Некромант. Такая работа - Сергей Демьянов

Парень был «нимфа», меченый.

Прикусив губу, чтобы не орать, я промыл укус остатками воды из пистолета. Толку от этого было примерно столько же, сколько от пузырька йода при сквозном ранении в плечо, но все лучше, чем ничего. Пальцы на руке сгибались плохо. Кисть отекла и покраснела, ладонь была горячей, а рука слегка онемела, точно я отбил ее обо что-то.

Стандартная реакция. До первого болевого приступа оставалось минут пятнадцать, так что «112» я набирал уже на ходу. Нечестно, конечно, вот так бросать кого-то на улице без сознания, даже если этот кто-то уже не вполне человек, а так — ходячая тарелка супа. Но собственная шкура, откровенно говоря, всегда была для меня более ценной штукой, чем чье-то чужое здоровье. За парнем вполне мог вернуться его хозяин, а я не чувствовал себя готовым к продолжению нашего разговора.

Кроме того, я ничего ему не сломал. «Нимфу» покалечить довольно трудно, хотя и проще, чем уже инициированного вампира.

Я шел домой, вцепившись в ручку магазинной тележки, чтобы не упасть. Мне очень хотелось бы думать, что утром я буду в состоянии ее вернуть, но шансов на это было немного. У меня болел желудок, наконец-то сподобившийся выдать реакцию на отвратный кофе, залитый в него пару часов назад. Ребра ныли так, что думать о чем-то другом было сложно.

— Господи, — шепотом попросил я, — если ты меня слышишь, пожалуйста, сделай так, чтобы это был просто ушиб. В крайнем случае — трещина.

В ушах стоял звон, и голова кружилась — не поймешь, от голода, от усталости или это последствия сотрясения мозга.

Принял бы я предложение, с которым ко мне пришел Мартынов, если бы знал, как все обернется? Черта с два. Даже тогда, когда больше всего на свете мне хочется лечь и умереть, у меня все еще остаются принципы. Не то чтобы я ими так уж дорожил, но иногда правила, которых ты придерживаешься, — это все, что привязывает тебя к реальности.

Сегодня ты соглашаешься работать на вампира, потому что он не просит тебя ни о чем особенном и хорошо платит. Завтра выясняется, что совершенно необходимо сделать для него всего одну не вполне законную вещь, разумеется, за соответствующее вознаграждение — и ты делаешь, потому что тебе трудно отказать давнему и проверенному клиенту. Послезавтра понадобится несколько большее отступление от правил, а еще через некоторое время ты не задумываясь будешь делать то, что сегодня вызывает у тебя ужас.

Эта дорога идет под уклон так плавно, что даже в самом конце ее ты все еще будешь считать себя хорошим парнем. А то, что ты, к примеру, поднимаешь мертвых, встаешь на задние лапки по вампирской команде, приносишь человеческие жертвы или пьешь кровь, — это ерунда, ведь у тебя есть на то причины. Люди замечательно умеют находить для себя оправдания, и я не исключение.

Именно поэтому для меня все очень просто. Я знаю, что существует добро и существует зло. Я знаю, как они выглядят, как себя ведут и каковы последствия их поступков. На причины мне в общем-то наплевать.

Для меня противная лысая собачка, охраняющая свою склочную старую хозяйку от шпаны, — добро, а вампир — зло. Каждый из них делает то, что он делает, потому что такова его природа, но для меня это не катит за аргумент. Добро я буду терпеть, даже если мне лично это неудобно. Со злом я не сотрудничаю даже на самых выгодных условиях, и никакие доводы в пользу зла не будут сочтены весомыми.

Да, я живу в очень черно-белом мире.

И мне это нравится.

Вытащив из тележки пакеты с барахлом, я добрался до лифта и поднялся на четвертый этаж. В кабине попахивало собачьей мочой и горелым пластиком кнопок, но меня так и не вывернуло.

Черт возьми, да я герой.

Ветер простукивал стены, как дятел — дерево в поисках личинок, которыми он мог бы пообедать. У меня не было сил разбирать все то, что я притащил, поэтому я просто прошел в кухню, как был, в кроссовках, поставил пакеты на пол и запинал их под стол. Ничего скоропортящегося там все равно нет.

Я плеснул себе в лицо холодной водой и сунул в рот дольку чеснока, надеясь, что это помешает мне заснуть на ходу до того, как я должным образом обработаю рану. У меня специфическая реакция на букет веществ, содержащихся в вампирской слюне. Вместо кайфа и заряда бодрости я получаю резкий подъем температуры, тошноту, головную боль и сонливость.

Нельзя сказать, чтобы я был этим недоволен. Те, кто ловит кайф, вынуждены впоследствии расплачиваться за него собой и своими близкими. А это слишком высокая цена, о каком бы товаре ни шла речь.

У меня в кухне под столом стояла початая бутылка гранатовой настойки. Открутив пробку, я прополоскал рот горькой темно-красной жидкостью и сплюнул в раковину. От вида красных потеков на белой эмали меня замутило еще сильнее. Я вытащил аптечку из полки над холодильником и промыл укус раствором хлоргексидина.

А потом пошел в ванную и включил воду погорячее — такую, чтобы только не свариться.

У нормальных людей, живущих нормальной человеческой жизнью, в аптечке обычно хранится лейкопластырь, набор жаропонижающих, йод, моток бинта и градусник. У меня там лежали запасные латексные перчатки, фляжка освященного кагора, флакон коллоидного раствора серебра, ритуальный нож и два маленьких пузырька темного стекла — масло лаванды и масло полыни. А также хлоргексидин, стрептоцид, шприц и шесть ампул новокаина.

Иногда я жалел, что не стал сисадмином.

Я сунулся в холодильник и обнаружил, что молоко безнадежно скисло. Пришлось слегка подогреть мед и накапать лаванды с полынью туда. Запашок получился кошмарный, но практический эффект в моем положении был куда важнее комфорта. Всякий, кому время от времени приходится приводить себя в порядок, довольно быстро находит оптимальный алгоритм действий, позволяющий добиться годного результата с помощью подручных средств.

Полынь изгоняет зло, лаванда оберегает, мед питает и стабилизирует.

А коньяк, принятый в процессе внутрь, успокаивает значительно лучше, чем валерьянка.

Вылив получившуюся смесь в ванну, я добавил туда серебряной воды и столовую ложку кагора. Жечь будет капитально, зато подохнуть не даст. Потом положил на язык две таблетки баралгина, запил гранатовой настойкой и заполз в ванну. Терпеть не могу мешать алкоголь, но признаки похмелья на фоне прочих эффектов я завтра вообще вряд ли замечу.

Ощущение было такое, словно в укушенную ладонь мне разом вогнали десяток вязальных спиц. Кожу щипало, и во рту стоял вкус крови. Мерзотно донельзя.

Все, что я мог, — это лежать, закрыв глаза и закусив губу, чтобы не орать, и молча молиться. Не то чтобы я был особенно религиозен. Я хожу в церковь только по делу и с большим подозрением отношусь к священнослужителям. Но при этом я почти уверен в существовании бога. У меня есть пара косвенных доказательств его бытия и довольно стройная теория на этот счет. Кроме того, в моей жизни нередко случалось так, что кроме него, мне некому было помочь. И я все еще жив.

Вероятно, бог, прячущийся за сырыми московскими облаками, услышал меня и проникся сочувствием, потому что спустя пять минут я отрубился.

Все.

Я в домике.

Два человека живут вместе, когда не могут жить по отдельности, и переделывают друг друга изо всех сил, потому что не умеют принять партнера таким, какой он есть. Если они делают это достаточно долго, это называют любовью, верностью и крепкими семейными отношениями.

Он терпеть не может костюмы и галстуки, но влезает во все это и отправляется на ланч с ее отцом, потому что любит ее. Она не любит футбол, но героически высиживает полуторачасовой матч «Спартак» — «Зенит», изо всех сил стараясь свистеть и хлопать вовремя.

Любовь — это когда ты позволяешь партнеру переделывать тебя под идеальный образ, существующий в его голове. Потому что никто, ни один человек в мире не захочет принять тебя такой, какая ты есть. Несовершенной.

— Как печенье? — спросила Рита.

— Есть можно, но снизу подгорело и сахара слишком много, — отозвался муж, не отрываясь от монитора.

— Спасибо, я учту, — кивнула Рита и забрала у него пустую тарелку. Все-таки доел ее ужасную стряпню. Заботится.

— И на кухне что творится вообще? Засрала тут все, — бросил Папернов ей в спину. — Хоть раз в неделю можно задницу оторвать от кресла и помойку разобрать? Целыми днями дурью маешься!

Асфальт был так близко, что Рита с легкостью могла бы дотянуться до него кончиками пальцев. Когда стоишь босиком на подоконнике девятого этажа, кажется, что лететь тут всего ничего.

Не падать.

Лететь.

Рита всегда боялась смерти, но именно смертность была той вещью, которая примиряла ее с жизнью. Очень многое можно вытерпеть, если знаешь, что всегда есть возможность сбежать.

Разбудил меня телефонный звонок. Я машинально нащупал трубку на крышке стиральной машинки и поднес к уху, не открывая глаз. Больше всего на свете я хотел, чтобы меня все оставили в покое. Я умер. Во всяком случае, до завтрашнего утра. Но мои желания редко совпадают с моими возможностями.