Черная Калитва - Евгений Добровольский

Евгений Добровольский

Черная Калитва

Вечером над железнодорожной станцией, за разбитыми переходными мостами, повисшими растерзанным ржавым железом, за обгоревшим кирпичным остовом водокачки на полнеба полыхнуло дымное зарево. Взвизгнул смертельно раненный паровозик хриплым, тревожным гудком и затих, заглушённый раскатистым взрывом. Зенитные разрывы расцветили чистое вечернее небо, потом снова ухнуло, и на узле связи по звуку определили наверняка, что опять попали в эшелон с боеприпасами. Чего ж они их на станцию принимают, ведь каждую ж ночь бомбежки!

Горели цистерны с горючим. Отсветы недалекого огня ложились на лица дежурных смены. Стены вздрагивали. Посыпались стекла. Сколько там было до станции? Километра два, три? Разве это расстояние по военным, фронтовым масштабам? Скоро и до нас доберутся, маскировку следует проверять, подумал старший батальонный комиссар Матвей Филиппович Апанасенко, подшивая свежий подворотничок.

Он только что вычистил сапоги, побрился, пах тройным одеколоном, потому что гигиена прежде всего. Гигиена и внешний вид военнослужащего. Когда-то на заре своей армейской службы он понял раз и навсегда, что командир, тем более политработник, обязан быть примером для личного состава и никакие такие отговорки, ссылки на неудобства походной жизни не должны приниматься к сведению.

Старший батальонный комиссар посматривал в сторону станции, довольно ловко орудуя иглой. На душе у него было тревожно.

Батальон, в котором он служил, обеспечивал связью авиацию Юго-Западного фронта и размещался в Валуйках, населенном пункте с крупным железнодорожным узлом, который немцы, прорвав нашу оборону, сразу же и подвергли жестокой бомбардировке.

Телеграфная и особенно радиосвязь в условиях бомбежки дело сложное, требующее величайшего напряжения. Что стекла в окнах вылетят от взрывной волны — это ладно, это можно новые вставить, можно фанеркой подлатать, дежурная смена останется на своих местах. Беспокоило другое. Откуда у немца такая сила? Оно, конечно, всю Европу под себя подмял, но сколько ж у него самолетов, если на какие-то Валуйки столько приходится? И курсанты из учебной роты недоумевали, особенно там одна глазастенькая выступала решительно. Почему, мол, составы на станцию принимаются? Как так можно? Они даже рапорт коллективный — это в армии-то! — собирались писать и подать по команде, чтоб прекратить это безобразие.

— Нельзя так халатно относиться к своим обязанностям в военное время! Нельзя! Железнодорожнички… Их бомбят, а они забивают станцию снарядами. На всех путях составы со снарядами.

— Военные грузы вообще имеют свойство взрываться, — мрачно заметил старший батальонный комиссар. — Особенность такая. Член Военного совета знает. Железнодорожники, товарищи курсанты, тут ни при чем. Война, одним словом, идет.

Он был прав, но девушкам от такого довода легче не стало. Не успокоились. Они к командиру батальона военинженеру третьего ранга с тем же вопросом обращались. Гражданские люди! И снова та красивая, с темными глазами, первой выступала. Привыкла, понимаете ли, в гражданской жизни к тому, что хороша, что у нее успех, все на нее внимание обращают, и в армии думает с теми же ориентирами прожить. Нельзя так, голубушка, нельзя…

Батальон в полном составе перебазировался в Валуйки из Воронежа в начале мая. Весна выдалась ранней, душистой. Пахло теплой землей. Валуйки славились яблоневыми садами и самосадом.

Узел расширялся. Приняли новые связи, улучшили монтаж. Научились кое-чему за год военных действий. Генераторную станцию вынесли на сто метров в отдельное помещение, все, как предусмотрено уставом, питание подали по подземному кабелю, и тут началось. Подкатился фронт к тихим Валуйкам. По документам, которые проходили через руки старшего батальонного комиссара, он знал, что войска нашего Юго-Западного фронта после неудачного наступления на Харьков отступают.

Догорал вечер. Красное солнце, обещая ветреную погоду на завтра, садилось за крышами домов, наскоро превращенных в казармы. Все говорили просто — дома для личного состава, и только комиссар упорно говорил — казармы, хотя отлично понимал, что обшарпанные эти домишки так же похожи на казармы, как тот часовой у КПП, которого он видел из разбитого своего окна, заклеенного тонкими полосками белой бумаги, похож на настоящего часового, каким ему надлежит быть. У шлагбаума за дощатой, наспех сколоченной будкой прохаживалась девушка с шинельной скаткой через плечо, с противогазом, все по форме, зато пилотка кокетливо съезжала на висок на русой волне. Пилотку, небось, заколкой зафиксировала, подумал Апанасенко, иначе давно свалилась бы. Про себя он отметил, что скатка уродует женскую фигуру, и устыдился этой мысли: о чем я? Часовой… При всем при том винтовку держит правильно, как положено, и то хорошо. Сколько труда вложено, чтоб по крайней мере уставной вид придать всему этому воинству. Была рота как рота, отдельная рота связи, потом ее развернули в батальон по штатам военного времени, и пришли к ним девчонки, курсанты досрочных выпусков Харьковских и Ростовских курсов радиотелеграфистов. И сразу с первых дней — дежурство в боевой радиосети. Пришли опытные телеграфистки с гражданских телеграфов, вчера еще на высоких каблуках, в крепдешинах ходили, телеграммы принимали — выезжаю, жду, целую, твой, твоя — и еще, небось, замечания делали гражданам: «Пишите разборчиво!» — и бланк в окошечко от себя откидывали тонкими пальцами в маникюре, а сегодня солдаты. Вон она стоит на посту, шею нежную вытягивает, смотрит, как на станции полыхает, и, если на винтовку штык надеть, как раз одного роста боец и его оружие.

А сколько сил потрачено, чтоб поняли азы армейской службы: как в строю стоять, что такое строй, как к командиру подойти, подход, отход, а то:

— Матвей Филиппович, Матвей Филиппович…

— Я вам, товарищ курсант, не Матвей Филиппович, а в данный момент военного времени товарищ старший батальонный комиссар. Так надо обращаться. Поймите, вы в Красной Армии, а не у себя на Центральном вашем телеграфе.

— Я в почтовом отделении работала, Матвей Филиппович, то есть, простите, товарищ старший батальонный комиссар.

— Не простите, а виновата.

— В чем я виновата?

И действительно, в чем она виновата? В чем они все виноваты, девчонки, добровольно пришедшие защищать Родину или призванные на военную службу от папы и мамы строгой повесткой райвоенкомата? Видимо, суть женская такая, что многое в армейской жизни они органически не могут понять, успокоил себя Апанасенко. Вместо сапог на боевое дежурство тапочки обувают.

— Вы почему в тапочках?

— А так удобней, ноги к концу смены гудят. Мы всегда так…

Что тапочки! Случалось, вместо гимнастерки блузку наденет с украинской яркой вышивкой, из дому, видимо, прихватила в том вещевом мешке, в котором положено иметь кружку, ложку, две смены белья. Женщины… И как их ругать за это? Как наказывать?

— Товарищи, — говорил военком, — сделать из гражданской девушки красноармейца, дисциплинированного бойца, владеющего специальностью телеграфиста или радиста, совсем даже не простое дело. Большую роль в привитии воинских навыков играет строевая подготовка. И вы не улыбайтесь, в строю не положено улыбаться. Со строевой подготовки начинается служба. Строй подтягивает, дисциплинирует…

Старшина Бахметов кадровый, голос зычный, бывало, крикнет:

— Выше ногу! Тверже шаг! Запевай: «Петлицы голубые, петлицы золотые…»

Или еще у него была любимая песня для строя. Девчонки пели:

— Бей, винтовка, метко, ловко,Без пощады по врагу.Я тебе, моя винтовка,Острой саблей помогу.

Учил их, как мог. Они у него строевым ходили. А какой там строевой: сапог — сорок третий, нога — тридцать пятый, вот и бьет она строевым, сначала сапог, потом ногу. Разуется, портянка съехала, сбилась в комок, нога голая, вся в крови. Горе луковое. Ну да ладно, это все придет, успокаивал комбат Белоусов. Апанасенко соглашался. Хуже было с разными женскими фантазиями: то ночью в карауле светлячков за лазутчиков вражеских приняли, стрельбу открыли. Быка увидели, побежали, а до этого строем шли с оружием.

— Да как же вам не стыдно? А если танк фашистский на вас пойдет, вы от танка тоже побежите?

— Нет, от танка не побежим. В быка стрелять нельзя.

При всем при том и военком, и старослужащие признавали, что со своими служебными обязанностями девушки справляются отлично. Очень старательно, аккуратно работают. У некоторых большой опыт, телеграфистки классные, но с трудом усваивают, что армия не гражданка. И вот фантазии отсюда. У каждой своя фантазия. Фотографии женихов вешают над койкой, цветы, салфеточки расшитые. Какие такие салфеточки, возмущался Апанасенко. Война идет! А потом остывал: может, им это нужно?