Марево - Виктор Клюшников

МАРЕВО

РОМАНЪ ВЪ ЧЕТЫРЕХЪ ЧАСТЯХЪ. [1]

Часть первая

ПЕРВАЯ МОЛОДОСТЬ

I. Тишь да гладь

Будто въ панорамѣ стелется волнообразная, зеленая равнина, мѣстами прорѣзанная полосами чернозема, со всѣми пригорками, рощами, водой и осѣвшими по ней хуторками. Приземистыя, бѣлыя хатки съ соломенными крышами выглядываютъ изъ темной зелени вишневыхъ садовъ; желтые скирды пестрѣютъ за плетнями; яры каймятъ берега прудовъ съ нависшими ветлами и очеретомъ: {Камышъ.} кое-гдѣ за околицей одиноко торчитъ вѣтрякъ; {Вѣтреная мельница.} а тамъ опять пошла разнотѣнная зелень овса, пшеницы, жита и проса, колыхаясь отъ вѣтра и переливаясь на солнцѣ до слѣдующаго хутора. И тянется безконечная степь, далеко уходя изъ глазъ, теряя всякую перспективу въ прозрачномъ, струящемся воздухѣ. Ясное, синее небо охватило кругозоръ и такъ низко приникло по краямъ, будто хочетъ закрыть этотъ тихій уголокъ отъ дурнаго глаза…

По степи ѣхалъ видный молодой человѣкъ, любуясь вечернею картавой. Полевая стежка слегка пылилась подъ дробными шажками малорослой лошаденки, и косые лучи солнца бросали длинный до уродливости силуэтъ ихъ по скошенной травѣ. Путникъ почти не правилъ лошадью; онъ какъ-то лѣниво протянулъ ноги на рогульки бѣговыхъ дрожекъ и самъ мѣшковато согнулся. Вѣтеръ относилъ назадъ изъ-подъ кожаной фуражки русые волосы; на румяномъ лицѣ такъ и сквозило, что окрестные виды не успѣли еще приглядѣться этимъ сѣрымъ глазамъ, весело перебѣгавшимъ съ одного предмета на другой. Подъѣхавъ къ хутору, онъ стадъ погонять коня; спустился съ покатаго берега пруда на хворостяную гать, распугавъ и столкнувъ въ воду крикливую семью утокъ, миновалъ два ряда хатъ и плетней, сопровождаемый неистовымъ лаемъ кудлатыхъ псовъ и криками мальчишекъ, засѣдавшихъ верхомъ на плетнѣ, и остановился у калитки панскаго двора.

Панскій домъ, впрочемъ, лишь съ большою натяжкой могъ удержать за собой такое громкое имя. Правда, это было длинное строеніе съ двумя выступавшими крыльцами по бокамъ и низенькою террасой межъ нихъ, уставленною цвѣтами въ горшкахъ, но тѣмъ и ограничивались его претензіи на барство; кругомъ обильно произросталъ клоповникъ, употребляющійся на вѣнички; маленькія окна подслѣповато глядѣли на террасу; деревянныя стѣны каждый праздникъ бѣлилась крейдою {Мѣлъ.}; а высокая, соломенная крыша сообщала ему до того сельскую физіономію, что съ приходской колокольни домъ казался прошлогоднимъ стогомъ сѣва. На террасѣ сидѣли всѣ владѣльцы хуторка, пользуясь вечернею прохладой. Анна Михайловна Горобець, толстая барынька, лѣтъ сорока пяти, съ полнымъ безцвѣтнымъ лицомъ, одѣляла чаемъ семью. Сынъ ея, Авениръ Николаевичъ, глядѣлъ англійскимъ юношей хорошаго тона; на его худощавое лицо набѣгали рѣденькіе свѣтлые волосы, пестрый лѣтній пиджакъ свободно охватывалъ его жиденькую фигурку, комфортабельно развалившуюся у кресла сестры. Подлѣ хорошенькой Юленьки вертѣлся молодой сосѣдъ-помѣщикъ, и что-то съ жаромъ ей разсказывалъ. Юленька, улыбалась всѣмъ розовенькимъ личикомъ, выставляя два ряда крошечныхъ бѣленькихъ зубковъ, шумѣла голубымъ шелковымъ платьемъ, поправляла каштановые волосы. Съ своей стороны, помѣщикъ, повидимому, имѣлъ самаго разрушительнаго свойства намѣренія насчетъ ея сердечка. Не безъ умысла принарядился онъ въ одноцвѣтную лѣтнюю пару planche, и такъ лихо закрутилъ усы и эспаньйолку….

— Владиміръ Иванычъ! радостно крикнула хозяйка: — я думаю, что это словно кого-то не достаетъ, а оно вонъ кого… Да, идите скорѣе! Экой увалень!

Пріѣхавшій въ самомъ дѣлѣ шелъ по двору развалистою походкой, и еще издали началъ улыбаться…

— Мусье Русановъ, племянничекъ майора, а это Акиндинъ Павловичъ Ишимовъ, сосѣдъ вашъ, представила хозяйка другъ другу гостей: — ну, какъ ваше здоровье? Нечего и спрашивать; по лицу видно…

— Что ему дѣлается! Онъ самъ все сломать радъ, засмѣялась Юленька, когда Русановъ опустился въ кресло, такъ что оно хрустнуло.

— Такъ я не кончилъ, заговорилъ Ишимовъ: — какъ только она долетѣла до зайца, а это былъ не заяцъ, а зайчиха, такъ обѣ отъ напора… такъ, pardon, и ощенилась….

— Ah, quelle horreur! крикнула Юленька.

— Что жь за horreur, вмѣшался Авениръ: — все это такъ натурально, въ порядкѣ вещей.

— Такъ что значитъ кровь-то! Щенята-то такъ зайчатъ-то и хватаютъ, такъ и хватаютъ!

— Слѣпые-то? спросилъ Русановъ.

Ишимовъ холодно отвѣтилъ ему, что чистокровные не родятся слѣпыми.

— Что жь Инны Николаевны не видать? обратился Владиміръ къ Юленькѣ.

— Да когда жь ее видать? Съ самаго обѣда пропала; таскается гдѣ-нибудь съ своимъ Ларой…

Наступила минута молчанія. Хозяйка замѣтила, что должно бытъ, тихій ангелъ пролетѣлъ, а Ишимовъ даже поглядѣлъ въ небо….

— Ну, что, какъ у васъ идутъ уставныя грамоты? спросилъ Русановъ.

— Э, охота вамъ, ей Богу! сказала хозяйка: — ничего не подѣлаешь съ этимъ народомъ; а тутъ еще посредникъ въ отставку хочетъ, просто и не глядѣла бы ни на что!…

— Говорятъ, у васъ саранча появилась?

— Кто ее знаетъ, говорятъ…

— Слышали новость? Въ Ильцы молодой графъ пріѣхалъ, сказалъ Ишимовъ, закуривая сигару.

— Какже! Вотъ веселье-то пойдетъ! Совсѣмъ жизнь перемѣнится? Богатѣйшій, вѣдь, аристократъ; балы станетъ давать, пикники, катанья…

— А я слышалъ, Бронскій гордецъ; до сихъ поръ носу ни къ кому не показываетъ, перебилъ Ишимовъ.

— Бронскій? Владиславъ? спросилъ Русановъ. — А я и не звалъ, что у него и въ этихъ краяхъ имѣнье; мы вмѣстѣ кончили курсъ въ университетѣ…

— А вы надолго въ ваши палестины?

— Не знаю, право; дядя уговариваетъ остаться съ нимъ… А кстати, Анна Михайловна: онъ поручилъ мнѣ попросить у васъ розановъ для варенья…

— Да кто жь у него варитъ? Неужто самъ? Это вѣдь надо умѣючи…

— Вонъ непосѣда-то идетъ! объявила Юленька.

Изъ саду шла высокая, стройная дѣвушка въ черномъ платьѣ и мускетеркѣ, бравурно надвинутой на задумчивое, немного блѣдное лицо. Черные глаза смѣло глядѣли изъ-подъ рѣзко очерченныхъ бровей, черные волосы густыми локонами разсыпались по плечамъ. Рядомъ съ ней громадный черный водолазъ, величаво выступая, несъ во рту корзинку съ цвѣтами….

— Вотъ онъ, Аня! Наконецъ-то нашла! крикнула она, обращаясь къ Авениру и показывая ему какой-то цвѣтокъ; но вдругъ словно осѣклась, сухо поклонилась собесѣдникамъ и прошла въ комнату.

— Кладъ нашла, усмѣхнулась Анна Михайловна, — только и дѣда. Словно принцесса какая, и словечка не кинула!

Собесѣдники продолжали заниматься чаемъ, только Русановъ началъ выказывать признаки безпокойства, повертывался на стулѣ, поправлялъ воротнички, безъ всякой надобности глядѣлъ въ сторону, и наконецъ всталъ.

— Я тутъ… привезъ книги Иннѣ Николавнѣ, проговорилъ онъ торопливо и, не докончивъ, отворилъ дверь въ домъ. Онъ проворно прошелъ залу съ круглымъ столомъ, фортепіано и плетеными стульями, гостиную съ мягкою мебелью, картинами, кивотомъ до потолка, полнымъ образомъ, и остановился у боковой двери.

— Можно войдти?

— Это что за китайскія церемоніи? отвѣтили извнутри.

Русановъ вступилъ въ маленькую комнатку, рѣзко отличавшуюся отъ прочихъ. Обоевъ не было; надъ желѣзною кроватью висѣли портреты Жоржа Санда и Женни д'Эрикуръ; надъ ними старинная сабля, отдѣланная золотомъ и каменьями. Письменный столъ, комодъ, на которомъ стояли книги, два стула и стѣнные часы составляли все убранство.

— Ну, здравствуйте, сказала Инна, надѣвая голубую туфлю вмѣсто промоченныхъ насквозь ботинокъ. — Какъ въ васъ столичныя-то замашки въѣлись!

— Развѣ и пуритане сердятся, шутливо спросилъ Русановъ.

— Еще бы! Ужь если докладывать, такъ впередъ извольте такъ: sa majesté la reine des fleurs veut-elle recevoir son humble serviteur? Въ городъ ѣздили? Въ библіотекѣ были? Регó привезли?

— И Регó привезъ, и, кромѣ того, два новые романа…

— Ну, вотъ это напрасно! Я не стану читать…

— Отчего?

— Да я никогда ихъ не читаю; зачѣмъ? Смотрите по сторонамъ, вотъ вамъ и романы!

— И никакихъ?

— Диккенса кое-какъ осиливаю на сонъ грядущій… Да вы, кажется, сибаритничать тутъ располагаетесь? спросила она, замѣтивъ, что Русановъ, закуривъ папироску, съ наслажденіемъ потянулся на стулѣ.

— А что?

— А что? Хорошъ! Вопервыхъ, я буду переодѣваться; пожалуй оставайтесь, если вамъ это занятно… Вовторыхъ, что скажетъ княгиня Анна Михайловна? Ну положимъ и это вздоръ. Втретьихъ, втретьихъ… Неужели надо сказать правду?…

— Валяйте!

— Вѣдь вы у насъ вовсе не такое рѣдкое явленіе, чтобы занять меня больше Регó. Я его ждала цѣлый мѣсяцъ…

— Покоряюсь, сказалъ Русановъ, смѣясь и отвѣшивая ей поклонъ…

Онъ пошелъ въ заду. Тамъ Юленька пѣла съ аккомпаниментомъ Вартовской рояли, а Ишимовъ, облокотясь на инструментъ, такъ и пожиралъ ее взглядомъ. Она закидывала головку, и еще громче выводила: "когда бъ онъ зналъ, что горькою тоскою" "Отравлена младая жизнь моя!" А тутъ же Авениръ молодъ кофе на ручной машинѣ, нисколько не женируясь пѣніемъ сестры.