Я тебя целовал… - Николай Рубцов

Николай Михайлович Рубцов

Я тебя целовал…

Стихотворения

«Мы будем свободны, как птицы…»

– Мы будем

свободны,

как птицы, —

ты шепчешь

и смотришь с тоской,

как тянутся птиц вереницы

над морем,

над бурей морской…

И стало мне жаль отчего-то,

что сам я люблю

и любим…

Ты птица иного полета…

Куда ж мы

с тобой

полетим?!

Ленинград,

март 1962

Сто «нет»

В окнах зеленый свет,

странный, болотный свет..

Я не повешусь, нет,

не помешаюсь, нет…

Буду я жить сто лет,

и без тебя – сто лет.

Сердце не стонет, нет,

Нет,

сто «нет»!

Ленинград,

сентябрь 1961

Ненастье

Погода какая!..

С ума сойдешь:

снег, ветер и дождь-зараза!

Как буйные слезы,

струится дождь

по скулам железного Газа…

Как резко звенел

в телефонном мирке

твой голос, опасный подвохом!

Вот, трубка вздохнула в моей руке

осмысленно-тяжким вздохом,

и вдруг онемела с раскрытым ртом…

Конечно, не провод лопнул!

Я

дверь автомата

открыл пинком

и снова

пинком

захлопнул!..

И вот я сижу

и зубрю дарвинизм.

И вот, в результате зубрежки —

внимательно

ем

молодой организм

какой-то копченой рыбешки…

Что делать? —

ведь ножик в себя не вонжу,

и жизнь продолжается, значит!..

На памятник Газа

в окно гляжу:

Железный!

А все-таки… плачет.

Ленинград,

1960

Волны и скалы

Эх, коня да удаль азиата

мне взамен чернильниц и бумаг, —

как под гибким телом Азамата,

подо мною взвился б

аргамак!

Как разбойник,

только без кинжала,

покрестившись лихо

на собор,

мимо волн Обводного канала —

поскакал бы я во весь опор!

Мимо окон Эдика и Глеба,

мимо криков: «Это же – Рубцов!»,

не простой,

возвышенный,

в седле бы —

прискакал к тебе,

в конце концов!

Но наверно, просто и без смеха

ты мне скажешь: «Боже упаси!

Почему на лошади приехал?

Разве мало в городе такси?!»

И, стыдясь за дикий свой поступок,

словно Богом свергнутый с небес,

я отвечу буднично и тупо:

– Да, конечно, это не прогресс…

Ленинград,

лето 1961

«Бывало, вырядимся шиком…»

Бывало,

вырядимся

с шиком

в костюмы, в шляпы, и – айда!

Любой красотке

с гордым ликом

смотреть на нас приятно,

да!

Вина

веселенький бочонок —

как чудо,

сразу окружен!

Мы пьем за ласковых девченок,

а кто постарше,

те – за жен…

Ах, сколько их

в кустах

и в дюнах,

у белых мраморных колонн, —

мужчин,

взволнованных и юных!

А сколько женщин! —

Миллион!

У всех дворцов,

у всех избушек

кишит портовый праздный люд.

Гремит оркестр,

палят из пушек,

дают

над городом

салют!

Ленинград,

март, 1962

Разлад

Мы встретились у мельничной запруды,

и я ей сразу

прямо всё сказал!

– Кому, – сказал, – нужны твои

причуды?

– Зачем, – сказал, – ходила на вокзал?

Она сказала: – Я не виновата…

– Ну, да, – сказал я, – кто же виноват?

Она сказала: – Я встречала брата.

– Ха-ха, – сказал я, – разве это брат?!

В моих мозгах чего-то нехватало:

махнув на все, я начал хохотать!

Я хохотал. И эхо хохотало.

И грохотала мельничная гать.

Она сказала: – Ты чего хохочешь?

– Хочу, – сказал я, – вот и хохочу!

Она сказала: – Мало ли, что хочешь!

Тебя я слушать больше не хочу!

Конечно, я ничуть не испугался.

Я гордо шел на ссору и разлад.

И зря в ту ночь сиял и трепыхался

в конце безлюдной улицы закат!..

Ленинград,

1960

Березы

Я люблю, когда шумят березы,

когда листья падают с берез.

Слушаю, и набегают слезы

на глаза, отвыкшие от слез…

Все очнется в памяти невольно,

отзовется в сердце и крови.

Станет как-то радостно и больно,

будто кто-то шепчет о любви.

Только чаще побеждает проза.

Словно дунет ветром хмурых дней.

Ведь шумит такая же береза

над могилой матери моей…

На войне отца убила пуля.

А у нас в деревне, у оград —

с ветром и с дождем гудел, как улей,

вот такой же поздний листопад…

Русь моя, люблю твои березы:

с ранних лет я с ними жил и рос!

Потому и набегают слезы

на глаза, отвыкшие от слез…

Ленинградская обл.,

пос. Приютино, 1957

Родная деревня

Хотя проклинает проезжий

Дороги моих побережий,

Люблю я деревню Николу,

Где кончил начальную школу!

Бывает, что пылкий мальчишка

За гостем приезжим по следу

В дорогу торопится слишком:

– Я тоже отсюда уеду!

Среди удивленных девчонок

Храбрится, едва из пеленок:

– Ну что по провинции шляться?

В столицу пора отправляться!

Когда ж повзрослеет в столице,

Посмотрит на жизнь за границей,

Тогда он оценит Николу,

Где кончил начальную школу…

1964

Тихая моя родина

В. Белову

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи…

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои.

– Где тут погост? Вы не видели?

Сам я найти не могу. —

Тихо ответили жители:

– Это на том берегу.

Тихо ответили жители,

Тихо проехал обоз.

Купол церковной обители

Яркой травою зарос.

Там, где я плавал за рыбами,

Сено гребут в сеновал:

Между речными изгибами

Вырыли люди канал.

Тина теперь и болотина

Там, где купаться любил…

Тихая моя родина,

Я ничего не забыл.

Новый забор перед школою,

Тот же зеленый простор.

Словно ворона веселая,

Сяду опять на забор!

Школа моя деревянная!..

Время придет уезжать —

Речка за мною туманная

Будет бежать и бежать.

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

[1964]

Букет

Я буду долго

Гнать велосипед.

В глухих лугах его остановлю.

Нарву цветов.

И подарю букет

Той девушке, которую люблю.

Я ей скажу:

– С другим наедине

О наших встречах позабыла ты,

И потому на память обо мне

Возьми вот эти

Скромные цветы! —

Она возьмет.

Но снова в поздний час,

Когда туман сгущается и грусть,

Она пройдет,

Не поднимая глаз,

Не улыбнувшись даже…

Ну и пусть.

Я буду долго

Гнать велосипед,

В глухих лугах его остановлю.

Я лишь хочу,

Чтобы взяла букет

Та девушка, которую люблю…

У сгнившей лесной избушки

У сгнившей лесной избушки,

Меж белых стволов бродя,

Люблю собирать волнушки

На склоне осеннего дня.

Летят журавли высоко

Под куполом светлых небес,

И лодка, шурша осокой,

Плывет по каналу в лес.

И холодно так, и чисто,

И светлый канал волнист,

И с дерева с легким свистом

Слетает прохладный лист,

И словно душа простая

Проносится в мире чудес,

Как птиц одиноких стая

Под куполом светлых небес…

[1964]

Соловьи

В трудный час, когда ветер полощет зарю

В темных струях нагретых озер,

Я ищу, раздвигая руками ивняк,

Птичьи гнезда на кочках в траве…

Как тогда, соловьями затоплена ночь.

Как тогда, не шумят тополя.

А любовь не вернуть,

как нельзя отыскать

Отвихрившийся след корабля!

Соловьи, соловьи заливались, а ты

Заливалась слезами в ту ночь;

Закатился закат – закричал паровоз,

Это он на меня закричал!

Я умчался туда,

где за горным хребтом

Многогорбый старик океан,

Разрыдавшись, багровые волны-горбы

Разбивает о лбы валунов.

Да, я знаю, у многих проходит любовь,

Все проходит, проходит и жизнь,

Но не думал тогда и подумать не мог,

Что и наша любовь позади.

А когда, отслужив, воротился домой,

Безнадежно себя ощутил

Человеком, которого смыло за борт:

Знаешь, Тайка встречалась с другим!

Закатился закат. Задремало село.

Ты пришла и сказала: «Прости».

Но простить я не мог,

потому что всегда

Слишком сильно я верил тебе!

Ты сказала еще:

– Посмотри на меня!

Посмотри – мол, и мне нелегко. —

Я ответил, что лучше

на звезды смотреть,

Надоело смотреть на тебя!

Соловьи, соловьи

заливались, а ты

Все твердила, что любишь меня.

И, угрюмо смеясь, я не верил тебе.

Так у многих проходит любовь…

В трудный час, когда ветер полощет зарю

В темных струях нагретых озер,

Птичьи гнезда ищу, раздвигаю ивняк.

Сам не знаю, зачем их ищу.

Это правда иль нет, соловьи, соловьи,

Это правда иль нет, тополя,

Что любовь не вернуть,

как нельзя отыскать

Отвихрившийся след корабля?

1962

Видения на холме

Взбегу на холм

и упаду

в траву.

И древностью повеет вдруг из дола.

И вдруг картины грозного раздора

Я в этот миг увижу наяву.

Пустынный свет на звездных берегах

И вереницы птиц твоих, Россия,

Затмит на миг

В крови и жемчугах