Как загасить звезду - Ольга Играева

Ольга Играева

Как загасить звезду

Она выскользнула из двери, стараясь не только двигаться тихо, но даже не дышать. Петли не заскрипели, хотя она напряглась и съежилась, ожидая противного, режущего предрассветную тишину звука. Оставалось только молиться, чтобы придурки не проснулись. Потянув на себя дверную ручку, она напоследок замерла, вытянув шею в направлении оставшейся за спиной прихожей. Мощный разноголосый храп. Из-за приоткрытой двери тянуло премерзко — кислятиной, блевотиной, потом, несвежим телом…

Она двинулась по коридору к лифтам и вдруг поймала себя на том, что ползет крадучись на полусогнутых, хотя здесь, на лестничной площадке, смысла в такой предосторожности уже не было никакого. Наоборот — следовало бы мчаться со всех ног. Она уже изготовилась шмыгнуть на черную лестницу, но передумала — семнадцатый этаж, а она босиком, хотя и в колготках. Посмотрела вниз на свои необутые ноги. Без обуви было непривычно, она переминалась с ноги на ногу, тесно придвинув ступни одна к другой. Надо же так влипнуть! Но вытащить туфли из-под зада этого борова не было никакой возможности, да она и побоялась. Туфли, между прочим, в сто баксов влетели в бутике «ТИ джей коллекшн»… Жалко. Что тут, на хрен, жалеть, радуйся, что жива осталась!.. Откуда-то сзади раздался шорох, и она, вздрогнув всем телом, напряженно вслушалась, опасаясь услышать матерщину и неверные, гонящиеся за ней шаги. Она деловито завертела головой, прикидывая пути для отступления — за мусоропровод, на черную лестницу, а лучше в лифт, если вот прямо сейчас он подойдет. Если что — пожалеют… Она будет визжать, царапаться, кусаться и лягаться так, что вся округа проснется.

Она ждала лифта, но все ее внимание было там, у покинутой приоткрытой двери. Но шорох не повторился, кругом тишина, слышится только гул подъезжающего лифта. Она вступила в заплеванный лифт, соображая, как ей идти по улице босиком и не привлечь внимания. Проверила сумочку — слава богу, деньги есть! Хоть деньги у них успела взять наперед. А то, называется, сходила за хлебушком… Позавчера было. Или третьего дня? Нет, кажется, позавчера. Снял ее на шоссе мальчик — такой пристойный, интеллигентный. Все было тип-топ, вежливо, красивая работа — ах, у меня день рождения, мне так одиноко, а вы такая трепетная… Между прочим, так и сказал — «трепетная». Ну, разве не интеллигентный? А на квартире откуда ни возьмись еще двое появились — один тот самый боров, который теперь заснул, навалившись задом на ее стобаксовые босоножки.

И все — спеклась. Три дня ее из квартиры не выпускали, нелюди, водку в глотку лили, и пикнуть было невозможно, чуть что — сразу пощечина, ну и трахали когда хотели, то поочередно, а то все вместе так, что на ней места живого уже не было. Вот влипла так влипла, идиотка! Нашли себе секс-рабыню. Она достала пудреницу, открыла и посмотрелась в зеркальце — под глазом лиловел фингал. Попытки припудрить его ни к чему хорошему не привели — казалось, синяк от этих манипуляций только разросся и принял театральный фиолетово-розоватый оттенок. А, плевать, до свадьбы заживет… Главное, вырваться удалось. Придурки перепились и обкурились вусмерть.

Босиком — это ерунда. Теперь — добежать до дороги и взять такси или попутку. Внизу тоже было тихо — консьержка спала в своей будке, входная дверь для верности подперта палкой. Она осторожно, стараясь не шуметь, убрала палку… Остановилась на крыльце. Темно, но ночная темнота уже на глазах переходила в предрассветные сумерки — сначала серые, тоскливые, которые потом будут все больше наполняться солнечным светом и белизной. Небо было ровным, темно-синим, беззвездным, чистым. В самом центре низко, прямо перед глазами, висело огромное круглое облако, подсвечиваемое снизу растущей ослепительной, режущей своим сиянием глаз луной. Нижний край облака был свинцовым, и потому оно казалось огромным, придавившим воздух валуном, зависшим над землей.

Беззвучие. Только шуршание шин, доносящееся из-за дома — там проходит дорога. Она решила не выходить на тротуар, а шмыгнуть сразу влево, пробираться вдоль стены дома, по зеленому газончику, под балконами. Береженого бог бережет. Если кто-нибудь из придурков заметит ее отсутствие и вздумает выглянуть с балкона, то фиг он ее засечет, не увидит, как она пробирается вдоль кустов, пусть хоть высунется по пояс… А идти без туфель не так уж и зябко. Слава богу, лето, подумала она. И в следующую секунду уже летела головой в кусты, носом в землю, вытянув вперед растопыренные руки. Ладони заскользили по траве, пузо пробороздило кочку, а коленки ударились о кромку асфальта.

Чертыхаясь, она перевернулась и села на газоне. Сумочка отлетела к стене, в подбалконную нишу, на коленках зияли дыры, весь перед платья замаран грязно-зеленым. Пожалуйста, сначала была просто босая, что в крайнем случае можно было бы выдать за милую экстравагантность… И фингал под глазом — но это кто угодно поймет, это дело житейское, с каждым может случиться. Теперь же у нее видок как у опытной бомжихи.

Ветки кустарника лезли в глаза и не давали различить, обо что она все-таки споткнулась — под тающим лунным светом в скомканных неверных сумерках она разглядела какую-то кучу, мусорных мешков, что ли? Нашли где тряпье свалить — вон помойка через дорогу… Колени ныли. Она, согнувшись в три погибели от боли и физической неповоротливости, которая всегда одолевает человека после падения, вылезла из кустов и заковыляла к этим мешкам, будь они прокляты. За ними под балконом чернела ее сумочка. Она дотянулась до сумочки, выпрямилась и изготовилась пнуть с досады эти дурацкие мусорные пакеты. Но ее нога, уже занесенная для удара — не носком, она ведь без обуви, носком будет больно, а пяткой, — замерла. Из мусорного пакета на нее смотрел глаз. Человеческий глаз.

От неожиданности и ужаса она снова села на траву, упала как подкошенная на попу. Померещилось? Сумерки еще не рассеялись, и ей запросто могло померещиться сейчас все, что угодно. Предрассветный свет серый, неверный, меняющийся. Обманный… Резко ветер зашумел в кустах. Она оглянулась, боязливо на четвереньках подползла к мешкам и приблизила лицо к тому предмету, который поначалу показался ей глазом. Теперь все кругом обрело четкость, очертания предметов, которые еще недавно путались, наползали, сливались друг с другом, образуя неимоверные неузнаваемые нагромождения, определились. Это действительно был глаз, а куча мусорных мешков на газоне была вовсе не тем, за что она их приняла. На газоне, прижавшись щекой к земле, в неподвижной мертвой позе лежал человек в темном. И в его глазу, обращенном к девушке, не было ничего живого.

Она отшатнулась, отползла назад, толкаясь в землю голыми коленями. Оглянулась, повертела головой — никого кругом. Новый порыв ветра заставил ее вздрогнуть и съежиться. Ее начала бить дрожь, пальцы судорожно сжимали сумочку. Определенно у нее какая-то несчастливая неделя! Смыться или бежать обратно в подъезд, там у консьержки телефон в будочке? Как ни страшно, как ни неприятно было возвращаться в подъезд, оставаться один на один с телом тоже не хотелось, тянуло поскорее услышать человеческий голос. «Мамочки, — шептала она. — Что же это делается? А вдруг это маньяк? Вдруг он притаился рядом, прячется, выслеживает очередную жертву?» Стало жутко так, что дыхание остановилось, заморозилось где-то в глотке. Теперь она боялась даже лишний раз повернуть голову, уже ощущая на себе леденящий прицельный взгляд… Она осторожно обползла труп и, поднявшись, неуклюже, спотыкаясь, побежала обратно к подъезду.

Группа приехала, когда над Москвой вставало солнце. Невыспавшийся старший опер Костов с такой же невыспавшейся младшим опером Надеждой сначала подошли к распростертому на газоне телу, вокруг которого уже суетились врач, фотограф, эксперт-криминалист и прочие, и оценили предстоящую работу. От медэксперта толку, как всегда, добиться не удалось — все потом, после вскрытия. Тянуть из него приходилось как клещами — в конце концов Костов вытянул, что видимых глазу повреждений на трупе нет, ни следов ударов ножом или огнестрельных ранений, ни синяков или царапин. Похоже, смерть наступила в результате падения на землю с большой высоты, а впрочем, там видно будет…

— Проверить надо на содержание алкоголя или наркоты, — буркнул Костов и встретил уничтожающий взгляд эскулапа: яйца курицу учат! — Очень уж похоже на полет наркомана над городом… — оправдываясь, пояснил Костов.

Врач промолчал. Надежда стояла за плечом Костова и пока не проронила ни слова. Он покосился на нее. Ее недавно прислали ему в подмогу. Надежда, слава богу, оказалась молчаливой, терпеливой, никуда не лезла и пока ничем Костова не раздражала.

Ему рассказали, что в школу милиции Надежду по блату пристроил муж. Впрочем, тот еще «блат», полагал Костов. Лично он Надеждиного мужа не знал, но вообще в УВД капитан Андантинов был личностью легендарной. Он несколько лет возглавлял один из окружных убойных отделов, а около года назад в перестрелке получил пулю в позвоночник. С тех пор капитан числился в отставке, передвигался на инвалидной коляске, переключился на литературно-преподавательскую деятельность — читал лекции в колледже, вел семинары и писал дипломы по уголовному праву для оболтусов из юридического института.