Камешек в небе. Звезды как пыль - Айзек Азимов

КАМЕШЕК В НЕБЕ

Глава 1

Между двумя шагами

За две минуты до того, как исчезнуть с лица той земли, которую знал, Иосиф Шварц брел по оживленным улицам предместья Чикаго, повторяя про себя строки Браунинга.

В некотором смысле это было странным, ибо Шварц явно не производил впечатления человека, который может декламировать Браунинга. Он казался тем, кем и был на самом деле: удалившимся на покой портным, абсолютно лишенным того, что сегодняшние софисты называют «истинным образованием». Однако он удовлетворял природное любопытство обильным и бессистемным чтением. Повинуясь необузданной прожорливости, он подбирал все, что мог, и, благодаря особенностям памяти, сохранял в ней обрывки полученных сведений.

Например, «Рабби бен Эзра» Браунинга он прочел в юности дважды и, конечно, запомнил наизусть. Большая часть произведения осталась для него темным лесом, но первые три строки за последние несколько лет сделались для него подобными биению сердца. Вот и сейчас, в этот солнечный и очень яркий день, они звучали в глубине молчаливой крепости его разума:

«Так останься же со мной!Быть может, лучшее еще впереди.Ты — последняя эпоха жизни,Ради которой была прожита первая…»

Шварц ощущал эти строки во всей их полноте. После бурной юности, проведенной в Европе, трудных лет ранней зрелости в США безмятежность спокойной старости была абсолютно приятной. Имея собственный дом и собственные деньги, он мог уйти на покой, что и сделал. У него была жена, находящаяся в добром здравии, две удачно выданные замуж дочери, внук, скрашивающий эти его последние годы, — о чем еще он мог беспокоиться?

Была, конечно, атомная бомба и обильная, какая-то сладострастная болтовня о третьей мировой войне, но Шварц верил в хорошие качества человеческой натуры. Он не допускал возможности новой войны и не верил, что Земля когда-нибудь будет ввергнута в атомную катастрофу. И он кротко улыбался детям, мимо которых проходил, и молча желал им быстрого и не слишком трудного перемещения из юности к тому лучшему, что, быть может, еще впереди.

Он поднял ногу, намереваясь переступить через куклу, валявшуюся с бессмысленной улыбкой посреди тротуара, но не успел еще вернуть ногу в прежнее положение…

В другой части Чикаго находился Институт по исследованию атомной энергии. Его служащие могли бы располагать теориями относительно ценности человеческой жизни, хотя, с некоторым стыдом, должны были бы признаться: нет пока инструмента для измерения этого качества жизни. И когда они об этом думали, то не лишним было бы пожелать, чтобы провидение удержало человеческую натуру (и проклятую человеческую гениальность) от склонности каждое невинное и интересное открытие превращать в смертоносное оружие.

В то же время не худо было бы, если бы специалист, употребивший все свое любопытство к жизни на изобретение, которое могло бы уничтожить пол-Европы, рискнул бы своей жизнью, чтобы спасти жизнь абсолютно ничтожного человека.

Внимание доктора Смита привлекло голубое свечение за дверью химической лаборатории. Он заметил его, проходя мимо полуоткрытой двери. Химик, веселый молодой человек, напевая, орудовал с волнометром, наполненным раствором: белый порошок лениво плавал среди жидкости, медленно растворяясь в ней. Это было все, что сначала заметил доктор Смит, но потом тот же инстинкт, который заставил его остановиться перед дверью лаборатории, побудил его к действию.

Он вбежал в комнату, схватил линейку и смахнул ею на пол все с лабораторного стола. Раздалось смертоносное шипение плавящегося металла. Доктор Смит почувствовал, как на его носу повисла капелька пота.

Юноша непонимающим взглядом уставился на бетонный пол, покрытый пятнами серебристого металла. Пятна были неподвижными, и от них исходил жар.

— Что случилось? — слабо проговорил он.

Доктор Смит пожал плечами. Он и сам этого не мог толком объяснить.

— Не знаю. Скажите-ка мне… Что здесь происходит?

— Ничего не происходит, — пробурчал юноша. — Это был всего лишь образчик необработанного урана. Я производил испытания на медном электролите… Не знаю, что такого могло случиться.

— Что бы там ни случилось, молодой человек, я могу описать вам, что видел собственными глазами. На тигле возникло сияние. Имела место жесткая радиация. Уран, вы говорите?

— Да, но необработанный уран. А что, это опасно? Я не имею в виду, что безупречная чистота является одним из самых важных качеств для расщепления, не так ли? — Он быстро провел языком по губам. — Вы думаете, это было расщепление, сэр? Это не плутоний, и он не подвергался бомбардировке.

— И, — задумчиво добавил доктор Смит, — масса была ниже критической. Или, по крайней мере, ниже критической массы, которая нам известна. — Он посмотрел на запятнанный стол, на испорченную окраску шкафов, на серебристые полосы на бетонном полу. — И все же уран плавился примерно при 1800 градусах основной градации, а атомные явления не настолько хорошо нам знакомы, чтобы мы могли особенно красноречиво рассуждать на эту тему. В конце концов, это помещение могло быть насыщено случайной радиацией. Когда металл охладится, он должен быть добросовестно обработан, собран и внимательно изучен.

Смит огляделся, потом подошел к противоположной стене и недовольно нахмурился, глядя на пятно, находившееся на уровне его плеча.

— Что это? — спросил он у химика. — Оно всегда здесь было?

— Что, сэр? — юноша нервным движением выпрямился и подошел к указанному месту. Это было не пятно, а крошечное сквозное отверстие, проходившее сквозь всю толщу стены, так что через него можно было увидеть дневной свет.

Химик покачал головой.

— Этого я никогда раньше не видел. Но я сюда никогда и не смотрел, сэр.

Доктор Смит ничего не ответил. Он медленно подошел к термостату, коробке в форме параллелепипеда, сделанной из тонкого листа железа. Вода в нем медленно циркулировала по мере того, как взбалтыватель поворачивался с механической монотонностью, а электрические лампочки под водой, служащие нагревателями, вспыхивали и гасли одновременно со щелчками ртутного реле.

— Ну, а это что такое? — И доктор Смит легонько постучал пальцем по пятну на широкой стороне термостата. Его палец указывал на тонкий кружок, словно просверленный в металле. Вода до него не доставала.

Глаза химика округлились.

— Нет, сэр. Этого здесь раньше не было. Готов поклясться.

— Гм… А на другой стороне есть такое?