Морфология реальности - Вадим Руднев

Руднев Вадим

Морфология реальности

Вадим Руднев

Морфология реальности

Посвящается Тане

Секрет, Элиза, не в умении держать себя хорошо или плохо вообще как бы то ни было, а в умении держать себя со всеми одинаково.

Бернард Шоу. Пигмалион.

Мне кажется, что в истории про Генри Хиггинса и Элизу Дулитл, написанной незадолго до первой мировой войны и служащей своеобразным прологом ко всему тому, что будет сказано ниже, было впервые заявлено на весь мир, что реальность опосредована человеческим языком, а мир вокруг человека таков, каким его язык выражает. И что, в сущности, человек есть то, что и как он говорит. Если бы вы знали, - признается Хиггинс собственной матери, - как это интересно, - взять человека и, научив его говорить иначе, чем он говорил до сих пор, сделать из него совершенно другое, новое существо . Да, мы знаем, что это действительно очень интересно. Кажется, все столетие только этим и занимались. В пьесе Шоу мне кажется наиболее примечательным тот оптимизм, с которым европейская культура в лице профессора Хиггинса вступает в новую, лингвистически-философскую стадию своего развития: перегородки между людьми и классами - языковые: надо найти общий язык - и тогда они исчезнут. Но вот прошло полвека, и оказалось, что языка - слишком много, что им фактически все и исчерпывается, и, отказавшись от языка, человек просто погибает. Это, если угодно, эпилог нашей истории, или ее Пролог на небесах. Я говорю о Постороннем Камю, герой которого попытался опровергнуть закон Хиггинса и вести себя так, как будто язык - это нечто вспомогательное. Это стремление прорваться сквозь язык, нежелание находить общий язык, кажется столь вопиющим, что именно оно и рассматривается судьями этого героя как чудовищная жестокость и бесчеловечность. Постороннего приговаривают к смерти, но, в сущности, он мертв уже в самом начале истории, так как он почти отказывался от семиотического понимания того, что происходит вокруг: ему все равно - наиболее частый его ответ на все вопросы (о понятии все равно см. подробнее [1]).

В основу этой статьи положено прагматическое понимание дихотомии текст - реальность (подробно см. [2]), которое в двух словах сводится к следующему. Понятия текст и реальность не имеют онтологического статуса, они прагматически обусловлены. Один и тот же объект может быть рассмотрен и как текст, и как реальность в зависимости, во-первых, от того, в состоянии ли мы воспринять объект как знак (то есть, в сущности, понятно ли нам его значение), и, во-вторых, хотим ли мы воспринять его как знак. Это зависит от обстоятельств и от нашей доброй воли, во всяком случае, это проблема нашего выбора (см. об этом [3]). И вот мы выбираем знаковый аспект реальности, совершенно, впрочем, не настаивая, что этот аспект единственный. Но для нас он, пожалуй, и единственный, так как он нам интереснее всего.

Прежде всего, реальность для нас - это слово, и мы будем стараться понять значение этого слова (скорее, именно так, во всяком случае, - не стараться понять, что такое реальность). Поэтому надо выяснить вначале, как употребляют это слово, и постараться отграничить наше понимание от других.

Реальность в самом общем смысле - это, по-видимому, нечто, что противоположно вымыслу или фантазии. Кажется, что для многих людей именно такое понимание этого противопоставления будет наиболее фундаментальным. То есть для человека почему-то важно и то, что есть на самом деле, и то, что вымышлено или нафантазировано: может быть, это необходимо для того, чтобы оттенить то, что есть на самом деле (но, может быть, и для того, чтобы беспрепятственно перепутывать одно с другим).

И вот тут-то путаница действительно начинается. Потому что что именно считать выдумкой, а что - реальностью, зависит от фундаментальных философских, религиозных, культурных и т.д. установок. Идеализм - это прискорбное слово, похоже, определяет то отношение к проблеме реальности, которое является противоположным по отношению к тому, о котором мы говорим. Проявляя достаточное количество такта и скромности, я не буду говорить о Платоне или махаяническом буддизме, а укажу лишь на то направление, которое сыграло одну из определяющих партий в философской симфонической разноголосице начала XX века, а именно на абсолютный идеализм Ф.Брэдли, для которого реальность есть невидимый высший абсолют, а то, что мы видим, только видимость реальности [4]. Мы будем говорить не о таком понимании слова реальность, а скорее о таком, в котором говорили о ней марксисты, или о реализме в смысле позднего Мура, как известно, полемизировавшего с Брэдли и утверждавшего, что он знает, что это его рука [5]. Витгенштейн и Малкольм добавили к этому, что слово знать тут лишнее, так как сомневаться по поводу руки вообще бессмысленно [6, 7]. Представим себе, однако, что человек обучен языку, в котором вообще нет существительных, а стало быть, нет и руки, а есть, скажем, то, чем можно держать, защищаться и т.п. Такого человека будет трудно убедить в том, что у него есть рука. Эта уорфианская поправка безусловно для нас важна, но тем не менее мы будем ориентироваться на людей, которые понимают, что такое рука. Они себе не сомневаются относительно руки и всего прочего, и именно такое вполне среднее и незамысловатое понимание мы и будем изучать. Такое понимание реальности, которое подразумевает в качестве фундаментальных своих основ ее материальность и независимость от сознания.

Все же мы скажем несколько критических слов по этому поводу. Когда человек говорит о независимости реальности от своего сознания, он, вероятно, имеет в виду и то, что в какой-то момент времени его не будет, а реальность останется. Мне все-таки трудно с этим согласиться, потому что ведь я говорю не о самой реальности, а о слове реальность, а полагать, что слова останутся после человека, слишком идеалистично. Поэтому я буду считать слово реальность фундаментально соотносимым с человеческим сознанием, так же как и все остальные слова. Ведь я не могу допустить вывода, в соответствии с которым, если реальность останется после смерти человека, то и после смерти всех людей останется язык. Такой вывод для меня, к сожалению, неприемлем. Но все же непонятно: что именно я критикую, понятие реальность или слово, как его употребляют люди. Мне казалось, что я собирался иметь дело исключительно со словами. Оказывается, это вовсе не так просто. Ну хорошо, если не останется языка, а останутся предметы, - не названные, потерявшие свое значение: природа, камни (вернее, то, что ранее так называли), - то все же в этом случае говорить, осталось что-то или не осталось, бессмысленно. Как же можно будет об этом говорить, если этого некому будет сделать. Почему же не предположить, что, как только пропадает, гаснет последнее человеческое сознание, то одновременно пропадают и камни, и трава, и солнце, и звезды. Уверяю, что этот вывод вполне реалистический, в нем нет никакого берклианства. Может быть, мы просто не знаем того вполне естественно-научного закона, в соответствии с которым вся эта природа возникает и пропадает вместе с сознанием, - ведь мы никогда не пробовали. Да и современная физика, вроде бы, показала, что реальность, если говорить о микромире, фундаментально зависит от того, кто ее наблюдает.

А разве вымысел полностью зависит от человеческого сознания? Ну да, если мы не знаем языка, мы не можем прочесть Анну Каренину и послушать Мессу си минор. Но ведь мы не знаем, кто и когда написал Слово о полку Игореве. И в этом смысле Слово, конечно, существует независимо от нашего сознания. Когда мы погибнем, оно останется, обессмысленное не больше и не меньше, чем трава, камни и синее небо. И для того, чтобы воспринимать не-вымысел, тоже нужно знать язык. Дремучий лес, пение птиц и журчание ручья - все это становится осмысленным, когда есть определенные, соответствующие им слова, когда они одинаково являются вещами и знаками. В этом смысле в равной мере и вещи являются предпосылками знаков, и знаки - предпосылками вещей. Да, Слово о полку кто-то написал, а лес вырос сам по себе. Но мы никогда не видели того, кто написал Слово, и мы не знаем также тех, кто написал Библию. Мы знаем, что Л.Н.Толстой написал Анну Каренину, но мы также знаем, что можно посадить лес, разбить парк и создать искусственное озеро. Да, Слово о полку и дремучий лес - это совершенно разные вещи, но в каком-то смысле и про то, и про другое и можно, и нельзя одновременно сказать, что они существуют независимо от человеческого сознания.

Конечно, я-то склонен считать, что это не так, что и то, и другое опосредовано сознанием, но это лишь факт моего выбора - прагматического и экзистенциального.

Я хочу также посвятить несколько слов второму свойству реальности на материалистический манер, то есть именно ее материальности. Мне кажется, что здесь имеет место то же самое, что и в случае с независимостью от сознания. Мне думается, что невозможно представить себе неоформленную незнаковую материю (так же, впрочем, как нематериализованный знак). Камень, лежащий на земле, невозможно оторвать от высказывания о том, что камень лежит на земле. Невозможно, не пользуясь словом камень или каким-либо еще словом или сочетанием слов, означающим камень, помыслить и увидеть камень, лежащий на земле. На возражение, что камень лежал там многие тысячи лет, я могу ответить, что, по моему мнению, то, что там лежало, не было реальностью. Представьте себе, что нечто, о чем вы не имеете ни малейшего представления, находится в каком-то состоянии, которое вы не можете описать. Вот это и будет тот камень, который лежал на земле тысячу лет назад. Он не был камнем, так как не было слова камень, и он не лежал, так как не было слова лежал. Конечно, мы можем предположить, опираясь на геологические или археологические данные, что там лежали какие-то камни, и вокруг них, возможно, ползали даже какие-то живые существа. Но если бы мы занимались археологией, то было бы неуместно ставить проблему, что такое реальность.