Поход - Афонсо Шмидт

Оркестр заиграл «шоттиш», один из этих быстрых танцев с подпрыгиваниями. Новичок, ожидавший вальса, в котором больше ходили по паркету, чем танцевали, старался как мог повторять па, которые проделывала девушка.

Дона Лу с самым серьезным видом обратилась к своему кавалеру:

– С той минуты, как мне вас представили, я заметила, что внушаю вам антипатию. А сейчас поняла, что вы меня ненавидите и ради этого способны на самые страшные преступления. Однако пожалейте меня! Беззащитная девушка молит вас о милосердии!..

– Что же я сделал такого страшного?

– Вы наступаете мне на ноги. Я знаю, что вы пригласили меня на танец только из мести. Но так не поступают. Я бы предпочла танцевать с кавалерийским сержантом, не снявшим шпор.

Лаэрте расстроился и остановился. Он чувствовал себя униженным. Дона Лу взяла его под руку и провела в столовую, где беседовали дамы. Но тут же выйдя в коридор, сердито сказала своему спутнику:

– Будь вы на самом деле рыцарем, после мучений, которым меня подвергли, пригласили бы хоть немного подышать свежим воздухом на террасе…

И, не ожидая ответа, она повела его под руку на террасу, выходившую во двор. Здесь Лаэрте обычно занимался, прислонив книгу к балюстраде. Но сейчас он впервые оказался на этой террасе с красивой девушкой, в полном уединении, если не считать луны, глядевшей с неба.

– Боже! Что скажет мой муж, если найдет меня здесь? – с. беспокойством проговорила дона Лу.

– Ваш муж? Кто он?

– Разве вы не знаете? Это тот седой господин, что в библиотеке беседует с вашим дядей.

– А я-то думал…

– Неужели вы, сеньор, наедине с хорошенькой женщиной, при луне, не можете быть более любезным?

– Нет. Признаюсь, что…

– Я хочу вас проэкзаменовать. Только отвечайте быстро, не думая: какой сборник стихов вам больше всего нравится?

– «Вёсны».

– Так я и думала. Вы что же, не знаете «Плавающую пену»?

– Знаю, но плохо.

– В таком случае вы не сын своего века. Держу пари на что угодно, что вы и не каиафа…

– Каиафа? Это что такое?

– Боже мой! Как вы неопытны! Где же вы живете? Здесь, в столице, или в каком-нибудь заброшенном провинциальном уголке?

– И там и здесь.

– И не знаете, что такое каиафа, сторонник Антонио Бенто? Ну так я вам объясню: это человек, который – будь он ученый, или извозчик, или освобожденный негр, или почтенный коммерсант – добивается отмены рабства. Понимаете? Пока руководители занимаются политикой в парламенте и организуют освободительную кампанию в газетах, мы, каиафы, ведем подпольную работу, полную опасностей и приключений. В ней случаются и перестрелки и нападения. Я вам поведаю тайну: в эти часы в районе Браза наши люди, должно быть, борются за свободу нескольких негров, которых доверили нашему попечению.

– Значит, вы аболиционистка? – спросил пораженный Лаэрте.

– Конечно.

– А ваш муж?

Она рассмеялась, показав при этом свои замечательные зубки. Лаэрте ничего не понимал. Такая образованная, такая милая, такая утонченная девушка озабочена судьбой негров, которые надрываются на работе и на поле и в зензале. Когда он об этом подумал, его словно осенило. Пожалуй, невольник – не тот грубый дикарь, каким его изображают! Это Салустио, его друг детства; это негритянка, вскормившая его своим молоком, которого был лишен ее собственный сын; это Луис Гама. Да, именно Луис Гама…

– Вы уже слышали о Луисе Гаме?

– Адвокате-негре…

Дона Лу печально улыбнулась.

– Я вам расскажу историю, которую повторяла столько раз, что выучила наизусть, слово в слово.

Она устремила на Лаэрте светлый, ласковый взор и начала свой рассказ.

– Луис Гама родился в Баие, он был сыном негритянки, по имени Луиза Маим, и ее хозяина-португальца.

Когда Луис подрос, отец продал его одному из работорговцев, разъезжавших по северу страны.

Это было не так легко осуществить: умный, живой мальчик, без сомнения, не будет молчать, да и мать, которая всегда слыла бунтовщицей, поднимет шум. Поэтому хозяин, скрывая свои истинные намерения, был с сыном очень ласков и как-то повел его посмотреть корабль, стоявший на якоре в порту. Пока мальчик развлекался, бегая по трюмам и палубам, отец скрылся, сжимая в руке полученные за сына деньги…

Луис искал отца, но безуспешно. Он хотел выбраться с корабля, но не тут-то было… Его уже включили в партию невольников, которую работорговец погрузил на судно. А за спиной торговца стояла полиция.

Партия рабов была доставлена в Сантос. Оттуда ее погнали в Кампинас, который в те годы был центром торговли невольниками. Объявили, как обычно: «Молодые и здоровые парни, могут копать и рыхлить землю». Товар был выставлен на площади у храма в воскресенье, в час мессы. Как это было принято, невольникам на голову надели красные колпаки.

Прибывали фазендейро… в грязных сапогах, широкополых чилийских шляпах, с хлыстом в руке… Осматривали негров, велели выходить вперед тем, кто казался покрепче, смотрели у них зубы, спрашивали о здоровье, потом договаривались с работорговцем о цене «за штуку». Когда большая часть партии была уже продана, торговец пустил остаток с аукциона.

Франсиско Эжидио приехал в Кампинас купить негритенка: ему нужен был кучер для поездок из фазенды в город. Увидев Луиса, он сразу им заинтересовался.

– Править умеешь?

– Я сумею делать все, что прикажет сеньор.

– Хочешь быть у меня кучером?

– Хочу, сеньор.

– Отлично. Я тебя покупаю. Но подожди… Откуда ты?

– Из Баии, сеньор.

Франсиско Эжидио перекрестился.

– Из Баии? Упаси меня господь. Видишь ли, из всех товаров Баии можно покупать только кокосовый орех да перец… Все остальное никуда не годится… Хорошо, что я догадался спросить. Сеньор торговец! Ничего не выйдет: мальчишка мне не подходит.

Оставшихся невольников отвезли в Сан-Пауло и выставили для продажи на улице Императрицы перед зданием торгового дома Гарро.

Здесь появился другой покупатель: фазендейро из Минас-Жераис, который привез сына для поступления в университет, на факультет права. Он и купил Луиса, с тем чтобы тот был не только слугой, но и товарищем его сына.

Молодому барину Луис понравился. Он научил негритенка грамоте, и вскоре они оба стали изучать право. Так как Луис Гама не мог посещать университет, то получал учебные задания через своего хозяина. С течением времени он стал выделяться своими знаниями и приобрел много друзей среди студентов, которые охотно приняли его в свою среду.

В один прекрасный день советник Фуртадо устроил его писцом в полицию. Друзьями Луиса стали советники Карран и Криспиниано, юристы Жозе Бонифасио и Жозе Мария де Андраде, которые нередко прислушивались к его советам по правовым вопросам.

Он подвизался в суде вместе с лучшими адвокатами того времени, выигрывал иски на сотни конто; но у самого никогда не было за душой даже тостана – он все тратил на пропаганду против рабства.

Встречая на улице своего бывшего хозяина, который стал его другом и почитателем, Луис отвешивал почтительный поклон:

– Будьте благословенны, господин мой!

Тот, улыбаясь, обнимал его.

– Ты все такой же…

Луис Гама, Америко де Кампос и другие республиканцы основали масонскую ложу «Америка». Так в синем зале, украшенном серебряными звездами, зародилось аболиционистское движение в Сан-Пауло.

Как-то раз Гама был привлечен к судебной ответственности за укрывательство беглых рабов и оказался на скамье подсудимых. В день суда зал заполнили адвокаты и профессора; здесь присутствовала вся Академия права. Гама объявил, что не нуждается в адвокате и будет защищаться сам.

Он не отрицал, что укрывал беглых невольников. Обличая систему рабовладения, Гама заявил, что, по сути дела, именно рабовладельцы являются преступниками, которые должны отвечать за совершенное ими преступление – кражу. Кражу свободы ближнего. При этом он бросил фразу, которая запомнилась надолго и стала знаменем борьбы аболиционистов. Послушайте – я выучила ее наизусть:

«Для сердца не существует законов. Хотя сострадание к человеку и христианское милосердие должны быть в душе у каждого, я утверждаю, оспаривая закон: раб, убивающий своего хозяина, совершает лишь акт законной самозащиты».

Луис Гама был оправдан; решение это было единогласным. Присутствующие горячо ему аплодировали. Когда он вышел из здания суда, толпа с триумфом пронесла его на руках по улицам столицы. Старые негритянки, протягивая к нему руки, восклицали:

– Свободу! Свободу!

Дона Лу постепенно растрогалась собственным красноречием. Ее светлые, чистые глаза расширились.

Лаэрте ощутил в себе неожиданное пробуждение того, что раньше, когда он дружил со своим верным Салустио, только смутно чувствовал. Он поднял глаза на дону Лу – девушка стала неузнаваема. Все ее легкомыслие и шутливость исчезли, две слезинки медленно катились по прекрасному лицу.