Зеркала - Ольга Корвис

Ольга Корвис

Зеркала

По вымощенной тёмным кирпичом дороге медленно брёл похожий на растрёпанную ворону мужчина. Он напоминал странствующего рыцаря, но больше — персонажа недоброй сказки, заброшенного из своей мрачной обители в другую историю, где слишком много красок и света. На первый взгляд, ему было далеко за тридцать, но когда палящее солнце встало в зенит и безжалостно разогнало похожие на грязную вату облака, оно вдохнуло жизнь в уставшего странника. Он снова выглядел на свои двадцать восемь — возраст, в котором умер. Порыв тёплого ветра растрепал длинную, отросшую чёлку, смахнул следы измождённости с лица. Чёрный человек шёл дальше по чёрной дороге, которая ведёт не в Изумрудный город, а в никуда.

Время здесь жило по своим законам. За полуднем мог прийти рассвет, а едва набухшая на востоке заря — утонуть во тьме ночи. Марк почти привык. Если бы кто-то спросил, сколько он здесь, не смог бы ответить. Первое время он пытался оставлять на стене засечки, но они стекали как вода, перемешивались. Обманывали. Исчезали вместе со стенами. Всё в этом мире было ложью. Если бы следующим вопросом стал “Где ты?”, на него Марк тоже не смог бы ответить.

Нигде. В чистилище. Где-то, куда люди попадают после смерти. Сквозь залитый солнечным светом луг пробился уже знакомый замок. Огромный, как из сказок, но внутри он сжимался до одной-единственной комнаты. Марк толкнул тяжёлую дверь. Из полумрака привычно дохнуло запахом сладкой патоки и крови. Его тут же окружили две одинаковые девочки. В обычном мире они были бы близняшками, а здесь могли оказаться чем угодно. Выдумкой, сбоем, кошмаром.

В посмертии не существовало постоянства. Всё непрерывно менялось. Даже эта комната и девочки. Когда Марк попал сюда впервые, долго разглядывал странное убранство. Как будто он оказался в ожившем фильме Тима Бёртона. На стенах тёмные винтажные обои. Повсюду старинная мебель. Высокие шкафы с книгами и сотней разных мелочей. Патефон с огромной трубой-резонатором. На полу шкура оскалилась медвежьей головой. Если пройти слишком близко, она кусала за ногу. В комнате всегда стоял запах сладкого — от огромной, похожей на котёл чаши с зефиром. Близняшки отрезали от него кусочки и раскладывали в тарелки на большом овальном столе. Гостей всегда было только трое: они и Марк, но девочек это никогда не смущало. Однажды Марк заметил в мутном отражении зеркала, что вместо чаши с зефиром — клетка со связанной женщиной. Вживую он видел как к сладости привычно подбежали близняшки и отрезали по кусочку лакомства. А в зеркале их угощением были куски плоти, а по лицу Марка стекала струйка крови.

После этого он никогда не принимал от них никаких угощений. В какой-то момент всё снова поменялось. Пропала чаша, на её месте оказалась клетка. Иногда умирающая женщина горестно кричала, и тогда граммофон заходился шипением, словно пытаясь заглушить её крики.

Ещё одним местом, куда Марк ненавидел попадать, была комната смерти. Там он всегда видел себя — распятого на кресте, умирающего под колёсами автомобиля, сгоревшего. Тот Марк тянул к нему руки и просил добить, закончить страдания. Умолял, плакал, проклинал. Пытался схватить сгнившими или замёрзшими пальцами. Пару раз Марк на самом деле его убивал… Убивал себя… В сознании это отдавалось вспышкой мучительной боли, но потом, наоборот, становилось легче. Можно было посидеть в тишине, пока всё не начиналось заново.

Единственным уголком, куда не просочилось всеобщее безумие, оставался сад. Огромная стеклянная теплица с хаотичным переплетением лоз, усыпанных ярко-красными цветами. Марк нашёл его далеко не сразу. В какой-то особенно отчаянный момент посмертного существования, когда он чувствовал что вот-вот свихнётся, наугад толкнул очередную дверь, желая, чтобы она привела его прямиком в могилу. Вместо забвения он оказался среди цветов. Марк даже не сразу заметил, что кроме него, в саду всегда был ещё один человек — молодой, темноволосый парень лет двадцати с небольшим. Он словно дремал в красноватой дымке и безмолвии, весь оплетённый цветочными лозами как венами или привязью. Сколько Марк ни пробовал с ним поговорить, тот не отвечал, погружённый в глубокий сон. Если бы мог, Марк остался бы в саду. Сидел среди цветов в обществе молчаливого хозяина или пленника этого места. Ловил крохи чужих воспоминаний. Они ощущались как фрагменты давно просмотренного фильма и совершенно точно не принадлежали самому Марку. Из них он узнал, что имя спящего человека — Огнецвет. Странное, больше похожее на прозвище, оно проступило в сознании так же отчётливо, как если бы Марк услышал его, кем-то произнесённое вслух.

Однажды он сумел пробраться сквозь заросли цветов — до самого Огнецвета. Машинально проверил на шее пульс — сердце билось. Хотя здесь всё могло оказаться злой иллюзией — и пульс, и дыхание, и движение глаз за сомкнутыми веками. Огнецвет как будто спал и видел сны. Марк попробовал встряхнуть, разбудить, но тщетно. На такие попытки реагировал только сад — лозы неумолимо разрастались и вытесняли незваного гостя из стеклянной теплицы. Поэтому, приходя, сюда Марк просто тихонько сидел. Разговаривал с Огнецветом, зная, что тот не ответит. Иногда снова видел обрывки его воспоминаний — как тот бежал сквозь лес от чего-то страшного. Видел людей с красными цветами и слышал их голоса. Чувствовал тепло первых лучей солнца. Смерть. Надежду на возвращение. Тоску. Страх.

Самым отвратительным в посмертии оказались зеркала. Не те мутные стекляшки в зале в безумными близняшками, а огромные, парящие в воздухе амальгамные лужи. Они возникали хаотично и так же пропадали. В них Марк видел родной город, свою квартиру, ищущих его родителей. Иногда зеркала показывали прошлое — как он встретился с друзьями, но ему редко хватало духа досмотреть всё до конца. Марк пытался их разбить, но у него не получалось. Зеркала не поддавались. Ни трещины, ни выбоинки. Только мучительная трансляция проходящей мимо жизни.

Замок рассыпался, и сразу ослепительно полыхнуло небо. Над землёй за долю секунды вздулась огромная огненная сфера и замерла в шаге от Марка. Застывшее сосредоточение света и смерти. Когда он впервые увидел вспышку, ослеп до следующей смерти. Уже потом научился делать так, что эпицентр ему не вредил — до тех пор, пока он сам не позволит. В конце концов, это же не настоящий ядерный взрыв. Это его мысли, его боль. Желание разбить проклятые зеркала и вырваться наружу.

Марк зашёл в уничтожающее пламя. Мёртвый, но живой. Живой, но мёртвый. Здесь