Эд, граф Парижский и король Франции (882-898) - Эдуард Фавр

Бок о бок с графом Эдом и епископом Тозленом находился Эбль[199], племянник последнего. Это был очень заслуженный и широко образованный человек, пригодный ко всему, кроме, увы, духовного служения, поскольку был алчен и отличался распущенностью[200]. Нам ничего не известно о его молодости; в истории он появляется в 881 г. в качестве преемника Гозлена на посту аббата Сен-Жермен-де-Пре[201]; с приходом норманнов он удалился в Сите вместе с монахами своего аббатства; в течение всей осады Парижа он проявлял большую храбрость[202].

Эд, Гозлен, Эбль — с этим отважным триумвиратом надо было познакомиться, прежде чем начинать рассказ.

Норманны подошли к Парижу 24 ноября 885 г.[203] в числе 40 тыс. человек на семистах кораблях[204], не считая более легких лодок, не служивших для перевозки воинов; это была крупнейшая норманнская армия, о какой только говорилось в IX в.[205]; флот покрыл Сену на расстояние двух с половиной лье ниже Парижа, по словам поэта[206]. Они нашли Сите готовым к обороне; жители предместий укрылись туда или бежали; церкви на обоих берегах, во всяком случае, те, которые еще сохранились, такие как Сен-Мерри[207], Сен-Жермен-л'Оксерруа, Сен-Жермен-де-Пре и т. д., стояли пустыми. Реликвии святых, в то время или еще раньше, тоже нашли убежище в Сите: это относится к мощам святой Женевьевы[208], мощам святого Германа, помещенным в церковь Сен-Жермен-ле-Вьё[209], костям святого Марцелла, святого Северина-отшельника[210], доверенным собору, и т. д.

25 ноября Зигфрид [Сигурд], один из главных норманнских вождей, явился к Гозлену; его ввели в главный зал епископского дворца. Может быть, оба противника встречались уже не впервые? Ведь в армии, которая разбила епископа на Шельде в 880 г., норманн уже должен был занимать видное место, как и при осаде Парижа[211].

Он потребовал пропустить его и его людей, заверив, что они не тронут города, и попросил епископа из сострадания к своей пастве не отказывать ему[212]: «Мы изо всех сил постараемся, — наконец сказал он, — сохранить вам ваши бенефиции, тебе и Эду». Эта речь была прискорбно характерной для того времени; норманн, произнесший ее, или поэт, придумавший ее, хорошо знал, что для многих современников она была бы убедительной. Ни слова о государственных интересах, об императоре. Но Гозлен напомнил, в чем состоит его долг верного подданного. Варвар удалился, пригрозив завтра атаковать город и упомянув об ужасах осады.

Он сдержал слово, и 26 ноября с раннего утра норманны на своих лодках пошли на штурм башни, прикрывавшей вход на Большой мост, на правом берегу Сены. Гозлен не успел закончить строительство этой башни[213]: на каменном основании, которое было достроено и окружено рвом, возвышался первый этаж, вероятно, тоже каменный[214], с несколькими бойницами. Норманны полагали, что захватят ее быстро и без труда; они осыпали ее градом стрел и метательных снарядов из пращ. В первых рядах защитников были отмечены Эд, его брат Роберт, граф Ренье[215], Эбль, весьма отважный аббат, и, наконец, епископ Гозлен; последнего слегка задела стрела, смертельно ранившая молодого воина рядом с ним. Бились весь день, наконец настала ночь и бой прекратился; несколько франков погибло, но раненых или убитых врагов было больше. Норманны отступили на свои корабли.

Для осажденных ночь не стала отдыхом — под руководством Эда и Гозлена они чинили башню; прежде всего они старались ее завершить и сделали за ночь в полтора раза выше[216], возведя на каменной части, уже достаточно высокой и прочной, коль скоро она выдерживала атаки целый день, нечто вроде крытой деревянной галереи в качестве второго этажа. В такой постройке, при всей ее примитивности, могли, как и на более совершенных галереях позднейших времен, «размещаться защитники; она нависала над каменной нижней частью и давала возможность для более широкой фланкировки, создавая выступ, очень удобный для обороны. […] Поскольку защитники испытывали необходимость контролировать нижнюю часть укреплений, простреливать рвы и укрываться от снарядов, которые метали осаждающие, с галло-римских времен прибегали к строительству галерей»[217]. «Нападающие пытались их разбить при помощи камней, метаемых осадными машинами, или поджечь горящими стрелами, что им легко удавалось, если стены не были очень высокими или галереи не были обложены сырыми кожами»[218]. «Их обычно не строили постоянными, а только на время»[219]; соорудить их можно было легко и быстро. Вероятно, остов этого сооружения был уже был готов в городе[220], иначе, каким бы простым оно ни было, за одну ночь его бы не поставили.

27 ноября днем норманны снова пошли в атаку, и упорный бой длился целый день; башня была изрешечена камнями и утыкана стрелами[221]. На Сите звучали трубы, раздавались сигналы тревоги: казалось, башня вот-вот падет под натиском, но она стояла. Нападению, должно быть, подвергались в первую очередь ворота, куда можно было войти только по проезжей части дороги, пересекающей ров[222]. Среди франков неизменно отличались Эд и Эбль; первый поддерживал боевой дух словами и рвением — он не только руководил обороной, но и лично принимал в ней участие: через отверстия в галерее лил на противника кипящее масло, смолу, расплавленный и горящий воск. Нападавшие, на которых попадали эти вещества, гибли либо бросались в реку, чтобы погасить пожиравшее их пламя. Эбль стрелял из лука, и руки у него оказались сильными и исключительно умелыми; по словам Аббона, он якобы пронзил одной стрелой семь человек, — это откровенное преувеличение говорит о фантастической искусности лучника. Франки не упускали возможности в разгар боя язвить врага остротами[223]; однако они сильно уставали, ведь башня не могла выдерживать более двухсот защитников, тогда как осаждающих постоянно было больше, и они могли все время присылать свежие отряды. Как-то раз, например, к подножью башни подъехали их всадники, возвращавшиеся со сбора добычи, бодрые и сытые; их атака оказалась не блестящей, многие были ранены и вернулись на корабли прежде, чем смогли метнуть в неприятеля хоть один камень. Поэтому жены встретили их насмешками; они стыдили мужей за бегство, упрекали за столь скорое возвращение, теряли веру в победу[224].

Однако оборона башни слабела, образовалась брешь — это, вероятно, подались ворота[225]. Эд, Эбль и многие другие в шлемах с плюмажами стояли напротив норманнов, не решавшихся входить. В этот момент с верха башни на плотные ряды осаждающих упало огромное колесо[226], придавив шесть человек. Тогда враг отказался от мысли взять башню открытой силой и прибег к хитрости: он решил выкурить защитников и сжечь ворота и галерею. В самом деле, напротив ворот[227] натаскали кучу дров и подожгли. Вскоре башню окутал густой дым, и на час она исчезла из виду; наконец, ветер переменился и погнал дым на самих норманнов. В этот момент случился новый героический эпизод! Из города пришли два воина, два знаменосца, и поднялись на башню, размахивая шафранно-желтым штандартом, украшенным широкими разрезами[228]; их ловкость в метании дротиков посеяла переполох в рядах датчан, которые, ослепнув от дыма, отступили достаточно далеко, чтобы франки обильными потоками воды[229] могли погасить начавшийся пожар. Наконец, настала ночь и положила конец бою; осаждавшие удалились на свои корабли, потеряв три сотни человек; франки в этот суровый день потеряли лишь немногих. Ночь прошла за починкой башни.

После двух дней боев норманны поняли, что с ходу взять Париж не удастся, и приготовились к настоящей осаде[230], однако не установили полную блокаду города, доступ в который с юга, похоже, оставался свободным до первых месяцев 886 г. Верные своим обычаям кастраметации, они возвели вокруг Сен-Жермен-л'Оксерруа лагерь, огороженный частоколами и защищенный укреплениями из смеси земли с камнями. Потом они начали строить осадные приспособления. В то время как одни занимались этим делом, другие рыскали в поисках продовольствия и прочесывали местность. Сначала они опустошили ближайшие окрестности Парижа и взяли богатую и легкую добычу[231]; чтобы содержать весь захваченный скот, они превратили храм Сен-Жермен л'Оксерруа в хлев и бойню[232]; однако вскоре стада пришлось вывести из этой церкви, которую скопление больных и павших животных сделало очагом заразы.