Дневник, 1917-1921 - Владимир Короленко

Владимир Короленко

Дневник, 1917-1921

1917 год

4янв‹аря›

Письма с фронта:1

«Мучаются здесь ужасно. Стоим, несмотря на морозы декабря, в бараках, в грязи, тело близко к телу, и повернуться негде. Нашу роту называют дисциплинарным батальоном. Розги, пощечины, пинки, брань – обыденная вещь. Нечто страшное творится. Солдаты записываются в маршевые роты на позиции, лишь бы отсюда… Вот как мучаются, и сидеть дома нельзя. Надо быть здесь».

«В последние дни, дни праздника, достали мы (нас кучка интеллиг‹ентных› солдат) газеты. Нас все время окружают толпы по очереди. Физиономии, тела, все движения – олицетворение вопроса: а что? Мир? И вместо ответа на этот вопрос мы им рассказываем о Распутине, о Протопопове2 и т. д. Брови грозно сдвигаются, кулаки сжимаются».

«Дедушка. В нашей роте 650 человек различных возрастов, начиная с 18 лет и кончая 42-43-мя. Ни один не знает задач войны; они им чужды. А в Думе кричат, что народ не хочет мира. Путаница… Уже 6 утра. Надо идти на занятия».

6 янв‹аря›

Председателем Госуд‹арственного› совета назначен И. Г. Щегловитов3, ренегат, как и Протопопов, только много его умнее. Я его знал лично по Нижнему. Фигура интересная, умница, начинал тов‹арищем› прок‹урора› в Нижнем, и мы оба встретились на «мужицких делах» в Горбатове4. Я – молодой еще, начинающий карьеру писатель, он – молодой тов‹арищ› прок‹урора›. Между нами установилась симпатия: мне пришлось отметить идиотские глупости председателя и прекрасные речи обвинителя, нередко переходящие в защиту.

Потом Щегловитов напечатал в моск‹овском› «Юридическом вестнике» статьи, в кот‹орых› доказывал необходимость введения в законодательство права физического сопротивления незак‹онным› распоряжениям полиции. Мы встречались впоследствии: во время дела павловских сектантов5, где суд действовал по прямой указке Победоносцева (даже объявление приговора было задержано на 2 или 3 дня: приговор был послан на одобрение в Петерб‹ург›!). Щегловитов был прислан от министерства юстиции. Защитникам (Муравьеву и Маклакову) выставлял себя защитником законности, но роль его была уж очень сомнительная.

Потом я еще раз его видел уже министром. Я с пок‹ойным› Якубовичем6 ходили к нему, чтобы предупредить готовившуюся катастрофу на Каре. На этот раз Щегловитов исполнил просьбу и катастрофа хоть на время была отсрочена.

Потом Щегловитов все более определялся, и мне приходилось в статьях в «Р‹усском› бог‹атстве›» и «Р‹усских› вед‹омостях›» отмечать вскользь эту эволюцию. После дела Бейлиса Щегловитов в речи при открытии какого-то учреждения по суд‹ебной› экспертизе уже счел нужным отметить, что писатель Короленко идет против суда присяжных (мои статьи: «Г.г. присяжные заседатели»). И я был предан суду, который не закончен и до сих пор7. В конце концов Щегловитов, образованный и умный, писавший о праве сопротивления, – теперь идет на помочах шайки темных черносотенцев и его имя – синоним темнейшей реакции наряду с Максаковым8.

7 января

Ушел еще Д. С. Шуваев, военный министр, на его место Беляев (М. Д.). Среди товарищей министров тоже большие передвижения. Около 4 янв. уволен В. А. Бальц, тов. мин‹истра› вн‹утренних› дел. Бывший тов‹арищ› председ‹ателя› Госуд‹арственного› совета И. Я. Голубев – переведенный в неприсутствующие чл‹ены› Госуд‹арственного› совета, подал прошение о полной отставке. «Это, – пишут газеты, – третий случай отставки, отказа от звания члена преобразов‹анного› Госуд‹арственного› совета по назначению». Ушел тов‹арищ› мин‹истра› нар‹одного› просвещ‹ения› Рачинский. Уходят министры H. H. Покровский (мин‹истр› ин‹остранных› дел) и В. Н. Шаховской (мин‹истр› торг‹овли› и промышленности). Тов‹арищ› мин‹истра› юстиции Веревкин после беседы с Щегловитовым отклонил предложение Добровольского остаться временно его товарищем. Объявлена отставка по прошению тов‹арища› министра вн‹утренних› д‹ел› М. В. Волконского.

10 янв‹аря› 1917

Из письма к А. Г. Горнфельду9 (о «Сл‹епом› музык‹анте›».

…Щербина10 челов‹ек› очень почтенный и прямо замечательный, если принять во внимание огромную силу, кот‹орую› пришлось ему употребить на преод‹оление› трудностей, не существующих для зрячих. Но этот слепой – прямая противоположность моему слепому, романтику и мечтателю. Щербина – позитивист до мозга костей. Он или судьба за него выполнила то, что хотел исполнить мой дядя Максим: разбил задачу на массу деталей, последоват‹ельных› этапов достижимого, получил от суммы определ‹енных› слагаемых известное удовлетворение «достижения», и это закрыло от него дразнящую тайну недостижимого светящегося мира. И он успокоился… в сознании. И уверяет, что он доволен и счастлив без полноты существования. Доволен – возможно. Счастлив – наверное нет. Можно вырасти в темном и затхлом подвале, никогда не испытав, что такое веяние свободного воздуха, аромат полей и лесов. Что ж. И тогда можно сказать: «нельзя тосковать о том, чего не знаешь»… Но все-таки тут будет ослабленный темп жизни, угнетенность, бессознательная грусть… Толчок, искра… и тоска станет сознательно-мучительной.

Но и кроме того, я считаю свой спор со Щербиной (да и не с одним Щербиной) нерешенным. Я убежден, что прав я: органически врожденная способность воспринимать световые ощущения требует органически же удовлетворения. Одним из элементов моего замысла был слепой, сидевший на дороге, залитой солнцем. И тогда еще я подумал: солнце должно его дразнить и возбуждать особенным образом. Ведь раньше, чем биологически выработались очки, называемые глазами, – наши протозоические предшественники видели (зародышевым зрением) всей поверхностью своего простейшего тела. Эта «помраченная» способность наших нервных клеток может выступать и обостряться во тьме «безглазия», как выступают звезды ночью. Солнце их поглощает своим избытком света, но только перекрывает, а не тушит. Солнце уходит, они выступают в наступившей тьме. Все это в свое время (задолго до «Сл‹епого› музык‹анта›») я продумал, читая Карпен-тера («Физиология ума»)11, и потом вспомнил при виде слепого на дороге. Это окрепло под влиянием биологических идей Михайловского12. И теперь я продолжаю считать, что я в своем замысле прав. И когда я (у себя за столом) смотрел на Щербину, уверявшего, что он доволен и что ничего более ему не нужно, – я видел то же самое.

25 янв‹аря›

События бегут быстро. Третьего дня газеты принесли известие о разрыве дипломат‹ических› отношений между Германией и Америкой… А у нас все продолжается мин‹истерская› чехарда. Говорят опять о возвращении А. Ф. Трепова и Игнатьева…13 Там, очевидно, мечутся, как перед пожаром. Теперь «воробьи чирикают на крышах» о таких вещах, о которых еще недавно люди только шептались. Слухи, слухи! Рассказывают, будто где-то кто-то стрелял в царицу. Вероятно, пустяки, но пустяки характерные. И приурочивается это к высшим кругам, гвардейским офицерам и т. д. В воздухе носятся предположения о дворцовом перевороте… Много оскорблений величества. Ходит характ‹ерный› анекдот, хотя мне передавали его со слов какого-то тов‹арища› прокурора. Мужика допрашивают по поводу оскорблений высоч‹айшей› особы. – Та чiм же я его оскорбив! Я ж тильки сказав: «нащо вiн дурний, тoi нiмiц (выразился еще резче) вiрить?»

Америка разорвала дипломат‹ические› сношения с Германией.

26 янв‹аря›

К украинству:

Из письма священнику Симоновичу на его простодушный вопрос, почему я не пишу об укр‹аинском› народе: «Вы, Гарин14, другой, третий, будете с удовольствием описывать Керженец, чалдонов, японцев, корейцев, – кого угодно, только не малороссов…»

«Вы спрашиваете, почему я мало писал из жизни Украины? Моя жизнь сложилась так, что в тот период, когда определяются литерат‹урные› склонности и накопляются самые глубокие и сознательные впечатления, – я находился далеко от Украины: в сев‹еро›-вост‹очной› России и далекой Сибири15. С тем народом я жил, там проехал и прошел тысячи верст по русским и сибирским трактам и бесконечным рекам, с теми людьми работал в полях и лесах. Понятно, что Украина осталась для меня в виде воспоминаний детства и прошлого, почему и в моих произведениях отразилась лишь такими рассказами, как „Лес шумит“ или „Судный день“, а Россия и жизнь ее народа вошли в воображение как настоящее, как часть моей собственной жизни.

Это о работе художественной. Что касается публицистики, то на Ваш вопрос я ответил раньше, чем он был задан» (ссылка на «Р‹усские› зап‹иски›», «Р‹усские› вед‹омости›» и «Укр‹аинскую› жизнь»)16.

3 февраля

Амфитеатрова17 высылают (военные власти) из Петербурга. Место назначения выберет комиссия при минист‹ерстве› вн‹утренних› дел.