Искусство и Кофе - Софья Ролдугина

Софья Ролдугина

История пятая. Искусство и Кофе

О кофе говорят, что его приготовление сродни и науке, и колдовству. И тысячи правил, нюансов, тонкостей и суеверий, связанных с ним — лучшее тому подтверждение.

Если варишь кофе в турке — непременно добавь в него несколько крупинок соли, лучше морской — так и вкус, и аромат станут ярче. Воду следует брать исключительно свежую, потому что кипяченая разбудит в напитке неприятную горечь. Металл, даже серебро, тоже изменяет вкус к худшему, поэтому фарфоровая или стеклянная ложечка будет прекрасным выходом. Пропорции кофе и воды тоже важны — и лучшим вариантом издавна считают соотношение один к четырем. Положишь меньше кофе — и аромат не раскроется в достаточной степени, больше — и появится горьковато-вяжущий вкус.

Специи тоже неуловимо меняют этот божественный напиток. Свежесть и острота имбиря, пряность мускатного ореха, изысканность корицы, согревающий акцент красного перца и нежность ванили…

Да что там специи и пропорции! Иные знатоки говорят, что даже помешивание кофе по часовой стрелке или против меняет его вкус. А другие возражают — мешать напиток при варке и вовсе нельзя.

Кофе — это и наука, и колдовство… То, что люди издавна называют Искусством.

Порою жизнь преподносит такие сюрпризы, что только диву даешься. Впрочем, как поговаривала леди Милдред, лучше уж неприятная неожиданность, чем скука и пустота. Раньше я считала так же, но некоторые события, произошедшие нынешним летом, убедили меня в обратном. Приключения хороши тогда, когда не опасны для вас и ваших близких — а тот, кто думает иначе, просто не заглядывал еще смерти в глаза.

…С тех пор, как Эвани погибла от рук демонопоклонника, прошло уже около двух месяцев. Аксонию накрыла туманами и дождями неласковая осень. Мэдди до сих пор плакала иногда по ночам, а я видела Эвани во сне.

Леди Вайтберри пыталась порекомендовать мне какого-то парикмахера. Но тогда такое предложение показалось не просто неуместным, а… диким, что ли? Немыслимым? Святотатственным?.. Уж не знаю, что леди Вайтберри увидела в моих глазах, но она осеклась, быстро перевела тему и более к этому разговору не возвращалась.

Эллис запропал куда-то на целый месяц. Потом стал появляться — далеко не каждый день, как правило, ближе к полуночи, уставший, частенько промокший насквозь под заунывным и холодным бромлинским дождем. Просил чашку черного кофе для согрева, что-нибудь перекусить — и убегал, не успев ни единым словом обмолвиться о своей жизни. Раньше такое поведение меня бы огорчило. Но сейчас я была рада, что расследования и приключения обходят «Старое гнездо» стороной.

В прошлый раз они забрали у меня Эвани; что, если сейчас им приглянулась бы Мадлен? Или Георг с миссис Хат?

Или я сама?

А еще неожиданно у меня появилось свободное время — впервые, пожалуй, с тех пор, как леди Милдред оставила нас. С деловыми бумагами я научилась управляться едва ли не быстрей мистера Спенсера, в кофейню стала приходить только во второй половине дня… Зато хватало теперь сил и на блистательные приемы в доме леди Вайтберри, и на пятничные прогулки с леди Клэймор, и на визиты к моей дорогой Абигейл — каждое второе воскресенье.

Вот и сейчас я занималась наиприятнейшим делом — планировала развлечения на следующую неделю. Выбор был нелегкий.

Во-первых, в годовщину восшествия на престол Его величества Вильгельма Второго Красивого в Королевском театре давали премьеру новой пьесы — «Империя и Император». Разумеется, любому дураку ясно было, какую историю драматург спрятал под изысканным флером марсовийской стилистики. Маркиз Рокпорт любезно прислал мне приглашение на премьеру… однако не хотелось идти туда одной.

Второй вариант был куда более заманчив. Вчера мне пришло любопытное письмо, и теперь в столе дожидался своего часа конверт из дорогой белой бумаги, запечатанный красным сургучом с оттиском Частной галереи искусств мистера Уэста. К нему прилагалась записка, сделанная торопливым, угловатым почерком:

Леди,

В знак уважения и памяти обо всем, что Вы сделали для меня и для Патрика Мореля, присылаю Вам два приглашения на открытие выставки Эманнуэля Нингена — величайшего художника нашего века. Говорят, что его картины переворачивают душу и ведут ее к свету — и даже я, терзаемый профессиональной ревностью, вынужден согласиться с этим.

И вот недавно была обнаружена неизвестная картина Нингена, которую и собирается выставить в своей личной галерее добрый мой друг мистер Уэст. Первый показ пройдет в весьма узком кругу — без назойливых журналистов и глупых напыщенных критиков; будут присутствовать лишь те, кто открыт Искусству.

Надеюсь, мой скромный подарок будет Вам исключительно приятен.

Навсегда Ваш,

На выставку можно было пойти с леди Клэймор — и уже одна встреча с ней, несомненно, доставила бы мне удовольствие. Но пренебрегать подарком маркиза Рокпорта было бы неразумно в любом случае.

И тут в памяти сам собой всплыл текст последнего письма «с напутствиями», присланного женихом. Угрозы, приказы, попытки манипулировать мною…

Это было два месяца назад. Целых два месяца — и с тех пор ни одной весточки, только конверт с приглашением в ложу Рокпортов.

Я рассмеялась.

Кажется, выбор был сделан.

Бромли кутался в густой туман, как престарелая леди — в потрепанную шаль. С Эйвона тянуло чем-то затхлым и гнилым — обычное дело для этого времени года, отчего-то даже летом река не пахнет так сильно; недаром все горожане торопят наступление зимы, когда грязные воды скует хрупкий лед. И если за городом осень расцвечивали волшебные краски опадающих листьев, то в самом Бромли преобладал серый цвет — неба, домов и дорог.

Посреди этого бесцветного уныния леди Клэймор была подобна яркой вспышке — блистательная от пряжек на ботиночках до золотого лорнета. Чрезмерно пышные по нынешней моде юбки цвета морской волны; бирюзовая накидка с капюшоном, отороченным белым мехом; волосы, которые столичные поэты сравнивали с потоком солнечного света… Даже не верилось, что эта прекрасная леди перешагнула уже давно порог тридцатилетия. Пожалуй, будь она чуть менее равнодушной к светским утехам и не столь увлеченной искусством, то даже первые красавицы высшего общества сразу же растеряли бы всех своих поклонников.

К счастью для бромлинских сердцеедок, Глэдис была слишком умна — и недостаточно тщеславна.

— Виржиния, вы просто не представляете себе всю значимость удивительной находки мистера Уэста. Какая удача, какая редкая удача! — эти слова я слышала уже не в первый раз с тех пор, как предложила Глэдис поехать вместе на выставку. — Нинген умер необыкновенно рано, ему и тридцати пяти не сравнялось. Он оставил после себя лишь семьдесят девять полотен. Вдумайтесь в это число, Виржиния — как это мало для человека столь огромного таланта! И потому эта найденная картина островного периода его творчества так важна.

— Да, конечно, — я кивнула рассеянно, всматриваясь в серую хмарь за окошком автомобиля. Ехать мы решили вместе, потому что именно сегодня экипаж Клэйморов внезапно понадобился супругу Глэдис. — У нас, кажется, была одна его картина. Отец любил импрессионизм и купил ее еще при жизни мистера Нингена, причем у него лично. За три эсо, если я не ошибаюсь. Это около пятнадцати рейнов по-нашему.

Глэдис так резко развернулась ко мне, что я инстинктивно отшатнулась. Взгляд из-за блестящих стеклышек лорнета более подобал хищнику, вставшему на след, чем леди.

— Что за картина?

— «Островитянка, вернись!»

— Та самая! Святые небеса! Виржиния, почему я узнаю об этом только сейчас? — воскликнула Глэдис с неподдельным энтузиазмом и тут же сама себе ответила: — Впрочем, вопрос риторический. Вы, дорогая, никогда не интересовались искусством — увы.

Я спрятала улыбку.

— Что поделать — такой у меня практический склад ума.

Лайзо, до сих пор изображавший примерного водителя в низко надвинутом кепи, позволил себе фыркнуть еле слышно.

Глэдис вздохнула.

— Что ж, тогда, пожалуй, позволю себе оценить значимость картины Нингена в более приземленном эквиваленте. Одно полотно сейчас стоит в среднем десять тысяч хайрейнов.

Автомобиль как-то странно дернулся, но я списала это на ужасное состояние бромлинских дорог.

— Примерно четверть моего годового дохода, если учитывать поступления не только от земли… Неплохо! И это за какую-то картину?

— За картину великого Нингена, — поправила меня Глэдис с покровительственной улыбкой и легонько стукнула по плечу лорнетом. — Тем печальней парадокс — умер этот художник в нищете, на одном из тропических островов.