Мой любимый пират. Повести - Евгений Кремнёв

Мой любимый пират

Повести

Евгений Кремнёв

© Евгений Кремнёв, 2016

© Bykst, иллюстрации, 2016

ISBN 978-5-4483-4733-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мой любимый пират

I

…Когда чистила зубы, появился позыв к рвоте. И аппетита не было.

Врач в консультации принимал с двух. Оттуда вышла как в тумане: беременна! Ведь так береглась!.. Она прибавила месяцы, и получилось, что в январе 1994-го у неё родится ребёнок.

В полшестого вечера, как обычно, началась подготовке к работе. Особо тщательная. Сегодня она должна быть сверхнеотразима.

Наташа нарисовала глаза «спальные комнаты» с темными линиями теней на веках. Над ними высокомерно взлетели брови – мягко-коричневые – контрастировавшие с темной тушью. Природный цвет ее лица – фарфоровый. Румяна придали щекам цвет молочно-розовый. Довершал образ подведенный по кругу «рот-поцелуй».

Волосы, постриженные в форме карэ, были у нее лимонно-жёлтые. Наташа подняла подбородок, склонила голову набок, надула губы и прищурила глаза. Сходство Мэрилин Монро было потрясающим.

Сняв халат и трусики, она в зеркале шифоньера стада разглядывать себя, представляя, как эти аккуратные груди отяжелеют от молока и обвиснут. Девичьи бедра раздвинутся, давая место растущему плоду, живот раздуется, словно дирижабль. Она повернулась боком, пытаясь обнаружить изменения в плавном изгибе живота, уже содержавшем в себе нечто вроде ящерки или головастика. Одев трусики, она вертела в руках зеленое платье-резинку и представляла, как будет выглядеть в нем этак месяца через четыре.

Девушка бросила платье на диван, опустилась в кресло и, откинувшись на спинку, крепко зажмурила глаза, боясь разреветься и испортить макияж. Она мысленно послала пару крутых матов сильной половине человечества, и это помогло ей остановить уже вот-вот наворачивавшиеся слезы.

…Привычным взглядом она окинула еще полупустой зал. Сняла микрофон со стойки и глянула на Игорька – с блуждающей улыбкой инфанта переминавшегося за «клавишами».

– Три-пятнадцать! – махнул Игорек головой и нажал кнопку компьютеризированного инструмента. Этажерки колонок по бокам сцены ожили и выдохнули в зал упругую волну,

Наташа Уланова запела.

Песня исполнялась всего третий вечер и еще не приелась. Слегка прикрыв глаза, она погрузилась в сентиментальное варево попсовой лирики. Голос – теплого грудного тембра, – осыпаемый серебрянными звонами тарелок и прозрачными колокольцами синтезатора, порхал по акустическим этажам между тугими басами и хлесткими выщелкиваниями ударных; между роялем и откликавшейся на его зов медной группой. Во всю эту гармоническую мешанину, упрятанную в чипы хитрой электроники, вплетались жалостливые позывы Юрчищиной гитары и утробные кряки Стекловского тенор-саксофона.

Мужики, особенно южного нареза, отставив ножи и вилки, пожирали глазами виолончельную фигуру, женщины ревниво искали изъяны.

Отпев, Наташа ушла за колонну на сцене, собираясь переждать инструментальную композицию, но, едва сев, вновь встала: к сцене подрулил толстый «ара» – одетый дорого, но весь какой-то пыльный и оттого похожий на куль картошки. Он всучил Стеклу ассигнации и прогорланил, – Пусть карасавица ище сапает!.. Для Гоги сакажи!..

Справа от сцены сдвигали два стола и заново накрывали. Это было место Сережи и его команды.

Песня была старая, она пела не задумываясь, играла тембром и напрягалась всякий раз, когда в кабак входил кто-нибудь новый.

В перерыве сидела как на иголках и раздвоенная: одна половина ожидала Сережу, другая – улыбалась Игорьку, переминавшемуся с тарелкой в руке, наяривавшему бифштекс и улыбавшемуся клоунской улыбкой. Гитарист Юрчище – с вечно мятым воротником и съехавшим набок галстуком – курил у приоткрытой двери кондейки – пускал туда колечки; Стекло, забыв о толстозадой поклоннице, минутой, раньше поманившей его на «рюмку чая», прильнул ухом к саксофону и щелкал клапаном.

Сердце у Наташи тяжело забилось, когда Юрчище, слегка отстраняясь, улыбнулся в дверь. Стекло, оторвав ухо от сакса, сказал еще невидимому. – А-а, человек с красным лицом!..

«Не он!..»

В кондейку ввалился Валерок с зардевшейся физиономией. Он ухмыльнулся «Гы-гы-гы!», поздоровался с Юрчищем, который, придуриваясь, ответил ему таким же «Гы-гн-гы!».

– Пожди! Пожди! – сказал Игорек с набитым ртом, поддерживая Юрчищино придуривание, и протянул руку для рукопожатия.

– Когда долг отдашь, мля? – сказал Стекло.

– Да, Стекло, не души! – ответил Валерок, еще сильнее наливаясь красным. Он кивнул Наташе и цветом дошел до помидорной кондиции. – Чуваки! – он посмотрел на Юрчищу. – Гы-гы-гы! – оскалился тот.

– Я – серьезно! Песню сбацаете? «Скри…

– …Пожди! Пожди!.. – перебил его Игорек, ставя вылизанную тарелку на подоконник.

– …Конечно, конечно! – закивал головой Юрчище. – Деньги не нужны! Не-е!.. Блевать тянет от денег!.. Тоже на шару люблю песняки заказывать!..

– Си-минорную тебе Шопена! – сказал Стекло, откручивая клапан. Валерок, в кольце придуривавшихся музыкантов, вертел головой.

– Стекло-о?! – просунулась в кондейку голова толстопопой поклонницы.

– Лечу-у! – откликнулся саксофонист. Валера – морда-стоп-сигнал – упер руки в бока и сказал обиженно. – Чуваки, че жлобеете! «Скрипача» сбацайте!

– Конечно, конечно! – кивает Юрчище. – Шара – дело святое!.. Люблю играть на шару! А деньги – ни-ни!..

– Да, Юрок! Хули вы!..

– Водка что-то дорогая стала, – сказал Стекло, рассматривая открученный клапан. – Не кроет, что-ли? – он посмотрел на просителя. – Да, Валерок?..

– Ну, Стекло-о? – это толстопопая.

– Уже – всё.

– Да, будет ботл! Будет!.. Ну, вы зажлобели!.. – гнёт своё Валерок.

– Так зачем дело встало! – говорит Стекло. – Буфет – налево…

Юрчище вдруг перестает придуриваться и растягивает рот в преувеличенно радушную улыбку невидимке за дверью. Толстозадая исчезает. Стекло откладывает саксофон. Сладкая боль волнения пронзает Натащу от сердца до позвоночника.

Он вошел, как всегда, с высоко поднятой головой и в черном с иголочки костюме. В левой руке держал бутылку шампанского – любимый напиток. Здороваясь со всеми по очереди, он протягивал расслабленную кисть боксера и улыбался – весело и снисходительно. Сережа поставил шампанское на стол и сказал с ленцой. – Там… По ходу… Для братвы, что-нибудь наше…

Он был похож на монарха, вышедшего к своим подданным, и лишь Наташа позволяет себе фамильярность, – Привет, Чернов! – говорит она.

Глаза у Серёжи темно-коричневые с ослепительно белыми белками. Она слепнет под его взглядом, задыхается в разрежённом воздухе любви. Она примеряет мантию королевы и баюкает в колыбели юного принца.

…В пол-одиннадцатого в кабаке дым коромыслом.

Со сцены долбят лезгинку, под сценой – мелькающие в экстазе горского танца ноги южан-торговцев, а Наташа – вдруг свободная в конце последнего заезда – сидит в полумраке рядом с Сережей за их сдвинутыми столами, под змейками сигаретного дыма, в галдеже наливающейся братвы, и клонится к его плечу, впиваясь коготками в каменный бицепс. Она всегда так делает, когда он шепчет ей интимности. Например такие. – Как хочу тебя! Ты бы знала!..

Игорек поет медленный боевик. Душещипапельный.

Может сказать сейчас?..

Глаза Сережи, вдруг, делаются неуступчивыми. Он вперивается в выплывшего из-за качающихся пар лысого с мордой-колуном и бессмысленными глазами.

– Привет, Фил! – говорит колун.

– Привет, Пиписка!.. Ну как, журнал «Свиноводство» выписал?

– Не понял, Фил?

– Ну, когда поймешь – подгребай!..

На Другом конце стола Кислый, покачивающйся на задних ножках стула, орет. – Пиписка, бухнешь?

Колун кидает на него молчаливый взгляд.

– Завязал? – Кислый лыбится. – Ниче-е! Тяжело в леченьи, легко в гробу!..

– Поздно лечится, когда почки отвалились! – добавляют.

– Слышь, Фил, я в такую непонятку попал… Чуть тачку не отмели.

– А на какого ты в Уссурийск завернул?

– Да, карбюратор засрался…

– Карбер? И сигнала не подал? И фарами не мигнул? – Сережа весело оглядел стол.

– Да, карась там у него был! – орет Кислый. – Жирный, да? Хотел там тачку скинуть, да? А тебя там обули! Или чуть не обули!..

– Видел я твою тачану, – говорит Букса, разглядывающий кальмара на вилке. – Ну, и морда у нее!..

– Да, хоть с тачкой, козёл, остался!..

– И с башкой!..

– А на хер она ему!..

– И каково резюме? – спрашивает Фил, обнаруживая университетское

образование четырехлетней давности. Одной рукой он обнимает Наташу и смотрит на Пиписку.

– Чё? – не понимает колун.

– А резюме простое: на хитрую жопу есть хер с винтом!

– Да, в натуре, Фил, карбер!..