Эвпатриды удачи. Трагедия античных морей. - Александр Снисаренко

Заклепаны клокочущие пасти.

В остывших недрах мрак и тишина.

Но спазмами и судорогою страсти

Здесь вся земля от века сведена.

И та же страсть, и тот же мрачный гений

В борьбе племен и смене поколений.

Доселе грезят берега мои:

Смоленые ахейские ладьи,

И мертвых кличет голос Одиссея,

И киммерийская глухая мгла

На всех путях и долах залегла,

Провалами беспамятства чернея.

                                 М. Волошин

ТРАГЕДИЯ АНТИЧНЫХ МОРЕЙ

Эти люди не имели отечества, их объединяло нечто большее: общее дело. Это были братья по крови - не по той крови, что текла в жилах их предков, а по крови их жертв и еще собственной, проливаемой в беспокойном настоящем ради неясного будущего. Они не могли воскликнуть подобно киплинговскому Шер-Хану: „Мы одной крови - ты и я!". Не могли не потому, что это было бы неправдой, а потому, что провозглашенное этими тиграми моря равенство - в опасности, в дележе добычи, в бою, в кутежах - напрочь исключало деление по какому-либо другому признаку. Язык и имена - вот то единственное, что напоминало им об их детстве, что связывало их с утерянной родиной.

ПАРОД.

ВРЕМЯ И МЕСТО ДЕЙСТВИЯ: XX ВЕК, ТЕАТР.

Сцена погружена в глубокий мрак.

Луч прожектора внезапно выхватывает

из темноты хорега, стоящего на проскениуме.

Он обращается к зрителям.

Вы, сидящие в зале, смотрите и слушайте и не призывайте гнева богов на головы бедных актеров. Вы, критики и сикофанты, не скрипите вашими стилями, дабы не спугнуть тени тех, кто пройдет перед вами. Вы, мореходы и воины, не судите нас слишком строго, но внимайте с благоговением деяниям ваших предков, ибо их слава - это ваша слава, а их подвиги - ваша история. „Весь мир играет на подмостках",- сказал однажды римлянин Петроний и назвал себя Арбитром, что означает „зритель". Его почитатель император Нерон переосмыслил прозвище, придав ему другое значение - „судья", имея в виду безупречный художественный вкус писателя. Но это не помешало сумасбродному венценосцу приказать своему кумиру принять яд. „Зритель" стал участником трагедии, подтвердив тем самым, что он был прав, считая мир театром, а людей - и зрителями, и актерами в одно и то же время. О „театрах военных действий" и „аренах борьбы" вы услышите в нашей трагедии.

 Наш спектакль необычен. В нем не будет хора, ибо когда бряцает оружие, музы умолкают. В его ход не будут вмешиваться боги, ибо действие будет разворачиваться в разных уголках обитаемого мира - Ойкумены, и вмешательство одних богов вызвало бы ревность других. В нем не будут разговаривать облака и герои не будут летать на Луну, как в комедиях Аристофана, ибо наше повествование не комедия и не сказка. Мы играем без масок и без бутафории. Перед вами пройдет трагедия тысячелетий. Наши герои - цари, грабившие ради обогащения, и оказавшиеся не у дел воины, раздумывающие, куда бы наняться на службу, бедняки, сменившие соху на весло ради куска хлеба, и авантюристы, искавшие приключений и славы».

 Так мог бы обратиться к вам мой далекий предшественник - хорег античного театра. Но мы, жители XX века, давно отвыкли от высокопарных фраз. Да и герои нашей трагедии употребляли язык обыденный. Мы мало знаем о них, и если отваживаемся посвятить им главу истории, то это, быть может, заслуга не столько летописцев древности, сколько вашего воображения, способного с нашей помощью из полуистлевших нитей соткать прочную и красочную основу.

 «Вначале было море» - эту истину открыл людям греческий философ Фалес. Из моря, по мнению его коллеги Анаксимандра, вышел весь животный мир, не исключая и человека. Море связывало народы, и оно же толкало их на то, чтобы завладеть им. Власть над морем - это власть над его берегами. «Море наполняет страну стремлением нажиться с помощью крупной и мелкой торговли», - изрек однажды «царь философов» Платон. Но вывод о том, что морские волны испокон веков вспарывались форштевнями купеческих кораблей, был бы неверен. Поэту поэтов Гомеру, например, слово «купец» вообще неведомо, хотя из этого вовсе не следует, что в его время не было торговли. Просто, отправляясь в море, никто не мог предугадать, чем ему придется там заняться: сбыть прихваченный на всякий случай товар, сразиться с соперником или не упустить случая умножить свое состояние.

 В римских юридических сборниках - дигестах - зафиксирован закон, приписываемый мудрому греческому законодателю Солону, где перечислены три равноправные профессии: моряки, пираты и купцы. Никто не мог игнорировать пиратский промысел, хотел он того или нет. Тут все зависело от обстоятельств, как и то, кому быть дичью, а кому - охотником. И никто не знал, в какой из этих ипостасей ему придется выступить, едва родной берег скроется из виду. Это была единая «трехглавая» профессия, наподобие греческой богини Гекаты или карфагенской Истины. Тысячу раз прав был немецкий поэт и философ Гёте, утверждавший устами самого яркого своего персонажа Мефистофеля, что «война, торговля и пиратство - три вида сущности одной».

 Ни один античный роман (а до нас дошло восемь) не обошел молчанием действия пиратов. И с полным правом можно утверждать, что в первую очередь с пиратством связано стремительное развитие судостроения, навигационных знаний, торговых связей, военно- политических союзов - всего, что составляет историю античного общества. Трудно переоценить роль «мужей, промышляющих морем», как называл их Гомер, и в сфере географических открытий. Именно они прокладывали новые трассы, отыскивали новые якорные стоянки и гавани, изобретали новые типы кораблей и вооружения.

 Когда мы слышим слово «пират», у нас возникают ассоциации двоякого рода. Либо перед нашим мысленным взором предстает жутковатый усатый верзила с черной бархатной повязкой на глазу, деревяшкой вместо ноги и с кружкой рома в изувеченной руке, покрытой татуировкой, горланящий приличествующие случаю песни и обучающий попугая популярной в данной среде терминологии. Либо перед нами смутно маячит байронический лик учтивого идальго в бархатном камзоле, шляпе с плюмажем и томиком Горация в холеной, хотя и загорелой руке - этакого разочарованного жизнью изгоя, лишь волею обстоятельств ставшего джентльменом удачи, странствующим «рыцарем, лишенным наследства».

 Два мира, два полюса. На одном - Джон Сильвер («Пиастры! Пиастры!»), Билли Бонс («Йо-хо-хо и бутылка рома!»), капитан Шарки («Не зевай! Налетай! Забирай его казну!»). На другом - Морган, уже сменивший имя Генри на Джон, но еще не знающий, что его ждут вице-губернаторство на Ямайке и пожизненная литературная слава в образе капитана Блада; тонкий поэт, талантливый ученый, государственный деятель, историк и неудачливый придворный Уолтер Рейли; организатор первого в мире коммунистического государства Либерталии на Мадагаскаре Миссон. Различие между этими полюсами не столь существенно, как кажется на первый взгляд: если первых мы бы назвали «типичными», то вторые - безусловная реальность, хотя и сильно подгримированная Временем. Все они вполне добросовестно и профессионально относились к своим пиратским обязанностям - каждый на своем месте и в меру своих способностей.

 Постепенно, исподволь сложилась устойчивая ассоциативная связь пиратства с определенными временными рамками: XVI-XVIII века. Времена Елизаветы, обласкавшей Уолтера Рейли и пользовавшейся его услугами весьма сомнительного свойства в угоду государственным интересам; времена Якова, обезглавившего его в угоду тем же интересам, но трактованным уже с позиций парламента; эпоха Петра I, пытавшегося завязать дипломатические отношения с Миссоном и снарядившего за два года до своей смерти неудачную морскую экспедицию на Мадагаскар. Можно подумать, что пиратство - не столько социальное явление, порожденное вполне конкретными условиями, а мода, внезапно возникшая и столь же внезапно почившая в бозе, что это какой-то дьявольский смерч, в течение двух или трех веков носившийся над Атлантикой в треугольнике, чьи вершины обозначены пиратскими государствами - на Ямайке со столицей в Порт-Ройале, на северо-западном побережье Африки со столицей в Сале и на Мадагаскаре со столицей в Диего-Суаресе.

 А между тем этот сомнительный промысел имеет древнейшую родословную и довольно бурную биографию. Ее начало неясно проглядывает сквозь дымку времени, а конец... Конца пока не видно.

 Первые сведения о пиратах отрывочны и неполны, мы находим их в скупых строках легенд и мифов, изложенных древними авторами, а порой и между строк. Означает ли это, что мы должны отнестись к ним с недоверием? Не отложилось ли в памяти поколений, наоборот, типичное, привычное, обыденное? Античные писатели повествуют о пиратах без излишних эмоций, как о заурядной прозе жизни, но в то же время связывают с морским разбоем деяния выдающихся личностей, полубогов и героев; некоторые из них состоят в родстве с самим Зевсом - верховным богом греков. Эти личности сильны (Геракл), изобретательны (Одиссей), мудры (Минос), как правило, выступают в роли правителя (Минос, Алтемен), иногда - правителя, оказавшегося волею судеб в экстремальных обстоятельствах (Одиссей, Ясон). Иными словами, сей малопочтенный с нашей точки зрения промысел трактуется как проявление ума, силы и инициативы, и это, в общем, не противоречит и тому, что мы знаем о пиратах XVII века. Правда, с той лишь разницей, что ни Людовику XIV, ни Елизавете, ни Филиппу II никогда не приходило в голову самолично взять в руку абордажную саблю, вздернуть на рее «Веселого Роджера» и отправиться с неофициальным визитом в территориальные воды своих соседей. В XVII столетии это уже не было принято, для этого существовали адмиралы, а также государственные преступники, за определенные услуги разыскиваемые не слишком усердно.