Человеческое животное - Аудур Ава Олафсдоттир

АУДУР АВА ОЛАФСДОТТИР

ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ЖИВОТНОЕ

Тем, кто ушел.

Тем, кто живет сейчас.

Тем, кто придет после нас.

Самое красивое слово

В 2013 году исландцы выбирали самое красивое слово родного языка. Выбор пал на существительное из девяти букв, обозначающее медицинского работника: ljósmóður (акушерка). В обосновании жюри говорилось, что оно сложено из двух очень красивых слов: móður (мать) u ljós (свет). Исландцы также называют акушерку yfirsetukona, náverukona, jóðmóðir, léttakona, nærkona, ljósa. На датском «акушерка» — jordemor, на норвежском — jordmor, на шведском — barnmorska, на финском — kätilö, на английском — midwife, на немецком — Hebamme, на нидерландском — verloskundige, на польском — położna, на французском — sage-femmе, на итальянском — ostetrica, на испанском — comadrona, на португальском — parteira, на эстонском — ämmaemand, на латышском — vecma-te, на литовском — akušerė, на русском — акушерка, на идиш — אַקושערקע, на ирландском — cnáimhseach, на валийском — bydwraig, на арабском —  - قابلة, на иврите — מְיֲלֶדֶת, на каталонском — llevadora, на венгерском — szülésznő, на албанском — mami, на баскском — emagin, на хорватском — primalja, на чешском — porodní asistentka, на китайском — 助产士, на румынском — moaşӑ, на греческом — μαία.

Происхождение слова и его внутренняя форма не всегда ясны, но в большинстве случаев имеется ввиду помощница при родах. Специалисты по этимологии разных языков указывают, что обычно это пожилая женщина, которая приходится ребенку бабушкой по материнской линии.

I. МАТЬ СВЕТА

Я не знаю ни по чьей воле я в этом мире, ни что такое мир, ни что такое я сам; обо всем этом я в ужасающем неведении; я не знаю, что такое мое тело, мои чувства, моя душа и даже та часть меня, которая думает то, что я говорю, которая размышляет обо всем и о себе самой и знает себя не лучше, чем все остальное.

Блез Паскаль[1]

Я принимаю ребенка, когда тот рождается, поднимаю его и показываю миру

Для того чтобы умереть, человеку нужно сначала родиться.

Время подходит к полудню, когда наконец появляется просвет в полярной ночи, огненный шар приподнимается над горизонтом, сквозь щель между занавесками на окне родильной палаты пробивается бледная полоса, не шире карманной расчески, и попадает на женщину, лежащую на кровати и страдающую: она поднимает руку, открывает ладонь и ловит свет, затем снова ее опускает. На напряженном животе изображена половинка киви, полная семян, словно фрукт разрезали острым ножом, чернила потрескались, картинка стала расплывчатой, как и подпись под ней: Твоя навеки. Когда ребенок родится, мохнатый плод снова сожмется.

Я надеваю маску и защитный халат.

Пришло время.

Самого сложного испытания для человека.

Родиться.

Появляется головка, а вскоре я уже держу покрытое слизью тельце младенца.

Мальчик.

Он не знает, кто он такой и в какой мир пришел, кто его родил.

Отцу приходится отложить телефон, чтобы перерезать пуповину, он дрожащими руками разрывает нить, связывающую мать и дитя.

Мать, повернув голову набок, следит за происходящим.

— Он дышит?

— Дышит.

Отныне он будет делать двадцать три тысячи вдохов в день, думаю я.

Кладу кричащий сверток на весы. Ребенок простирает руки: больше никаких стен, никаких границ, ничего, что ограничивает мир, ему неведомо скитание, незнаком бесконечный простор. Затем младенец успокаивается, лицо у него морщинистое, отягощенное заботами.

Термометр за окном показывает минус четыре. На весах лежит самое беззащитное животное на земле, обнаженное и беспомощное, у него нет ни перьев, ни меха, ни чешуи, ни волосяного покрова, только пушок на голове, который пропускает синий флуоресцентный свет.

Ребенок впервые открывает глаза.

И видит свет.

Он не знает, что родился.

Добро пожаловать, парень, говорю я.

Вытираю мокрую головку и закутываю ребенка в полотенце, затем передаю отцу, одетому в футболку с надписью Лучший в мире папа.

Он в сильном волнении, плачет. Все позади. Мать в изнеможении и тоже плачет.

Мужчина наклоняется и осторожно кладет новорожденного рядом с женой. Ребенок поворачивает голову к матери и смотрит на нее, его глаза все так же наполнены бездонной тьмой.

Он еще не знает, что она его мать. Мать смотрит на ребенка и гладит его пальцем по щеке. Он открывает рот. Еще не знает, почему он здесь, а не в каком-то другом месте.

— У него рыжие волосы, как у мамы, — слышу я голос женщины.

Это их третий сын.

— Они все родились в декабре, — говорит отец.

Я принимаю ребенка, когда тот рождается, поднимаю его и показываю миру. Я мать света. Я самое красивое слово языка.

Три минуты

Наложив два шва, я разрешаю родителям немного побыть наедине с ребенком. Если ветер не очень сильный, я обычно открываю дверь в конце коридора и выхожу на маленький балкон с видом на шоссе. В отделении девять родильных палат, и, как правило, я принимаю одного ребенка в день, но в сезонный пик рождаемости их может быть три. Иногда случается, что рожают в кафетерии, приемной, даже в лифте по пути в палату. Однажды даже бегала на парковку и приняла ребенка до смерти напуганных молодых родителей на пассажирском сиденье старенького «вольво». Весь день имея дело с плотью и кровью, я очень ценю небосклон.

Глубоко вдыхаю, наполняя легкие холодным воздухом.

— Она вышла глотнуть свежего воздуха, — говорят мои коллеги.

В последние недели происходили резкие изменения погоды.

Первую половину месяца термометр показывал двузначные цифры, природа ожила, и на деревьях появились почки. Четвертого декабря на самой северной метеостанции страны зарегистрировали девятнадцать градусов тепла, потом резко похолодало, за сутки температура опустилась на двадцать градусов, повалил снег. Снегоуборочная техника не справлялась с сугробами, снег заполнил небо, под его тяжестью прогнулись ветки деревьев, машины накрыл плотный белый покров, и к мусорным контейнерам приходилось пробираться по колено в снегу. Потом наступила оттепель, зарядили дожди, ручьи и реки выходили из берегов, растекаясь по дорогам и лугам, улицам и дворам, оставляя за собой грязь и обломки камней. Только несколько дней назад в теленовостях был репортаж из Южной Исландии о двадцати лошадях, оказавшихся в ловушке из-за наводнения. Оператор заснял хуторские постройки, выступавшие из воды, словно острова, и изнеможенных животных, которым, по словам хозяина, пришлось вплавь добираться до берега. Но