Лошади не виноваты - Михаил Коцюбинский

М.М. Коцюбинский

ЛОШАДИ НЕ ВИНОВАТЫ

— Савка! Где мой одеколон?

Аркадий Петрович Малына высунулся в окно и сердито кричал на своего лакея, помогавшего выпрягать из фаэтона взмыленных лошадей.

Стоял вспотевший, в одной сорочке, расстегнутой на груди, и нетерпеливо смотрел, как Савка в своей синей с галунами ливрее бежал по двору.

Одеколон был здесь, на туалетном столике, но Аркадий Петрович его не заметил.

— Вечно куда-нибудь засунешь!..

Он кисло буркнул, взял из рук Савки флакон, скинул сорочку и принялся обтирать одеколоном белое, желтеющее от старости тело.

— Ух... Как приятно освежает! — Потер ладонью грудь, на которой серебрились тонкие волоски, освежил под мышками, сбрызнул лысину и тонкие, старчески дряблые руки с сухими пальцами. Потом достал из шкафа свежую сорочку.

В сущности, он был в чудеснейшем настроении, как всегда после беседы с мужиками своего села. Ему было приятно, что он, старый генерал, которого соседи считали «красным» и неблагонадежным, всегда оставался верен себе. И в это тревожное время он по-прежнему отстаивал взгляд, что земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает. «Пора нам уже распрощаться с барством»,— подумал Аркадий Петрович, застегивая левую манжету и принимаясь за правую. При этом вдруг вспомнил, как радостно загудел сход, когда он разъяснил права народа на землю.

Это, как всегда, взволновало его, и после такого разговора он почувствовал бодрость и аппетит.

Когда он уже заправлял сорочку в брюки, скрипнула дверь, и на него бросилась Мышка, любимая собачка, породистый фокстерьер.

— Где ты, шельма, была? — нагнулся к ней Аркадий Петрович.— Говори, где ты, шельма, была? — Он любовно щекотал ей шею и уши, а она морщила носик, вертела обрубком хвоста и ловчилась лизнуть его в лицо.— Где ты шлялась, негодная?

В окно вливался поток полуденного света, и видно было, как сплошным морем плыли куда-то еще зеленые нивы, девятьсот десятин панской земли, которая то спускалась в балку, то вновь поднималась, подобно волнам.

Аркадий Петрович сделал гребнем пробор на редких волосах, расчесал усы с пожелтевшими концами и долго любовался сухим высоким лбом и благородным барским лицом, отражавшимся в синеватых отливах туалетного зеркала.

Серые, немного холодные глаза уже потускнели, на белках виднелись красные жилки, и эго беспокоило его: «Надо опять класть примочку!..» Сбоку на носу он заметил прыщик, достал из несессера кольдкрем, помазал и припудрил.

— Есть!

Ему хотелось есть, как молодому, двадцатилетнему, и это его радостно волновало. Как все зашевелится в доме, когда узнают, что он голоден! Как заахает жена, его старая хлопотливая Соня, засуетится Савка, и все будут смотреть ему в рот. У него так редко бывает аппетит...

Но Савка не приходил с докладом.

Аркадий Петрович выдвинул ящик комода и достал оттуда аккуратно сложенную блузу из серой шерсти, à laТолстой.

Приятно вздрагивая освеженным телом, натягивая рукава, он чувствовал себя демократом, другом народа, которому нечего бояться. С тех пор как он оставил свое министерство и поселился в деревне, мужики его полюбили. Еще бы! Он крестил и венчал, прощал потравы, давал советы, и все даже звали его «отцом». Он с удовольствием думал обо всем этом, а также и о том, что к обеду будут шампиньоны, которые утром Палашка несла в фартуке с огорода.

И тут же Савка, просунув в двери руки в белых перчатках, почтительно доложил, что обед подан.

Аркадий Петрович, похожий в своей широкой блузе на колокол, вошел в столовую.

Тотчас же задвигались кресла, и над ним склонились, целуя руки,— с одной стороны его лысеющий сын Антоша, а с другой — дочь, белокурая Лида, двадцатипятилетняя вдова. Они еще не виделись сегодня: Антоша недавно приехал с фермы, а Лида спала до полудня.

Софья Петровна — Соня — в свежем летнем капоте, уже держала в руке серебряную разливательную ложку. Перед ней стоял горячий борщ. Стол был накрыт на девять персон.

Аркадий Петрович опустился в широкое кресло, возглавлявшее стол, и похлопал рукой по соседнему креслу.

— Мышка! Сюда!..

Фокстерьер посмотрел на него закисшим глазом, вскочил на кресло и сел на свой обрубленный хвостик.

— А где Жан? Позовите Жана! — обратился ко всем и ни к кому в отдельности Аркадий Петрович.

Но в тот же момент открылись двери, и слепой Жан, брат жены, адмирал в отставке, вошел под руку со своим «миноносцем», как он называл лакея.

Высокий, крепкий, похожий на грот-мачту, плохо выбритый, Жан нащупывал грубой палкой пол и едва сгибал колени, одеревенелый и неповоротливый из-за слепоты.

Его долго и шумно усаживали на место, а «миноносец» стал сзади за креслом.

— Добрый день, Жан! — приветствовал его Аркадий Петрович со своего почетного места.— Что снилось?

Все улыбнулись этой ежедневной шутке, а Жан охотно, как ни в чем не бывало, начал рассказывать, обратив бельма куда- то в стену — через стол:

— Приснился город. Не те уродливые коробки, что вы зовете домами. Это была не куча грязи и мусора, не логовище людской нужды... словом, мне приснилось не то, что вы называете городом.

Он даже поморщился.

— Я видел прекрасный, невиданный город. Все, что люди создали в архитектуре, шедевры прошлого, настоящего и будущего, красота и удобства, храм, достойный человека... Только ваши потомки...

— Жан, твой борщ остынет!

— Ах, прости, Соня!.. Ну, мой «миноносец номер семнадцать», подвяжи салфетку...

— Есть,— встрепенулся «миноносец № 17» (по порядку лакеев, которых Жан часто менял). Он уже давно держал наготове салфетку.

— Я думаю, что-о... — благосклонно отозвалась Лида, склонив набок белокурую головку мадонны.

— Начали возить сено, Антоша? — заинтересовался Аркадий Петрович.

Антоша не слышал. Он накладывал своему легавому псу Нептуну, сидевшему рядом с ним на стуле кости на тарелку, и все видели только его макушку с редкими волосами.

Софье Петровне было неприятно смотреть, как неопрятно ест Жан, оставляя на усах куски свеклы, и она обратилась к сыну:

— Антоша, тебя отец спрашивает о сене.

— Ах, прости...— поднял он загорелое лицо и засюсюкал: — Вместо двенадцати возов привезли только десять. Артем съездил два раза и бросил, говорит, что его Ксенька напоролась ногой на железные грабли и надо звать фельдшера,— врет, конечно... А Бондаришин еще зимой взял деньги, а теперь крутит...

Антоша вспотел и раскраснелся от борща и хозяйственных забот. На его белом лбу густо проступил пот, а глаза посоловели.

Он знал все, что происходило в селе. У него было не меньше десятка детей от сельских дивчат, и не раз он мерился силой с самыми крепкими парубками, несмотря на офицерский чин.

— Все они таковы! — сердито вздохнула Софья Петровна и погладила таксу, сидевшую возле нее на стуле с важно выпяченной рыжей грудью, похожей на жилет.

— Вы придираетесь, дети мои,— благодушно отозвался Аркадий Петрович, кончая с борщом.— У мужика есть свои потребности, так же как и у нас, грешных.

Он был в прекрасном настроении после сегодняшнего схода.

— Безусловно, мне кажется, что отец...

Лида снова благосклонно наклонила головку мадонны и кисло растянула широкие бледные губы.

Но тут Антоша рассердился. Вечно эта Лида! Ее напели, как граммофонную пластинку, либеральные студенты, и она повторяет всякую чушь...

— Мужик останется мужиком, что ни говорите... Ты его медом, а он...

Отставной адмирал («броненосец», как он себя называл) почуял опасность от такого разговора. И пока Савка, ловко двигая руками в белых перчатках, собирал тарелки у господ и у собак, он начал рассказывать свой второй сон.

Он будто был в концерте. Это была музыка новых поколений, неслыханные сочетания звуков, нечто такое, перед чем Бах, Гайдн и Бетховен — пигмеи.

Антоше стало скучно. Он уже наслушался дядиных снов и предпочел заняться своим Нептуном.

Отрезал ломтик хлеба и положил его собаке на нос.

— Тубо!

Нептун сидел важно и недовольно щурил глаза.

На минуту в столовой затихло.

— Пиль!..

Только Лида вытянула длинную открытую шею и учтиво наклонилась в сторону дяди.

Но ее Мильтончик, стриженый пудель с боа на шее, как у дамы, и с голым задом, тронул лапой ее руку, прося еду.

Она обернулась к нему, поправила на собаке бант, такой же голубой, как ее платье, и дала Мильтону тартинку с маслом.

Хозяйка ждала, чтобы подали жаркое.

— Теперь действительность удивительнее снов! — повела она плечами и посмотрела на потолок.

А Антоша подхватил:

— Что правда — то правда. Такое творится вокруг, что не знаешь, чем и кончится. Вчера, говорят, земли барона Клейнберга запахали. Вышли в поле с плугами всей деревней и прогнали батраков барона.