Бой за рингом - Игорь Заседа

- Так точно.

- Послушай, мой друг, если я не ошибаюсь, ты в здешних краях не был четыре года, не так ли?

- Четыре года и десять месяцев без нескольких дней. А что?

- Тогда извини. - Серж нахмурился, и это уже была не наигранная суровость, к которой он любил прибегать, когда нужно было начать новую бутылку, а ему не хотелось в одиночку браться за бокал. - Да, извини, каждый, конечно, имеет право выбирать себе знакомых по своему разумению.

- Серж, ты начинаешь тянуть волынку, - не слишком вежливо оборвал я его.

- Не знаю, что означает "тянуть волынку", - еще сильнее набычившись, жестко отбрил меня Казанкини, - но скажу тебе: в Америке нужно отдавать себе отчет, с кем имеешь дело, иначе можно вполне попасть впросак. Особенно ежели ты приехал из страны по имени СССР.

- Да ты можешь в конце концов сказать, в чем дело? - Серж не на шутку вывел меня из себя, что, впрочем, было делом не столь уж и сложным при моем отвратительном настроении, что не покидало меня со времени приземления в аэропорту "Мирабель".

- Я бегал за тобой в пресс-центре, потому что тебя разыскивал Нью-Йорк.

- Какой Нью-Йорк? - растерялся я. - Мне никто не мог оттуда звонить...

Тебя разыскивал человек по имени... - Серж сделал глубокомысленную паузу и впился в меня своими итальянскими черными глазищами, словно хотел проглотить со всеми ненаписанными репортажами из Лейк-Плэсида, - по имени Джон Микитюк.

- Что же в этом ты узрел необычного? Известный боксер, почему я не могу быть с ним знаком? - сказал я как можно беспечнее, хотя у самого сердце екнуло: Джон не разыскивал бы меня без веских на то причин. Но почему он очутился и Нью-Йорке, ведь, помнится, он и словом не обмолвился при нашей встрече, что собирается в Штаты. Хотя... для него, профессионала ВФБ - Всемирной Федерации бокса, - национальная принадлежность ровным счетом ничего не значила.

- Слушай-ка, парень, - сказал Серж, и я был искренне удивлен и его тоном, и главное - этим словечком "парень", столь распространенным в Штатах в обращении между полицейскими и ворами. Во всяком случае я был в этом уверен, потому что именно так обращались к преступнику или подозреваемому доброжелательные и добродушные американские полицейские во всех заокеанских кинодетективах, виденных мной. - Я не американец и никогда им не стану. Для этого нужно родиться здесь, а не во Франции, можешь мне поверить. А местные нравы и неписаные законы изучил за годы проживания здесь совсем неплохо. Кстати, во время Игр в Лос-Анджелесе, где я действительно был только спортивным журналистом и никем другим, мне довелось перепробовать немало тем из местной жизни. Одна из них принесла мне премию Ришелье - за лучший политический репортаж о гангстерах и наркотиках. Если меня мафия не отправила на тот свет, то лишь потому, что я иностранец и писал для французских газет, те, естественно, не читают ни следователи Управления по борьбе с наркотиками, ни федеральные судьи, принимающие такие дела к рассмотрению. Мне кажется, руководству мафии мои публикации пришлись по душе - как-никак реклама их всемогущества. Так вот, Олег, - теперь я не сомневался, что Казанкини действительно глубоко взволнован и не пытается даже скрывать это, - человек, разыскивавший тебя, имеет самое прямое отношение к мафии и наркотикам...

- Час от часу не легче! - вырвалось у меня. В голове все перепуталось. Еще секунду назад четкая однозначная информация и выводы относительно Джона Микитюка превратилась в огромную аморфную массу, затопившую подобно раскаленной лаве мой мозг, лихорадочно пытавшийся выбраться из сжигающей черноты.

- Вот видишь, - сказал Серж, не догадываясь, что мы думаем о разных вещах.

- Я познакомился с Джоном два дня назад в Монреале. Прекрасный боксер и...

- Боксер он, что и говорить, от бога, - согласился Серж Казанкини. Но здесь нет просто хороших и плохих боксеров, есть люди N, люди NN, люди R и так далее. Мафия давно и прочно держит бокс в своих руках, и тут никакой новости нет.

- Ты уверен, что Микитюк - один из людей N или R?

- Даю голову на отсечение! - жарко выпалил Казанкини.

Я молчал, не зная, что сказать. Мне меньше всего хотелось, чтобы Серж - да, да, мой друг, славный честный толстяк из "Франс Пресс", человек, руководствующийся в жизни довольно устаревшими с точки зрения современной морали такими понятиями, как совесть и порядочность, - чтобы он узнал эту историю с Виктором Добротвором. Мне было горько за Виктора, и все тут!

Впрочем, с другой стороны, я был уверен, как в себе, что Серж Казанкини, даже получи он приказ от заведующего корреспондентской сетью агентства, даже от самого директора - человека, власть которого можно сравнить лишь с властью президента Франции, никогда не написал бы пасквиль или вообще не коснулся этой темы, если я попросил бы его. "Но, - сказал я сам себе, - Серж ведь может получить полную информацию из газет - здешних газет, так не будет ли мое молчание выглядеть, как секрет Полишинеля?"

Я коротко поведал Сержу Казанкини о происшествии и моей оценке случившегося.

- Я видел телевизионную передачу, - подтвердил мои предположения Серж. - Но я на твоем месте не спешил бы с категорическими выводами. Люди, познавшие славу и деньги, хотят еще больше славы и еще больше денег. Таков непреложный закон жизни. Не спорь, не спорь со мной! - вскричал Казанкини. - Я наперед знаю, что ты мне возразишь: вы - другие, вы - самые честные, вы - самые лучшие. Согласен, заранее согласен, что у вас иной устрой общества и потому многое у вас - не станем сейчас рассматривать с точки зрения абсолютности тех или иных положений! - не так, как у нас, на Западе. Но ты должен согласиться: нельзя жить в обществе и быть свободным от него - так, кажется, сказал кто-то из великих. Мы все живем в одном человеческом сообществе, и у нас есть общие для всех - писаные и неписаные - законы...

- Ты ударился в философию, и я никак не возьму в толк, что ты хочешь сказать? Пожалуйста, попроще и пояснее, ведь я - бывший спортсмен, а как ты сам изволил выразиться однажды, нет ничего проще мыслительного аппарата спортсмена: куда, как и зачем - вот три определяющих его поведение...

- Я вижу, ты и впрямь мало что почерпнул с тех пор, как оставил свое ныряние! - Серж выпустил пар и уже спокойнее сказал: - Я просто хотел предостеречь тебя от поспешных и необдуманных действий. И еще - если ты, да, да, если ты согласишься на это! - располагай мною, как хочешь.

- Мы ведь с тобой не конкуренты, Серж!

- Тогда через два-три дня ты будешь знать о Микитюке больше, чем записано в тайных анналах федерального ведомства по налогам, а уж оно о-ля-ля - знает о каждом все!

- Хвалилась синица море зажечь... Каким образом? Не станешь же ты шпионить за ним? - Я прикинулся простачком - уж очень мне не терпелось подзадорить моего друга, завести его, что, впрочем, было не так и сложно.

- Ты недооцениваешь мои связи! - взорвался Серж и, выпятив грудь, как галльский петух, бросал на меня убийственные взгляды. - Думаешь, я свои репортажи о мафии списывал из местных газет? О ля-ля! У меня были собственные источники информации! Заметь, ни единый факт не был опровергнут, а это кое-что да значит, смею тебя уверить. Я потребую, Серж встал из кресла, ему не хватало разве что треуголки и большого пальца правой руки, засунутого за лацкан сюртука для полного сходства, - чтобы мне доставили исчерпывающую информацию о твоем дружке. И как можно скорее!

Вечером, когда за окном разлился серебристо-голубой свет луны и тени вековых сосен, росших на берегу озера, вытянулись в четкий, почти физически ощутимый частокол, а тишина затопила округу, как весеннее половодье затапливает пойму реки, я устроился у телевизора, отдыхая после довольно-таки напряженного трудового дня. В блокноте у меня было по меньшей мере два стоящих факта, первородность их не вызывала сомнений, а это наполняло душу репортера если не лихой гордостью, то по меньшей мере ощущением, что ты не напрасно жуешь жесткий журналистский хлеб. Первый факт поначалу вызвал у меня немалые колебания, ибо показался фантастическим на фоне событий нынешнего года. Если антисоветская муть, поднятая накануне Игр в Лос-Анджелесе, давно улеглась, то шовинистический бум, рожденный эйфорией неисчислимых, невиданных за последних полвека побед американцев на Играх, девятым валом накатывался со страниц многочисленных газет и журналов, с экранов кино и телевизоров. Наряду с широкой распродажей наборов одежды "Тайгера", японских автомобилей и гонконгских часов, домов, рубашек, парфюмерных наборов, "освященных" именами чемпионов и чемпионок, беззастенчиво продавались и американские "ценности" - свобода личности, "величайшие" преимущества как в экономической, так и культурной жизни и еще многое другое, что в иных странах, даже близких Америке по духу, еще и нынче остается пусть формальным, но символом добропорядочности и национального характера. И не было упущено ни единого случая подчеркнуть, что именно эти ценности помогли американцам снова занять свое место самой великой нации в мире. Америка, казалось, освободилась от летаргического сна и не желала слышать ни о ком и ни о чем другом, как лишь об американском!