Ганнибал, сын Гамилькара - Георгий Гулиа

Георгий Гулиа

Ганнибал, сын Гамилькара

От автора

О Ганнибале, карфагенском завоевателе, герое Второй пунической войны, написана уйма книг, главным образом научных, документальных. Имеются о нем и свидетельства древних авторов, среди которых я бы особо выделил Тита Ливия. К сожалению, не осталось ни одной книги, написанной карфагенянином. Поэтому мы лишены возможности сопоставить римскую точку зрения на личность Ганнибала с карфагенской.

Что же до художественной литературы, то трудно назвать роман или повесть, рисующие образ Ганнибала-полководца.

Ганнибал – фигура весьма колоритная. Его можно поставить рядом с Александром Македонским. Может быть, не следовало особо останавливаться на его делах, если бы позже не появились у него рьяные последователи в различных частях света. И конец его тоже показателен для завоевателей разных эпох и народов.

Приступая к роману о Ганнибале – после романов о фараоне Эхнатоне, Перикле, Сулле, Омаре Хайяме, викингах, – я побывал в Карфагене (Тунис), на месте, где кончил свою жизнь Ганнибал (близ Стамбула), а также во Франции, в Неаполе, Капуе, Риме, на перевалах в Альпах и, наконец, в Картахене и Сагунте (Испания), откуда начинался знаменитый поход Ганнибала на Рим. Это тоже оказалось существенным подспорьем, необходимым для того, чтобы мысленно перенестись в глубину веков.

Я хочу выразить свою глубокую признательность Георгию Холопову и доктору исторических наук Илье Шифману, подавшим немало ценных советов. Мне приятно вспомнить доводы доктора Даниеля Райхеля, директора федеральной военно-исторической библиотеки в Берне (Швейцария), доказывавшего с геодезическими материалами в руках, что Ганнибал при переходе через Альпы воспользовался именно перевалом Малый Сен-Бернар, а не каким-либо другим, скажем, Мон-Сени или Мон-Женевром.

Решение

Он сошел со ступенек, ведущих в спальню. Их было всего три, и на каждую он ступал словно с опаской: неторопливо, держа ногу некоторое время на весу, а потом разом опуская ее, как бы пытаясь тяжелой стопой разломить тяжелые камни.

Он появился точно живое солнце на испанском аквамариновом небе – с лучащимися глазами, ясным лбом, с улыбкой, спрятанной в уголках губ.

И вот он, как мраморный столп на каменном полу, внимательно оглядел собравшихся. В эти мгновения он поразительно походил на своего покойного отца: та же осанка воина, та же гордая посадка головы, те же руки, созданные для того, чтобы верно держать меч. Ему не было еще и тридцати лет, однако сходство с отцом было явственное. Братья – Магон и Гасдрубал – не походили на него, хотя и были единоутробными.

Он приветствовал кивком собравшихся военачальников. Были среди них ветераны, воевавшие под началом Гамилькара и его зятя Гасдрубала, павшего от руки подлого убийцы, были и молодые, но уже успевшие показать себя в различных военных действиях на иберийской земле. Верно, по возрасту военачальники были разные. Но это едва ли удивительно. Поразительно другое: какой только народ не был здесь! Вон там, в углу, – карфагенцы, курчавоголовые нумидийцы, прямо перед Ганнибалом – греки и италики, по правую от него сторону – иберы, в сторонке от них – карпетаны. Они представляют разноязычное и разноплеменное войско, где встретишь также илергетов, бастулов, ваккеев, волков, лигуров… Да всех и не перечесть!

– Надеюсь, все в добром здравии и прекрасном настроении, – начал Ганнибал по-эллински и тут же перешел на родной, финикийский: – Если спросить меня о том же – скажу: спал превосходно, здоров, как бык.

Он улыбнулся широкой улыбкой. Это была не царственная улыбка. Нет! Это была улыбка воина, победившего несметные полчища…

– Ганнибал, – сказал его младший брат Магон, смуглый, большеголовый молодой человек, обожавший красивые доспехи, оружие и всегда хорошо вооруженный, – по твоему виду я сразу решил, что тебе есть что сказать нам в это весеннее утро.

– Да, – ответил Ганнибал, – ты угадал. И я скажу нечто, когда все усядутся поудобнее, ибо разговор будет не из простых.

– Мы к этому уже привыкли, – заметил Магон, ища глазами подходящую скамью.

– К чему, Магон?

– К твоим непростым разговорам…

– Ничего не поделаешь, – сказал Ганнибал, – такое время. Римляне шуток не понимают.

Магон обратился к соседу, чтобы слышали все:

– Эти же слова произносят римляне, когда имеют в виду Карфаген.

Ганнибал помрачнел, насупил брови и глухо повторил:

– Такое время.

Зал, в котором происходила эта встреча, был прямоугольный, убранный очень просто, а сказать точнее, никак не убранный. Посредине стоял длинный, из конца в конец, грубо обструганный стол. По обе стороны стола – скамьи, какие можно найти в любом крестьянском доме: плоское бревно на четырех слоновьих ногах. Окна были большие сравнительно с васконскими или галльскими. И, словно из другого мира, – прекрасные финикийские цветные стекла. Эти стекла и были главным украшением зала. Пожалуй, никаких украшений больше и не требовалось. Это римляне покрыли бы стены всяческими росписями и барельефами, разукрасили бы белым и черным мрамором. Нет, здесь ничего более не требовалось: дерево и цветное стекло – что может быть скромнее и прекраснее?!

Однако наилучшее украшение – военачальники, собравшиеся здесь: принадлежа различным народам и племенам, они самим видом своим и одеяниями являли чудесную пестроту, которая соперничала с разноцветьем оконных стекол.

В сущности, Ганнибал нынче утром собрал военный совет, хотя избегал этого определения. Просто желал поделиться своими мыслями. Он не будет спрашивать совета. Сейчас никакого совета не требуется. Итак…

Ганнибал уселся в голове стола. Скамья под ним была тоже грубая, тяжелая, словно на ней собирались рубить воловьи туши.

– Великие начальники нашего объединенного войска, – начал Ганнибал снова по-эллински, – мы живем с вами в прекрасном Новом Карфагене, мы вкушаем сладость жизни… – Он уперся взглядом в бронзовое красивое лицо нумидийца Нараваса, чья склонность к наслаждениям была притчей во языцех. – Да, вкушая сладость… В конце концов, в этом нет ничего дурного: человек рожден именно для этого. Я бы сказал так: заурядный человек, но не воин. – Ганнибал заговорил громче: – До моих ушей дошли неприятные слухи. Солдаты спрашивают: долго ли будет продолжаться праздное безделье в Новом Карфагене?

– Верно, – подхватил галл Бирикс, – такое и мне доводилось слышать.

– Не удивительно, – продолжал Ганнибал, не отводя глаз от Нараваса, – что ведутся подобные разговоры в войске, где собраны воины, а не женщины. Воин не для того занимает свое место в боевом строю, чтобы дохнуть от безделья, но чтобы готовиться к походам или жить в походах. Не так ли?

Этот вопрос обращен к ливийцу Матосу – пожилому, опытнейшему начальнику всадников.

– Так, – коротко сказал Матос. Он произнес это короткое слово потому, что думал только так, а не иначе. Он ходил в сицилийские походы еще с Гамилькаром, затем – с Гасдрубалом в Нумидию и с Ганнибалом немало прошагал по испанской земле.

Ганнибал улыбнулся словно бы через силу:

– Все это, то есть то, о чем мы с вами говорим, настолько очевидно, что нет здесь места ни для споров, ни для пустых разговоров. Иначе мы превратимся в болтунов, а этого, я надеюсь, никому не хочется.

По залу пронесся шумок, подтверждавший то, что сказано Ганнибалом.

Он наконец отвел взгляд от Нараваса и уперся им в стол, точнее, в свои кулаки на столе. Голос у него стал глуше, слабее оттого, что он больше заботился о мысли, нежели о красоте речи.

– Дело обстоит так… – говорил Ганнибал в это весеннее утро. – Есть во всем подлунном мире или, если угодно, под солнцем две державы, от которых зависит все настоящее и будущее человечества от Геркулесовых столпов до Индии, от Сахары до страны германцев, одетых в овечьи шкуры. Эти державы вам хорошо известны: Карфаген и Рим. Так понимаем мы, так рассуждают и в Риме. Это хорошо знают и умудренные науками эллины в Афинах. Карфаген ступил на испанскую землю не для того, чтобы уснуть блаженным сном в тенистых садах, в объятиях пламенных ибериек. Нет!

И Ганнибал хватил кулаком по столу.

Этот удар был подобен решительной точке, поставленной в конце великого решения. Такой удар способен даже мертвого разбудить.

Военачальники смекнули; речь пойдет нешуточная, это утро может стать началом великого дела. Магон повернулся к брату своему Гасдрубалу, сидевшему позади, и шепнул:

– Ты что-нибудь понимаешь?

– Нет, – сказал тот. – А ты?

– Тоже нет.

«Если это то самое, что мне кажется, – Ганнибал будет дважды молодцом…» – подумал Магон.

Ганнибал продолжал глухим голосом, что придавало его речи особенную значительность:

– Стало быть, мои дорогие соратники, у нас нет, да и не может быть двух мнений относительно того, кто противостоял и противостоит нам. Я полагаю, что наша стопа, стоящая здесь, на Пиренеях, хорошо чувствует основу под собой. То есть мы прочно утвердились от Гадеса почти до Сагунта и достаточно глубоко шагнули в глубь материка – до самой Васконии. Можно сказать, что мы хорошо обжили здесь эту землю. Правда, мы обязались не переходить через реку Ибер, не трогать Сагунта… Я с грустью думаю об этом дурном обязательстве, как и о войне, которую мы проиграли, а проиграв, потеряли Сицилию. Но вот здесь, – Ганнибал ударил себя в грудь, – здесь осталась глубокая обида за все происшедшее. Не буду ворошить старое, но в Карфагене не очень-то жаловали воинов, проливавших свою кровь в битвах с римским воинством. Вместо поддержки мы слышали предостерегающие голоса, вместо боевого напутствия – тягостное молчание, вместо денежной помощи мы видели протянутые руки: словно нищие, эти руки тянулись к нашим шкатулкам с золотом…