядя, так может, и не убежали бы?..
Лето на дворе в самом разгаре, выпускные экзамены позади, самое время по приёмным комиссиям тусоваться. И Мама-Мила, уходя на работу, дочу свою пожалела, не стала будить – пускай поспит, а в университет с документами можно и после обеда поехать, приемная комиссия ведь до самого вечера работает.
Ланочка проснулась от резкого звонка в дверь. Звонок у них старый, противный, как звонок тревоги на каком-нибудь опасном предприятии из фильма ужасов.
Лана открыла Наде босая, в розовой пижамке.
– Ты чего в такую рань притащилась, сбрендила, что ли?
Лана спросонья не заметила, что Надя одета по-дорожному и что сумка ее спортивная, с которой она на тренировки ездила, была набита так, что молния едва не расходилась.
– Я в Москву уезжаю, – сказала Надя, по-свойски проходя на кухню и наливая себе старомодного, редко где уже водившегося кислого гриба, плававшего в трехлитровой банке.
– В какую Москву? – недоуменно пожимая плечами, переспросила Лана. Она еще не проснулась и стояла посреди кухоньки в пижамке, ничего не соображая.
– В столицу нашей Родины, – тыльной стороной ладони обтирая губы, ответила Надя и прямо в теплой спортивной куртке уселась на стул.
– Зачем в Москву? Мы же в университет на восточный факультет с тобой договаривались? – удивилась Лана и тоже потянулась за банкой с грибом.
– Потому что я уезжаю, – тихо, но с не допускающей возражений твердостью, сказала Надя. И за твердостью в голосе подруги Лана почувствовала что-то неладное…
– Я сейчас на электричке в Питер, а там на Московский вокзал и дневным сидячим поездом в Москву, – сказала Надя. – Попрощаться вот пришла.
– Постой, а как же университет? А как же твои родители?! – Лана начала просыпаться.
– Университеты и в Москве есть, – ответила подруга. – А родители мои… Не могу я с ними больше жить!!!
Лана отставила чашку с уже налитым в нее полезным грибом.
– Постой, ну как же так?!
– Ты же ничего не знаешь обо мне, и слава богу, – с совершенно искренней горечью, какой ни один самый гениальный режиссер никогда не смог бы добиться и от самой гениальной актрисы, сказала Надя, вставая. – Все, некогда мне с тобой засиживаться. Я еще успею на электричку на девять двадцать, а следующая только в десять пятнадцать.
– Постой, я тебя хоть провожу! – Ланочка метнулась собираться. – Я же сегодня документы в приёмную комиссию подать маме обещала. Постой, я сейчас, мы успеем…
На девятичасовую электричку они успели.
Лана только документы похватала, аттестат, справку медицинскую, фотографии, паспорт…
– Ты родителям моим не смей говорить, что меня видела, поняла? – строго наказывала подруге Надя. – Папаша мой наверняка милицию натравит, они и к тебе приходить будут. Поэтому ты ни гугу! Смотри, не подведи! И своей маме тоже не говори, потому что если папаша мой меня найдет, я тогда повешусь.
До Питера доехали молча.
Ланочка все никак не решалась спросить, что же такое страшное случилось у Нади с ее отцом, почему она решила бежать из дома? Ведь еще вчера они с Надей ходили вместе в школу в канцелярию за какими-то справками, и все было ничего. Болтали, смеялись…
– Слушай, ты меня до Московского вокзала проводи, – попросила Надя, когда они стали спускаться в метро.
– Ну, конечно же…
В душе у Ланочки была страшная сумятица.
С одной стороны, разум велел задержать подругу, отговорить её от побега, но с другой стороны… в голове крутились всякие мысли о приключениях. И нельзя же бросить Надю одну. А как же мама и тетя Валя? Тетя Валя и не расстроится особо, а вот мама… Нет, я только посажу Надю на поезд и вернусь домой… Хотя она сама еще небось передумает или на вокзале, или когда окажется в Москве…
Потом, уже в Москве, Лана сама не могла вспомнить, как так получилось, почему она уехала вместе с Надей. Словно в бреду, она тогда дала Наде свой паспорт, когда они стояли в очереди возле касс, как побрела за подругой на перрон, как села в поезд…
Хотя, это не совсем правда.
Ланочка все время думала о том, что Наде нужен кто-то близкий, кому она может высказаться, выговориться, выплакаться, перед тем как сесть в обратный поезд и вернуться во Всеволожск.
Поэтому, входя за Надей в вагон поезда "Юность", Лана окончательно решила, что она едет с подругой совсем ненадолго, что уже сегодня в Москве, а то даже и в Бологом, они уже развернутся на сто восемьдесят градусов и вечерним поездом будут в Питере и на последнюю всеволожскую электричку тоже успеют.
Однако, оказавшись поздно вечером в столице, девочки назад в Питер не поехали.
– Он меня убьет, если поймает, – с совершенной уверенностью, передавшейся потом и Лане, всю дорогу от Питера до Москвы повторяла Надя. – Он зверь!
***Баринов потом громко и долго смеялся.
– За компанию поехала? За компанию один товарищ даже повесился однажды, слыхала про такое?
Но Ланочка про такое не слыхала.
Сердце говорило ей, что Надю нельзя оставить одну. И доносить Надиным родителем о готовящемся побеге тоже нельзя… Оставалось только надеяться, что Надежда сама передумает.
Но Надя оказалась девочкой решительной. Если у нее и были какие-то сомнения, то они касались только того, сможет ли она убедить Лану пойти с ней.
Она понимала, что у Ланы дома царит полный душевный комфорт. Поэтому сыграть здесь надо было на чем-то другом. И доводы, которые она приводила Ланочке, строились на честолюбии и самолюбии.
– Вот мне папаша уже поступление в университет купил, – говорила Надя своей подруге, – а тебе разве мама твоя может купить платный курс? А на бесплатное тебе без репетиторов и без взяток не поступить, это ты и сама знаешь… И что?
Пойдешь в лицей на парикмахершу учиться? Будешь заурядной троечницей и неудачницей по жизни? А я от университета папашиного отказываюсь и тебе предлагаю – давай сами пробиваться. Пробьемся в Москве!
Надя давила на честолюбие, а сама не понимала, что давить на Ланочкино честолюбие совсем не нужно, потому как Ланочка решилась на побег не из амбициозных планов сделать карьеру, а только чтобы поддержать подругу.
Но в одном Надя была права.
В глазах Ланы она не видела такой же отрешенной готовности, какая была в ней самой.
Эту готовность к побегу было необходимо укрепить любой ценой.
И Надя решилась-таки рассказать Лане кое-что…
– Ты же ничего не знаешь… Ничего… Он же трахает меня… Уже давно. И я больше не могу так жить.
Лана подавленно смотрела на подругу и не могла выдавить из себя ни слова.
– И мать знает об этом и меня за это ненавидит, как свою соперницу. Ненавидит, но отца боится, и поэтому молчит. Потому как если она пикнет, то он ее убьет.
Может, он специально не скрывает от матери наши с ним отношения, он вообще как-то провоцирует ее что ли?
Лана сидела, остолбенев от страха перед жизнью, которую до этого момента, оказывается, и не знала совсем.
И теперь Ланочка понимала, что этим вот рассказом, этим знанием об обстоятельствах Надиной жизни, она повязана. Повязана такой тайной, которую никогда не посмеет раскрыть ни маме, ни тете Вале, ни прокурору.
