Десятая симфония - Марк Алданов

- Надеюсь, вы не сожалеете, что не пошли на концерт? - спросила одного из гостей хозяйка дома.

- О нет!

- Какой концерт? - осведомился Разумовский. Ему сказали, что сегодня состоится большой концерт Бетховена.

- Нам тоже навязал ложу Шиндлер, но, разумеется, мы теперь не пойдем...

- В котором часу начало?

Разумовский поспешно взглянул на часы. То, что он хотел сделать, было неприлично и неучтиво, но Андрей Кириллович предпочитал совершить десять невежливых поступков, чем пропустить концерт Бетховена. Он рассыпался в извинениях, которых в первую минуту хозяева и гости даже не поняли.

- Chére amie, ce que je fais est vraiment d'une goujaterie!.. - говорил он, целуя руки хозяйке. - Comment faire pour obtenir votre pardon?{30}

Хозяйка натянуто улыбалась и говорила, что она прекрасно понимает. Но по ее лицу Андрей Кириллович видел, как она задета его странным поступком. Гости озадаченно переглядывались: их пригласили на Разумовского.

- Однако как же вы будете слушать музыку голодный?

- Может быть, вы хоть наскоро закусите перед концертом?

Хозяин дома отыскал приглашение. На нем значилось: «Grosse Musikalische Acadйmie des Herrn Ludwig van Beethoven, den 7 May in K. K. Hoftheoter nächst dem Kaertnerthore»{31}. Дальше следовала программа концерта.

- Знаете что? Я нашел компромисс, - сказал хозяин. - Вас, конечно, интересует новая симфония Бетховена. Она идет в конце, так что вы можете съесть хоть часть обеда с нами и все-таки попадете вовремя. Мы сейчас же сядем за стол... По-моему, я внес ценное предложение.

- От этого вы не можете отказаться!

Разумовский в самом деле отказаться не мог. Дворецкий побежал отдавать распоряжения поварам. Велено было закладывать карету для гостя. Все перешли в столовую.

- Меня все же удивляет ваша музыкальная ненасытность, - сказала за столом хозяйка, когда прошла натянутость, вызванная решением гостя. - Ведь вы пробыли два года в Италии и слушали там божественную музыку.

Тотчас заговорили о Россини. Он недавно гастролировал в Вене и всех очаровал: гениальный композитор, дирижер, пианист, певец - у него чудесный голос! - и вдобавок такой милый, любезный человек.

- На вечере у Меттерниха он экспромтом написал в альбомы гостям шестьдесят музыкальных вариаций на одну тему.

- В Лондоне его осыпали золотом.

- У нас тоже.

- Знаете ли вы, что он «Отелло» написал в двадцать дней?

- So sieht es aus{32}, - улыбаясь, сказал Разумовский. Дамы засыпали его упреками.

- Беру назад, я сам очень его люблю. А вы знаете, в Риме «Отелло» кончается примирением мавра с Дездемоной. Они поют любовный дуэт... Впрочем, Россини не виноват: так требует публика... Зато поют итальянцы восхитительно.

- Сегодня в симфонии вы тоже услышите замечательную певицу, Генриетту Зонтаг, -сказала хозяйка. - Пожалуйста, не влюбитесь... Двадцать лет, огромный талант и красавица, -с легким вздохом добавила она.

- Как? В симфонии певицу?

- Разве вы не знаете? Девятая симфония объявлена с хором и солистами. Это, очевидно, его нововведение.

Разговор перешел на Бетховена. Андрей Кириллович с тревожным любопытством расспрашивал венцев о своем старом друге, которого давно потерял из виду. Сведения были неутешительные. По общему отзыву, Бетховен опустился, окончательно оглох, стал совершенно невозможным человеком и вдобавок много пил. Некоторые говорили даже, что он спился. Очень плохи были и его денежные дела. Оживление сразу соскочило с Разумовского. Резануло князя и то, что Бетховена, который был гораздо его моложе, все называли стариком.

- Вы знаете, он чуть было нас не покинул, - сказал хозяин. - Недавно вдруг заявил, что уезжает совсем из Вены. Тогда друзья расчувствовались и подали ему письменную просьбу, чтобы он не уезжал...

- В самом деле, было бы стыдно и досадно, если б Вена потеряла такого человека.

- Будем говорить правду: он весь в прошлом и совершенно выжил из ума.

- Все-таки надо было оказать поддержку старику.

- Я не нахожу, - решительно сказала полная круглолицая дама. - Я проезжала недавно мимо кафе Мариагюльф, вижу, он сидит на террасе и пьет!.. Если у него есть деньги на вино, то пусть не устраивает в свою пользу концертов и не просит подачек!

- Сурово, но верно...

- Среди них бедняков очень много. Было бы прекрасно, если б мы могли помогать всем, но это немыслимо. Надо оказывать денежную помощь только в случае крайней нужды.

- Да, но что считать крайней нуждой, Мицци? Бетховен, бесспорно, нуждается.

- Нуждается в вине.

- Может быть, вино полезно ему для вдохновения, - весело сказал один из молодых гостей.

- Ах, оставьте, это говорят все пьяницы... Я уверена, Россини пишет без всякого вина.

- Не знаю, как Россини, но я по себе знаю: как только я выпью, я сочиняю восхитительные стихи. Не верите? Как вам угодно.

Гости смеялись. Разумовский становился все мрачнее. Он знал, что в обществе ценили Бетховена, но не могли настоящим образом уважать музыканта, который по бедности устраивал концерты в свою пользу. Андрей Кириллович и за собой знал эту психологию богатого человека, но в других она чрезвычайно его раздражала.

Хозяин дома мягко защищал Бетховена от нападок круглолицей дамы. Он напомнил, что сам Россини чрезвычайно высоко ставит старика и плакал, как ребенок, слушая его музыку. В бытность свою в Вене он первый сделал Бетховену визит.

- И говорят, ваш Бетховен принял его Бог знает как! Посоветовал ему написать еще несколько «Севильских цирюльников».

- Это было бы не так плохо.

- Да, но какой грубый человек!

- Да кто вам сказал, что он был груб с Россини? Это неверно.

- Мне говорили... Он и визита ему не отдал.

- Если не отдал, то потому, что нелюдим.

- Очень хорошо! Что должны о нас подумать иностранцы! А между тем я сама слышала, как Россини просил князя Меттерниха: нельзя ли сделать что-либо для Бетховена?

- Подумайте, о ком вы говорите, Мицци, - строго сказала мать хозяйки дома. - Вспомните, что Бетховен глух! Во сне такое увидеть страшно.

Полнолицая дама замолчала. Разумовский смотрел на нее с ненавистью.

- Это как если бы вы стали немой, Мицци, - весело сказала хозяйка. - Представьте себе: при вас мы рассказывали бы все венские сплетни, а вы от себя ничего не могли бы добавить.

Дама засмеялась, за ней и другие гости.

- Это было бы гораздо хуже, чем глухота Бетховена!

- Это было бы из Дантова ада!

- Или из области инквизиционных пыток!

- Кто по-настоящему трогателен, это Шиндлер. Что он терпит от старика, а предан ему как собака!

- Говорят, он на своих визитных карточках пишет: «Друг Бетховена». Смех усилился.

Tanzen war ein Gottesdienst, War ein Beten mit den Beinen...{33}

Капельдинер почтительно проводил Разумовского к ложе Тунов и сообщил, что антракт подходит к концу: сейчас начнется симфония. Почти у дверей ложи Андрею Кирилловичу бросилось в глаза знакомое лицо. По коридору не шел, а скользил невысокий человек с веселым, добродушным лицом. «Кто такой? Француз? Русский?..» Этот человек нисколько не походил на русского, но что-то его связывало в памяти князя с Россией, - Разумовский не сразу узнал танцовщика Дюпора, когда-то сводившего с ума публику Петербурга и Москвы. На лице у танцовщика расплылась необыкновенно радостная улыбка, хоть и он тоже не сразу узнал Разумовского, - помнил только, что это кто-то важный и приятный. Дюпор давно больше не танцевал, не соблюдал режима и очень растолстел. Однако балет сказывался и в его походке, и в выражении лица, и в манерах; он даже и говорил как-то так, что казалось, будто и слова, и мысли у него грациозно танцуют. О Дюпоре уже несколько лет дамы отзывались: «Ах, его надо было видеть лет десять тому назад!..» Он радостно поздоровался с Разумовским. Неожиданно они заключили друг друга в объятия (капельдинер посмотрел на них с изумлением); в России Андрею Кирилловичу никак не пришло бы в голову обниматься с танцовщиком, хотя бы известным на весь мир. Но здесь, в Вене, Дюпор был ему особенно приятен.

- Вы что тут делаете? - спросил Разумовский. По недоумевающему лицу француза он понял, что задал неудачный вопрос.

- Разве вы не знаете, князь, что я управляю этим театром?

- Да, конечно, я знаю... Я хотел сказать: отчего вы не за кулисами?

- Сегодня мне там нечего делать: ведь театр сдан под концерт. Давно ли вы в Вене, князь?.. Вы в этой ложе? Один?

- Один...

Разумовский рассказал, как это вышло. Из Тунов никто не пожелал ехать с ним на концерт (он чувствовал, что это было легкой демонстрацией по его адресу).

- Видите, как я стремился в ваш театр... Отчего бы вам не посидеть со мною? Мне в самом деле неловко одному в ложе...

- С большим удовольствием посижу.

Дюпор балетным жестом открыл дверь и, пропустив вперед князя, не вошел, а впорхнул в ложу. Зал горел дрожащими огнями. Часть музыкантов уже сидели на сцене, настраивая инструменты, стирая пыль с барабанов и контрабасов. Разумовский с первого взгляда увидел, что публика не слишком парадная. Императорская ложа была пуста. Появление князя кое-где заметили в зале, с разных сторон ему радостно кланялись, однако своих людей оказалось гораздо меньше, чем было бы на парадном спектакле. Андрей Кириллович устроился в кресле поудобнее и начал разговор с Дюпором. Они вспоминали общих знакомых. Многие давно умерли, Дюпор этого и не знал. При всяком таком сообщении на его благодушном лице автоматически выступало выражение крайнего горя. Разумовскому казалось, что это выражение лица из какого-то балета. «Султан узнает о смерти одалиски», - подумал Андрей Кириллович.