Живая память - Андрей Платонов

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ

Второго мая 1946 года соединения Советской Армии завершили штурм Берлина. Над поверженной столицей третьего рейха взвилось красное знамя победы. К этому времени на всей территории Германии не осталось ни одной более или менее организованной части гитлеровских войск: они были разгромлены. Зловещее пламя мировой войны, взметнувшееся из логова фашистской Германии, было погашено. Через несколько дней представители ставки Гитлера вынуждены были подписать Акт о безоговорочной капитуляции. День окончания войны с фашистской Германией — 9 мая 1945 года — был объявлен в нашей стране всенародным праздником.

С тех пор прошло двадцать пять лет. Но чем дальше отодвигает нас время от тех исторических событий, тем масштабнее и величественнее видится их значение сегодня. Никогда не забудет человечество ратные и трудовые подвиги нашего народа, принесшего освобождение Европе от фашистского ига.

Мне, участнику многих сражений на фронтах Великой Отечественной войны, довелось пережить немало трудных, порой невыносимо тяжелых дней. Но в памяти от всех испытаний осталось чувство гордости за беспримерный героизм наших воинов. Защищая священные рубежи на берегах Волги или штурмуя вражеские укрепления на всем многотрудном пути от Волги до Берлина, советский солдат не знал страха в бою! Ни вода, ни огонь, ни ливни свинца, ни вихри рваного железа, что били ему в лицо на каждом шагу, ни холод в обледеневших окопах не могли остановить победного шествия наших воинов. Это были настоящие богатыри Земли Советской!

Победу ковал весь советский народ. И в этом всенародном подвиге принимали активное участие наши писатели, которые разили врага не только словом, но и храбро сражались в осажденных городах, партизанских отрядах, десантных войсках, участвовали в штурме Берлина... И многие из них отдали жизнь за Родину.

Писательское слово на фронте можно сравнить со снарядом, прицельно разящим врага. Оно вселяло в солдатские души веру в нашу победу, укрепляло моральную стойкость бойцов. Сколько благородного гнева к врагу разбудил в сердцах советских людей рассказ Михаила Шолохова „Наука ненависти"! Вспоминаются страстные выступления Николая Тихонова из осажденного Ленинграда. Его рассказы о мужестве защитников города Ленина, блокированного фашистами, поднимали дух, поддерживали неукротимое стремление разбить врага во что бы то ни стало. В героические дни Сталинградской битвы советские люди с волнением читали рассказы и очерки бойцов «литературного полка».

И все-таки в душу закрадывалась тревога: все ли узнают наши дети, будущие поколения о подвигах своих отцов, матерей, старших братьев и сестер, совершенных в боях с фашистскими захватчиками? Нас беспокоило, не останутся ли забытыми те, кто пал смертью храбрых на поле боя, не успев сказать ни слова о себе и своих боевых товарищах? Но уже в ходе войны стали появляться большие литературно-художественные полотна — романы, поэмы, пьесы, в которых во весь голос заговорили погибшие и живые участники войны. За это наше солдатское спасибо советским писателям! Они, летописцы героических дел своего народа, как бы вводят нас в горнило былых сражений, рассказывая молодежи, какой ценой была добыта победа, мирная жизнь, и утверждают ответственность поколений за судьбу своего Отечества.

Молодежь должна питать поистине сыновнюю любовь к тем, кто вынес на своих плечах всю тяжесть самой кровопролитной войны, которую знало человечество. И привить ей эту любовь и желание следовать дорогой отцов, сохраняя преемственность боевых традиций, призвана наша печать — историческая и особенно художественная литература.

В этом сборнике в основном представлены рассказы, отображающие героику наших воинов, самоотверженный труд советских людей в тылу. Между тем далеко не все рассказы о войне вошли в этот небольшой по объему журнал. И все же, читая эти произведения, я как будто вновь оказываюсь там, на переднем крае борьбы с захватчиками. Вспоминаются и напряженные дни сражения под Москвой, и героическая стойкость людей в дни блокады Ленинграда, и огненные бури на берегах Волги, и штурмовые ночи на Днепре, и шквальные удары наших войск по укреплениям противника на его собственной территории.

Каждый из писателей по-своему рассказывает о войне, своих боевых друзьях, о массовом героизме советских людей на фронте и в тылу, о мужестве и отваге бойцов, командиров, политработников, которых вела к победе наша великая партия.

МАРШАЛ СОВЕТСКОГО СОЮЗА,

ДВАЖДЫ ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

В. ЧУЙКОВ

Михаил Шолохов. НАУКА НЕНАВИСТИ

На войне деревья, как и люди, имеют каждое свою судьбу. Я видел огромный участок леса, срезанного огнем нашей артиллерии. В этом лесу недавно укреплялись немцы, выбитые из села С., здесь они думали задержаться, но смерть скосила их вместе с деревьями. Под поверженными стволами сосен лежали мертвые немецкие солдаты, в зеленом папоротнике гнили их изорванные в клочья тела, и смолистый аромат расщепленных снарядами сосен не мог заглушить удушливо-приторной, острой вони разлагающихся трупов. Казалось, что даже земля с бурыми, опаленными и жесткими краями воронок источает могильный запах.

Смерть величественно и безмолвно властвовала на этой поляне, созданной и взрытой нашими снарядами, и только в самом центре поляны стояла одна чудом сохранившаяся березка, и ветер раскачивал ее израненные осколками ветви и шумел в молодых, глянцевито-клейких листках.

Мы проходили через поляну. Шедший впереди меня связной красноармеец слегка коснулся рукой ствола березы, спросил с искренним и ласковым удивлением:

Как же ты тут уцелела, милая?..

Но если сосна гибнет от снаряда, падая, как скошенная, и на месте среза остается лишь иглистая, истекающая смолой макушка, то по-иному встречается со смертью дуб.

На провесне немецкий снаряд попал в ствол старого дуба, росшего на берегу безымянной речушки. Рваная, зияющая пробоина иссушила полдерева, но вторая половина, пригнутая разрывом к воде, весною дивно ожила и покрылась свежей листвой. И до сегодняшнего дня, наверное, нижние ветви искалеченного дуба купаются в текучей воде, а верхние всё еще жадно протягивают к солнцу точеные, тугие листья...

Высокий, немного сутулый, с приподнятыми, как у коршуна, широкими плечами, лейтенант Герасимов сидел у входа в блиндаж и обстоятельно рассказывал о сегодняшнем бое, о танковой атаке противника, успешно отбитой батальоном.

Худое лицо лейтенанта было спокойно, почти бесстрастно, воспаленные глаза устало прищурены. Он говорил надтреснутым баском, изредка скрещивая крупные узловатые пальцы рук, и странно не вязался с его сильной фигурой, с энергическим, мужественным лицом этот жест, так красноречиво передающий безмолвное горе или глубокое и тягостное раздумье.

Но вдруг он умолк, и лицо его мгновенно преобразилось: смуглые щеки побледнели, под скулами, перекатываясь, заходили желваки, а пристально устремленные вперед глаза вспыхнули такой неугасимой, лютой ненавистью, что я невольно повернулся в сторону его взгляда и увидел шедших по лесу от переднего края нашей обороны трех пленных немцев и сзади — конвоировавшего их красноармейца в выгоревшей, почти белой от солнца, летней гимнастерке и сдвинутой на затылок пилотке.

Красноармеец шел медленно. Мерно раскачивалась в его руках винтовка, посверкивая на солнце жалом штыка. И так же медленно брели пленные немцы, нехотя переставляя ноги, обутые в короткие, измазанные желтой глиной сапоги.

Шагавший впереди немец — пожилой, со впалыми щеками, густо заросшими каштановой щетиной, — поравнялся с блиндажом, кинул в нашу сторону исподлобный, волчий взгляд, отвернулся, на ходу поправляя привешенную к поясу каску. И тогда лейтенант Герасимов порывисто вскочил, крикнул красноармейцу резким, лающим голосом:

   — Ты что, на прогулке с ними? Прибавить шагу! Веди быстрей, говорят тебе!..

Он, видимо, хотел еще что-то крикнуть, но задохнулся от волнения и, круто повернувшись, быстро сбежал по ступенькам в блиндаж. Присутствовавший при разговоре политрук, отвечая на мой удивленный взгляд, вполголоса сказал:

Ничего не поделаешь, — нервы. Он в плену у немцев был, разве вы не знаете? Вы поговорите с ним как-нибудь. Он очень много пережил там, и после этого живых гитлеровцев не может видеть, именно живых! На мертвых смотрит ничего, я бы сказал — даже с удовольствием, а вот пленных увидит и либо закроет глаза и сидит бледный и потный, либо повернется и уйдет. — Политрук придвинулся ко мне, перешел на шепот: — Мне с ним пришлось два раза ходить в атаку; силища у него лошадиная, и вы бы посмотрели, что он делает... Всякие виды мне приходилось видывать, но как он орудует штыком и прикладом, знаете ли, — это страшно!