Занзибар, или Последняя причина - Альфред Андерш

Занзибар, или Последняя причина

Составление, предисловие и перевод с немецкого Ирины Млечиной

Ирина Млечина. Поиск свободы

Мне уже доводилось писать о встрече с Альфредом Андершем. Но сейчас, желая представить российскому читателю этого, в общем-то, мало известного у нас автора, я не могу не повториться и не вспомнить вновь о той — увы, единственной — встрече с человеком, который сыграл столь важную роль в духовном становлении немцев после Второй мировой войны.

В октябре 1976 года, будучи в командировке в ФРГ, я из Штутгарта, из уличного телефона-автомата, позвонила в Цюрих, где тогда жил Андерш, покинувший родину и принявший швейцарское гражданство. В те времена сам факт подобного звонка был для советской гражданки чем-то невероятным — ведь позвонить с московской улицы куда-нибудь дальше Мытищ было просто невозможно. Слышимость оказалась лучше, чем если бы я из своей квартиры в центре столицы позвонила, например, в Теплый Стан. Отозвался сдержанный, приятного звучания баритон, который я сразу же и без колебаний восприняла как голос Андерш а и не ошиблась. Волнуясь, я сообщила ему примерно следующее: я филолог, приехала из Москвы, перевожу его роман «Винтерсиельт» и хотела бы задать несколько вопросов по тексту; кроме того, я читала все его книги и вообще давно мечтала о встрече. На другом конце провода возникла пауза, потом послышалось шуршание бумаги (видимо, листали настольный календарь), потом снова раздался голос моего собеседника: «Вам удобно послезавтра? Дело в том, что на завтра я записан к своему врачу в Базеле, а послезавтра свободен. Если это вас устраивает, приезжайте во Фрайбург, к шести вечера, там у вокзала есть маленькая гостиница „Виктория“».

Я немедленно согласилась, гадая в тот момент, как внедрить в заранее составленную программу командировки незапланированный фрайбургский зигзаг. «Ну и отлично! — отозвался суховатый андершевский баритон. — Значит, до встречи! Времени у нас будет достаточно — целый вечер. А рано утром мне придется вернуться в Цюрих, у меня выступление в университете». Не стану рассказывать, как с помощью любезных немецких друзей мне удалось перекроить программу и попасть во Фрайбург. Уже днем я была в этом прелестном южнонемецком городке. Я вошла в гостиницу «Виктория», заказала кофе и стала ждать. И вдруг (как писали в старинных романах) за одним из соседних столиков я увидела знакомое лицо. Нет, это был еще не Андерш. Как человек, всю жизнь занимающийся немецкой литературой, я знала по фотографиям в газетах, журналах и на книжных обложках едва ли не всех сколько-нибудь известных литераторов. И поняла, что для меня наступил поистине звездный час. Мало того, что в отель с минуты на минуту должен был прибыть Альфред Андерш, передо мной уже сидел, меланхолично посасывая трубку, Зигфрид Ленц, еще одна звезда на немецком литературном небосклоне. Он был такой же светлоглазый, светловолосый и флегматичный, как на знакомых мне фотографиях. Сердце забилось учащенно: ведь и Ленц был мне знаком не хуже, чем Андерш, я читала все им написанное, писала о нем статьи, рецензии, предисловия к его русским изданиям, но никогда не видела «живьем». Однако просто так подойти и заговорить я, естественно, не решилась. Оставалось уповать на Бога, чтобы скорее прибыл поезд из Цюриха и я смогла вступить в беседу сразу с двумя выдающимися немецкими писателями. И в этот самый момент дверь распахнулась и вошел невысокий, сухощавый, седеющий человек в очках. Если я сразу узнала Ленца, могла ли я не узнать Андерша?!

Сняв плащ и оглядевшись, он молниеносно вычислил меня: видимо, по выражению смущенного ожидания на лице и блокноту на столе. Он сразу подошел, представился, сел рядом. И тут Зигфрид Ленц, сидевший спиной к двери, услышал знакомый голос, проворно вскочил и с прытью, мало соответствовавшей его меланхолическому облику, бросился к Андершу. Они крепко обнялись. Встреча была неожиданной для обоих. А для меня это было что-то вроде случайного свидания Шиллера и Гёте. Всеблагие явно проявили щедрость, пригласив меня на этот пир.

Выяснилось, что Андерш и Ленц не виделись лет двадцать (а прежде очень дружили), что завтра они одним и тем же поездом отправятся в Цюрих, где должны выступить в том самом университете на весьма актуальную тогда тему «Литература и политика». Оба принялись уговаривать меня ехать с ними: ведь московской германистке такое действо должно быть очень интересно — левые студенты будут поддевать маститых писателей каверзными вопросами. Желание присутствовать на подобном мероприятии, увидеть Швейцарию, в которой я никогда не была и вряд ли когда-либо буду, отчаянно боролось во мне со страхом перед компетентными и не очень органами. К тому же у меня не было визы! Этот аргумент вы звал у моих собеседников веселый смех, еще раз подтвердивший, как трудно людям на Западе, даже самым просвещенным и утонченным, понять тех, кто находится по другую сторону «железного занавеса» (встреча, напомню, происходила в 1976 году). «Помилуйте, — сказал Андерш, — да там в вагон никто не заглядывает — ни пограничники, ни таможенники, поверьте мне». Но опыт гражданки СССР призывал к бдительности: нам всегда напоминали о провокациях, жертвами которых мы можем спать на зловредном империалистическом Западе. Вдруг как назло в вагон зайдет пограничник! Тогда я мгновенно и навсегда стану «невыездной»! Растерянность на моем лице показала моим собеседникам, что тему развивать не стоит, и мы перешли к разговору о книгах и литературе. Ленц, посидев немного, откланялся: он понял, что я жажду обстоятельной беседы с его старым другом. Я же стала задавать Андершу вопросы, на которые он терпеливо отвечал, и даже нарисовал в моем блокноте пилотку майора Динклаге, героя романа «Винтерспельт». Он был очень рад, что его роман выйдет на русском. Говорили мы, конечно, не только о том, как переводить некоторые фразеологические обороты из его романа, но и о вещах более значительных: о его жизни, о войне, о плене, его взглядах на коммунизм и фашизм, о книгах, уже написанных и задуманных. Как ни долог казался вечер, но, чтобы узнать обо всем, времени, конечно, было мало. Андерш сказал, что непременно приедет в Москву, когда выйдет его роман, чтобы встретиться с читателями. Только раз за весь вечер он вскользь упомянул, что у него больные почки и, возможно, предстоит операция; а в феврале 1980 года от его жены Гизелы пришло траурное известие.

Короткой личной встрече с Андершем предшествовала другая, как теперь говорят, виртуальная: в середине 60-х годов случайно, через одного доброго знакомого, ко мне попала тонкая книжка «Вишни свободы» в белой суперобложке, на которой автор был изображен в форме солдата вермахта. Эта книжка, прочитанная за одну ночь, и определила мой горячий интерес к Андершу, спала для меня, пусть это прозвучит слишком высокопарно, настоящим откровением. Это был совершенно иной взгляд на жизнь, на мир, на политику, на события XX века, на проблему выбора собственной судьбы. Это была книга о свободе и индивидуальной ответственности, о том, что человек лишь тогда бывает свободен, когда совершает свой выбор в одиночестве, «где-то между Богом и Ничто». Прочитав «Вишни свободы», я стала искать другие книги Андерша, прочла его замечательный роман «Занзибар, или Последняя причина», этот шедевр стилистического изящества и тонкого психологизма, потом нашумевшую в ФРГ «Рыжую», сборники рассказов, эссе, стихов и редкостных по красоте и глубине путевых очерков. Потом появился «Винтерснельт», и я влюбилась в этот роман и перевела его. Время уже было чуть более либеральное, к тому же роман был приписан к жанру «военного романа», хотя о войне там говорилось мало, а больше о любви, человеческой порядочности, о тупой злобе и ненависти, о том, возможно или невозможно сберечь честь в кровавых драмах военного времени.

Роман «Винтерснельт», повесть «Отец убийцы», несколько рассказов, вышедших в Москве в 70-80-е годы, — этим список русскоязычных изданий Анд ерша, собственно, и исчерпывается. И посему следует предположить, что нынешнему российскому читателю, особенно молодому, его имя мало что скажет. А между тем Андерша можно причислить к самым известным и значительным писателям Германии второй половины XX века. Он занимает достойное место в ряду выдающихся немецких авторов, вошедших в литературу после Второй мировой войны и отразивших ее опыт. Его имя можно без колебаний поставить рядом с Бёллем, Грассом, Ленцем, Кёппеном, Вальзером.

Три его ранних произведения, вошедшие в настоящий сборник, переведены едва ли не на все языки мира, и только заносчивая идеологическая избирательность советского книгоиздания настойчиво отторгала его от русскоязычного читателя. Сегодняшним молодым вообще трудно будет понять, почему до 90-х годов и думать было нечего об их издании. А просто дело в том, что Андерш описывает (в «Вишнях свободы», например) сложные зигзаги собственной судьбы, включая некое «двойное дезертирство»: сначала из коммунистической партии Германии в начале 30-х, а потом из нацистского вермахта в 1944-м. Это ключевые моменты его биографии, и к ним он, в разных вариантах, возвращается снова и снова. Но пишет он, конечно, не только об этом, но и обо всем, что приключается в жизни человека: о любви, о смерти, о встречах и разлуках, счастливых и горьких моментах бытия. Пишет о трудных, решающих поворотах судьбы, о чувстве вины и ответственности, о совести, чести и достоинстве. Его слог легок и изящен, интонация неповторимо музыкальна, стиль сдержан, но нехолоден. Его всегда волнует человеческий смысл происходящего, и он находит точный психологический контекст поступков своих персонажей.