Темные отражения. Немеркнущий - Александра Бракен

Александра Бракен

Темные отражения

Немеркнущий

В память о моем отце, чья любовь к жизни и непреклонное мужество продолжают вдохновлять меня каждый день.

© Alexandra Bracken, 2012

© Ю. Васильевой, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Пролог

Впервые я увидела этот сон на второй неделе пребывания в Термонде, и с тех пор он повторялся, по крайней мере, дважды в месяц. А где еще ему было присниться, как не за гудевшей от пропущенного через нее электричества оградой? Неважно, сколько лет пройдет: два года, три, шесть – это место высосет из тебя все, до дна. Зеленая униформа, набившая оскомину каждодневная рутина: время постепенно начинало буксовать, словно глохнувший автомобиль, пока наконец не останавливалось. Я понимала, что взрослею: ловила свое меняющееся отражение в металлических поверхностях в столовой – но не чувствовала этого. Связь между прошлым и настоящим была разорвана – я зависла где-то посередине. А может, это вовсе была уже не я? В лагере, как только ты покидал камеру, лишался своего имени. Я была номером: 3285. А еще файлом, хранившемся на сервере, или «делом», запертым в сером бронированном шкафу. Люди, знавшие меня ДО, были знакомы с совсем другой Руби.

Сон всегда начинался одним и тем же: грохотом, резкими звуками. Я, старуха – кривая, сгорбленная и больная, – стояла посреди оживленной улицы. Возможно, даже где-то в Вирджинии, где жила наша семья, но меня так давно забрали из дома, что я вряд ли узнала бы родные места.

По обеим сторонам неосвещенной дороги неслись машины. Временами я слышала раскаты надвигающейся грозы, порой это был нараставший рев автомобильных клаксонов. Иногда я оказывалась в полной тишине.

Но дальше всегда происходило одно и то же.

Одинаковые черные машины с визгом останавливались прямо передо мной, а потом, когда я поднимала глаза, давали задний ход. Как и все остальное. Дождь отлеплялся от липкого черного асфальта, поднимаясь в воздух идеальными блестящими капельками. Солнце скользило по небу обратно к востоку, подгоняя Луну. И с каждым новым оборотом я чувствовала, как косточка за косточкой расправляется моя древняя сутулая спина, – и вот я уже снова стою прямо. Когда я поднимала руки к глазам, морщины и сине-фиолетовые вены на коже разглаживались, старость словно бы таяла и стекала с меня.

А потом мои руки стремительно уменьшались. Угол обзора дороги менялся; я тонула в огромной одежде. Звуки становились оглушительнее, резче – и я переставала понимать, что это и откуда. Время катилось назад, сбивая меня с ног, разрывая голову.

Мне снилось, что время повернулось вспять, и я вновь обрела то, что потеряла, и стала прежней.

А потом сны прекратились.

Глава первая

Сжав горло часового в локтевом захвате, я усилила давление, и резиновые подошвы тяжелых ботинок замолотили по земле. Ногти вонзились в черную ткань моей куртки и перчаток в отчаянной попытке их разодрать. Мозг, лишенный кислорода, все еще пытался найти выход, которого не было. Я видела их. Чужие воспоминания и мысли белыми вспышками жгли мне глаза, но я не ослабила хватки, даже когда охваченный ужасом разум охранника вытащил наружу изображение самого себя, уставившегося широко открытыми глазами в потолок темного коридора. Неужели умер?

А я и не собиралась его убивать. Солдат был выше меня на голову, широкоплечий, с мощными бицепсами. Я справилась лишь потому, что он стоял ко мне спиной.

Инструктор Джонсон называл этот прием «захват шеи», он же научил меня и множеству других. «Консервный нож», «распятие», «ущемление шеи», «Нельсон», «торнадо», «захват кисти», «спинолом». Благодаря им я, будучи всего-то полтора метра ростом, смогу обездвижить даже того, кто превосходит меня физически. И удерживать до тех пор, пока не пущу в ход настоящее оружие.

Теперь мужчина находился в полуобморочном состоянии. И я легко и уже безболезненно скользнула в его сознание: фрагменты памяти, хлынувшие мне навстречу, были окрашены в черный. Цвет проступал сквозь них, словно клякса на мокрой бумаге. Только уверившись, что солдат полностью в моей власти, я позволила себе ослабить хватку на его шее.

Да, не этого он ожидал, когда вышел покурить через неприметную боковую дверь магазина.

На морозном воздухе покрытые белесой щетиной щеки солдата покраснели. Я выдохнула облачко горячего пара из-под лыжной маски и откашлялась, каждой клеточкой чувствуя на себе внимание десяти пар глаз. Я провела пальцами по его коже, чувствуя, как они дрожат. От солдата пахло табаком, а еще мятной жвачкой – попытка скрыть дурную привычку. Я наклонилась вперед, прижимая два пальца к его шее.

– Проснись, – прошептала я. Мужчина широко, по-детски, открыл глаза. В животе у меня что-то сжалось.

Я полуобернулась на группу захвата – бойцы собрались за моей спиной и молча наблюдали за нами из-под масок.

– Где заключенный 27?

Здесь камеры не могли бы нас засечь – потому-то, полагаю, солдат без опаски позволял себе незапланированные перерывы, – но мне не терпелось скорее разделаться со всем этим.

– Не тяни, черт возьми! – процедила сквозь стиснутые зубы Вайда.

Когда сзади подошел командир нашей группы, по моей спине волной прокатился жар, а руки снова дрогнули. Проникновение в чужие мозги не причиняло боли, как раньше, не выжимало, скручивая разум болезненными узлами. Но обостряло восприятие сильных эмоций любого, кто находился рядом. И я ощущала отвращение, которое испытывал этот человек. Его черную-черную ненависть.

Краем глаза я видела темные волосы Роба. Приказ двигаться вперед, оставив меня здесь, готов был сорваться с его губ. Из трех операций под его командованием мне удалось закончить лишь одну.

– Где заключенный 27? – еще раз спросила я, подтолкнув разум солдата своим собственным.

– Заключенный 27. – Мужчина повторил эти слова, и его густые усы дернулись. Из-за проступившей в них седины охранник казался намного старше своих лет. Ориентировка, выданная нам в штабе, содержала краткое описание всех военных, прикрепленных к данному бункеру, включая и этого: Макс Броммель, сорок один год, родом из Коди, штат Вайоминг. Переехал в Пенсильванию, в Питтсбург, устроился программистом. После того как экономика рухнула, был уволен. Милая жена, тоже безработная. Двое детей.

Оба умерли.

Поток мрачных образов затопил каждый темный уголок, каждую щель его разума. Я увидела с десяток мужчин в одинаковом летнем камуфляже, выпрыгивающих из фургона, и еще несколько, вылезающих из «Хаммеров», окруживших огромную машину. В ней привезли преступников – тех, кого обвиняли в терроризме. И если данные, полученные Детской лигой, не врут, один из наших лучших агентов тоже находился там.

Я отстраненно наблюдала, как эти солдаты выводят из фургона одного… двоих… нет, троих. Конвоиры не были офицерами СПП или фэбээровцами, или церэушниками, и уж точно не полицейскими спецназовцами или «морскими котиками», которые, скорее всего, одним ударом уничтожили бы наш крошечный отряд. Нет, это были всего лишь резервисты Национальной гвардии, призванные в тяжелые времена на действительную службу. По крайней мере, в этом сведения оказались верны.

Плотно натянув капюшоны на головы заключенным, солдаты погнали их вниз по ступенькам заброшенного магазина к раздвижной серебристой двери бункера, скрытого под ним.

После того как большая часть Вашингтона была, как утверждал президент Грей, уничтожена группой пси-детей, которым вывернули мозги, он приложил все усилия, чтобы возвести эти так называемые мини-крепости по всему Восточному побережью на случай нового столь же масштабного катаклизма. Некоторые построили под гостиницами, другие укрыли в склонах гор, а третьи, вроде этой, спрятали у всех на виду под магазинами или административными зданиями в маленьких городках. Они предназначались для защиты Грея, его министров и важных военных чиновников, а еще, как выясняется, чтобы держать в заключении «особо опасную угрозу национальной безопасности».

Таких, как наш заключенный 27, для которого, судя по всему, были подготовлены особые условия.

Его камера находилась еще двумя уровнями ниже, в конце длинного коридора. Камера-одиночка с низким, темным потолком. Стены, казалось, сдавливали меня, но воспоминание было четким. Не снимая с заключенного 27 капюшона, солдаты привязали его ноги к металлическому стулу, стоящему в центре камеры прямо под единственной голой лампочкой, освещавшей помещение.

Я вынырнула из головы мужчины, освобождая его от физического и психологического захвата. Он сполз вниз по испещренной граффити стене в заброшенной прачечной, все еще находясь в плену собственного затуманенного мозга. Стереть из его памяти мое лицо и остальных было все равно что вынуть несколько камушков из неглубокого прудика с чистой водой.