Пассажир без билета - Александр Аронов

Александр Аронов

Пассажир без билета

Документальная повесть

Пролог

Странное происшествие в цирке «Аэрос» осенью 1956 года

Советский цирк, гастролирующий в Лейпциге, давал шефское представление для воинов, своих земляков.

— Нашу программу мы начинаем с выступления эквилибриста Льва Осинского — фронтовика-орденоносца, бывшего сержанта противотанковой артиллерии! — объявил ведущий.

На манеже установили белоснежную колонну-пьедестал высотой в два с половиной метра. Погас свет, и прожекторы осветили статую, застывшую на колонне. Вот она ожила.

Осинский нагнулся, оперся правой ладонью о пьедестал, медленно выжал стойку, легко перешел во «флажок».

Солдаты дружно зааплодировали.

Артист снова исполнил стойку на одной руке. Из пьедестала начал выдвигаться длинный, тонкий стержень, поднимая артиста в стойке все выше и выше к куполу, опутанному сетью тросов и трапеций...

На уровне второго этажа стержень стал вращаться. Все быстрее и быстрее. Продолжая стоять на правой руке, Осинский плавно описал левой несколько кругов в такт вальса.

Снова раздались аплодисменты.

Сейчас стержень должен остановиться, уйти внутрь пьедестала, а артист — встать на ноги и раскланяться...

Свет погас неожиданно. Мотор остановился так резко, что Осинский чуть не потерял равновесие.

«Что случилось?..»

Умолк оркестр. В амфитеатре кто-то ахнул. Зрители заволновались.

Прошла минута. В кромешной тьме артист продолжал стоять на одной руке на верхушке длинного, дрожащего стержня.

Загорелась спичка, вторая, третья... Одна за другой они вспыхивали в разных концах зала.

Осинский слышал, как в наступившей тишине солдатские руки торопливо похлопывали по карманам, нащупывали коробки.

«Спуститься по стержню невозможно: он весь в масле... Сорвешься... Что делать?..» . Стержень уже ходил ходуном во все стороны.

Рука затекла. В глазах рябило от вспыхивающих то тут, то там огоньков. Кто-то поджег газету, еще одну, еще... Осинский почувствовал запах гари. В глаза резко ударил луч карманного фонарика. Осинский до боли зажмурился, чудом удержав равновесие.

— Саша! Лестницу! — вдруг сообразил он. — Она за кулисами, у выхода.

Униформист Андреев бросился за кулисы, чиркнул спичкой. Лестницы не было! А ведь он только что поставил ее сюда. Андреев обежал все закулисное помещение. Лестница исчезла.

Прошла еще минута.

У Осинского кружилась голова. Цирк поплыл, закачался из стороны в сторону.

«Сейчас упаду!.. Больше не выдержу!.. Где же Саша?..»

А униформист ощупью, натыкаясь в темноте на аппаратуру, разыскивал выход из-за кулис в пожарную комнату.

«Буду считать до пятидесяти, до ста, до тысячи — до тех пор, пока не принесут эту проклятую лестницу!»

— Свет! Дайте свет! — кричали солдаты.

В пожарной комнате лестницы не оказалось. Андреев, покраснев от натуги, отчаянно жестикулируя, кричал немцу-пожарнику:

— Лестница! Понимаете, лестница! Где в цирке еще есть лестница?

— Gibt es im Zirkus noch Leitern[1]? — в свою очередь, закричал немец, волнуясь не менее униформиста. — Ja, ja[2]!

— Я? Я? — радостно воскликнул униформист Андреев. — Где? Где?

— Ja, aber nur weit im Hof. Hol Sie schneller her[3]! — крикнул пожарный и первым бросился вниз по ступенькам.

«Пятьдесят пять... Пятьдесят шесть... Пятьдесят семь...»

— Свет! — ревел цирк.

«Сто десять... Сто одиннадцать... Сто двенадцать...» Внизу у колонны раздались крики.

Запыхавшиеся униформист и немец-пожарник притащили лестницу.

Осинский с трудом отдышался и с переводчиком направился к электробудке. В ней сидел молодой худощавый немец.

— Что случилось? Почему погас свет? — спросил переводчик.

— Испорчено! Капут! — ответил электрик, виновато улыбаясь и показывая на пробку.

Осинский вывернул пробку, проверил ее — цела! Электрик побледнел. Он никак не ожидал этой проверки.

— Нет! Нет! Другая!

Осинский вывернул и другую. Цела! И третья цела! Все пробки были целыми.

В будку ворвался взбешенный директор цирка «Аэрос» Лангельфельд и схватил электрика за ворот с такой силой, что затрещала рубаха.

— Ты ест мерзавец! Ты ест сволочь! — закричал он и отшвырнул парня в угол, на корзину с лампочками. — Не волнуйтесь, герр Осинский! Мы будем знать, кто таскаль лестниц, зачем таскаль, когда таскаль! Я ест не только директор, не только трессер слони, я ест детектив!

За кулисами, у гардеробных, Осинского ожидали взволнованные солдаты:

— Что случилось? В чем дело?

— Ничего особенного, ребята. Небольшая авария, перегорели пробки.

Солдаты не расходились, восторженно разглядывая Осинского.

— Автограф у вас можно попросить?

— Конечно, можно. С удовольствием.

К артисту протянулись руки с записными книжками, карандашами, самопишущими ручками. Кто-то подал носовой платок.

— Распишитесь, пожалуйста... Вы, наверное, с детства мечтали стать артистом цирка?

— Нет... Все вышло случайно. Мне было тринадцать лет. Я потерял родителей, воспитывался в детдоме, в Уральске. Однажды в городок приехала бродячая труппа... Это было в тысяча девятьсот тридцать седьмом году...

Часть первая

Левка становится «человеком-змеей»

Глава I

В городском саду

Три неразлучных босоногих друга: загорелый крепыш Левка, тощий, длиннорукий и горбоносый Миша Кац и хрупкая, беленькая Сабина — увидели на круглой тумбе серую рукописную афишу:

ГОРОД УРАЛЬСК, ГОРСАД, РАКОВИНА

СО 2-го ИЮНЯ И ЕЖЕДНЕВНО!

Проездом обратно в столицу!

Большая эстрадно-цирковая программа!

Жонглеры АБАШКИНЫ, каскадеры.

ЧЕЛОВЕК-АКВАРИУМ или ЧЕЛОВЕК-ФОНТАН.

Акробаты, клоунада! ЧЕМПИОНАТ ФРАНЦУЗСКОЙ БОРЬБЫ!

Ежедневно борются три пары!

ИЗВЕСТНЫЙ БОРЕЦ ЯН ДОЙНОВ

ВЫЗЫВАЕТ БОРОТЬСЯ ЖЕЛАЮЩИХ

ИЗ МЕСТНЫХ ЛЮБИТЕЛЕЙ.

Перед борьбой парадный выход всех борцов.

Борьбой будет руководить арбитр

известный московский спортсмен П. ЛАРСОН.

Ведет программу ПАНИЧ. Партия баяна ПАНИЧ.

Начало представления в 8 вечера.

Начало борьбы в 9 ч. 15 м. вечера.

Окончание в 10 час. 30 мин. вечера.

СПЕШИТЕ ВИДЕТЬ!!!

На цирковое представление детдомовцам купили двадцать билетов. Бросили жребий. Левка попал в число счастливчиков.

В городской сад ребята пришли задолго до начала представления. Они сразу заметили широкоплечего атлета с лицом гориллы. Очень загорелый, в ярко-зеленой шляпе и белой майке, он сначала сидел в кассе: продавал билеты, — потом встал на контроле.

— На шее-то крестик, гляди! — шепнул ребятам Миша Кац.

— Не то, что у тебя, некрещеного, — пошутил Васильев.

— Проходите, проходите, пацанье, что уставились? — сказал борец, обнажив ряд крупных зубов.

— Ребята, на уши гляньте, — тихо сказал Васильев. — Жуткое дело!

Уши силача походили на пельмени, все хрящи были переломаны от бесконечных схваток на ковре.

Атлет надорвал билеты, и ребята уселись на скамью, с нетерпением ожидая начала.

— Вот бы пощупать его уши! — мечтательно сказал Левка. — Интересно, жесткие они или мягкие.

— Подойди, пощупай! — предложил кто-то из детдомовцев. — Такую плюху получишь, что сто раз перекувырнешься!

— Да, здоровый бычище, — сказал Миша Кац. — Вы думаете, они по-взаправдашнему будут бороться? У них заранее все подстроено. И роли распределены, как в театре. У них есть и герои, и комики, и злодеи.

— Ну да! — не поверил Левка.

— Я тебе говорю. Отец объяснял. Он-то знает точно! Всю жизнь в центральном проходе Одесского цирка главным билетером простоял. Они заранее сговариваются, кто на какой минуте под кого ляжет.

— Не бреши!

— Не верь, твое дело!

На эстраду хромающей походкой вышел человек в черном лоснящемся костюме и, поклонившись, сказал:

— Привет! Привет всем впереди сидящим! А также позади стоящим!

Зрители зааплодировали. На сцену выставили табурет с баяном, покрытым куском желтого бархата.

— Первым номером нашей программы — «Турецкий марш» в исполнении известного баяниста-виртуоза Панича, то есть меня!

Кончив играть, баянист раскланялся и объявил:

— Следующим номером нашей концертной программы...

В этот момент за спиной у Левки, прямо над его ухом, раздался оглушительный звон и стук. Левка обернулся и не поверил своим глазам. За ним сидели... его любимые киногерои: длинноусый тощий Пат в котелке и коротышка Паташон в своей неизменной чаплашке на бритой голове. Паташон бил в большие медные тарелки, Пат — в огромный барабан. Ударяя в него войлочной колотушкой, он вопил:

День гуляю, три - больной,А на пятый выходной!Ты, да я, да мы с тобой!

— Ой-та-ри-ра-ра! — вторил Паташон, продолжая нещадно колотить в тарелки.