Потеря потери - Зинаида Миркина

Зинаида Миркина

Потеря потери

Очевидность невидимого

Поэзия Зинаиды Миркиной как бы насыщена воздухом горных вершин. И вместе с тем она проста, лишена всякой изысканности. Это разговор с Богом, перед которым нелепо прихорашиваться, перед которым смолкают наши взаимные счеты, наша ирония. Она признается Ему в любви, просто и открыто говорит о главном, о чем многие не решаются говорить. Может показаться, что эта беседа односторонняя, не диалог, а монолог. Но душа слышит, вслушивается, причастная великому безмолвию соединенных меж собою звезд, чей удел «светиться сквозь молчанье и тайное единство возвещать».

Внутренняя тишина предшествует молитве. Она – первое условие богообщения. Кто молится, тот знает, как трудно порой сосредоточиться, отключится от суетных мыслей, как трудно обрести внутреннюю тишину, которую Зинаида Миркина понимает как дар смирения. Все внешнее, поверхностное, разрозненное должно смириться перед внутренним, глубочайшим – Единым. Преклонить колени для поэта «так же важно, как дышать». Так пишутся эти стихи: сначала вмолчаться и поверить, а потом уже, собственно, акт творчества, когда «родится слово и забрезжит свет».

Шарль де Фуко (брат Шарль), основатель деятельных христианских братств, вспоминал, что в детстве его учили вслушиваться в тишину. Гуляя с дядькой по лесу, они молчали… Может быть в этом терпеливом вслушивании и родился будуший подвижник, безошибочно определивший нужды нашего шумного больного века.

Труд поэта – подвижнический труд. Особенно если стихи складываются как молитва, направленная в зенит – без всяких сомнений и околичностей.

Жизнь в ее неуследимой сложности – единый процесс, не прерываемый смертью. Она имеет притягательную собранность кроны. Ветвистая и разноголосая, она удерживается единством творческого замысла, который художнику понятен, может быть, как никому другому.

Беспокойная («ненасытная») человеческая душа мечется до тех пор, пока «ее не наполнит Дух Святой». То же самое говорил Иисус самарянке, пришедшей за водой к колодцу: «Кто будет пить воду, которую дам ему, тот не будет жаждать вовек» (Ин. 4,14).

Стихотворения Зинаиды Миркиной пронизывает христианская духовность. Однако своего неизменного собеседника она не называет по имени, а иногда и подчеркивает, что при всей вере в Него, Он остается непостижимым и неведомым Богом, которого проповедовал апостол Павел набожным афинянам.

Это призыв к смирению разума, к согласию на великую Тайну, которую нельзя знать извне, которой можно только причаститься изнутри. Ум имеет дело с внешними объектами и только сердце – с внутренней бесконечностью мира. «Лишь только умаление ума и разрастанье сердца…» Только тогда приходит успокоительная ясность.

Эта поэзия близка к молитвословию, искусству, более всего раскрытому в псалмах Давида. Такое откровение и постоянство может пробудить только личностный Бог, узнаваемый «в лицо», черты которого никогда не застывают и смысл которого неисчерпаем.

Духовный опыт автора этих стихов накапливался в смирении, в умении вынести всю тяжесть мира, не теряя своего «я». Ее кредо – «быть и быть наперекор всему».

Это о ней почти три тысячи лет назад сказал псалмопевец: «Князья сидят и сговариваются против меня, а раб Твой размышляет об уставах Твоих» (Пс. 118, 23).

Александр Зорин

Эта книга не была бы издана без постоянной помощи Александра Хабинского, которому я от всего сердца благодарна. Он из тех читателей, которые становятся почти что соавторами – делят жизнъ и судьбу моего слова.

З. Миркина

Что значит «Я»?

«Камин из пня. Костер – пещера…»

Камин из пня. Костер – пещера.Жар мягкий в воздухе НОЧНОМ.Углей мерцающих химерыИ шепот ветра ни о чем.

И шепот ветра, шорох бездны…Так неужели вечность – мгла?Так неужели я исчезну,Уйду совсем, сгорю дотла?..

И будет свет мерцать, змеиться,В безмолвьи красном жар тая,И будет вечер, будут лица,И будет лес, –А я?.. а я?..

Сгоревший уголь, пепла груда –И тишь вокруг, и тишь в крови…А я тогда себя забуду,Совсем забуду, как в любви.

Когда вся тяжесть – пух лебяжий,Не давит больше плоть моя;Когда душа уже не скажет,Не всхлипнет вдруг: «А я? А я?»

Элегия

Что значит «я»?Да, у меня есть имяИ даже это званье – «человек».Но все – слова, а что все это значит?

Есть в мире лес. Есть сосны над оврагом,Есть путаница веток молодых,Бессмыслица звенящих трелей птичьихИ безымянность неба, безымянность такого счастья!..Кто ему даст имя? Кто даст невыразимости слова?

Заговорите, сосны! И сосна заговорила.Я и есть сосна заговорившая вот эта.Заговорившая, но все-таки сосна… сосна! СоснаИ путаница веток, бессмыслица звенящих трелей птичьихИ это небо –вот, что значит «я».Не дай Господь вдруг отделиться словуОт древнего значенья своего.Я без сосны всего лишь звук пустой,Так, скорлупа сухая без ядра.О, сколько скорлупы самодовольной вокруг!А сосны над оврагом –безмолвствуют. И птицам не пробиться сквозь толщу слов,Сквозь отверденья эти – внутрь, в жизнь…О птицы, птицы! Птицы!Словам понравилось бряцать друг перед другом и красоваться.Не пора ли им замолкнуть?Ведь даже и скромнейшие слова, прозрачные, исполненные смысла,И те – слова, а все слова – сотрутся.И будут только сосны над оврагом,И путаницы веток молодых,И безымянность неба, безымянность глубин последних.Там, в глубинах, жизнь – безмолвствует…Когда слова начнуг стираться и пугаться,Я тихо прислонюсь к моей сосне,К моей земле весеннейИ – замолкну.А ты заплачешь, решив, что нет меня, и будешьискать, и биться, и кричать, и звать.

Родной мой, милый, как мне жаль тебяИ как мне хочется тебя утешить…Но почему ты не сумел тогда, еще тогда, когда слова звучали,В меня взглянугь сквозь все словаДо самых этих сосен над оврагомИ пуганицы веток молодых?Тогда бы больше не было разлукдля нас с тобой,И ты б узнал, что значит загадочное это слово – «смерть», –Уход к своим корням и тайна встречи с самим собой…Не знаешь? Не можешь знать?Ну что же, плачь тогда.Плачь, плачь еще, покуда не родитсяИз плача песньИ, может быть, она введет тебя к тем соснам над оврагом,И к путанице веток молодых,И к птицам с их бессменным ликованьем…

«Ликованье! Ликованье…»

Ликованье! ЛикованьеГолосов весенних –Это внугреннее знанье,Внугреннее зренье.

Это – воздыманье валаЧерез все пределы.Жизнь сама себя позналаИ – взахлеб запела.

«Когда у сердца нет границ…»

Когда у сердца нет границ,Все знание лучей и птиц,Все знание ручьев и травВливается в его состав.

И сердце вещее тогда,Как будто вешняя вода,Как тающее естество,Звенит про Бога своего.

«Не спрашивайте – есть ли в мире Бог?..»

Не спрашивайте – есть ли в мире Бог?А только: есть ли я? Я – промельк, пена?Или мой жар сердечный мир прожегИ светом стал без тени и без тлена?Кого спросить мне? Кто мне даст ответо нас самих? И чья это забота?Если меня на самом деле нет,Что мне с того, что существует кто-тодругой… чужой… Он безразличен мне,Как я ему… Но если в глубинемоей живет незыблемое «Я»,то пусть ответит глубина моя…

«Не нужен общий замысел? Ну, да…»

Кушнеру

Не нужен общий замысел? Ну, да,Я тоже так считаю… Он не вправебыть, тот, кто от участья, от трудасовместного с Собою нас избавит.Кто действует за нас, помимо нас;Тот, для кого мы – винтики и числа…Но если Он есть тайна наших глаз,Невычисленность мирового смысла,Который исчисляется, покатрепещет и пульсирует под кожей,И без единственного волоска,без тени этой обойтись не может?..

«Остановись… И ты тогда заметишь…»

Остановись… И ты тогда заметишь,как легкий лист задумчиво повисна тонком черенке. Июльский ветерчуть-чуть качнул его… Остановись…

Замри вот здесь… Ведь началась сначаласейчас, с минуты этой жизнь твоя.Есть лес и небо. Ничего не стало.Есть только лес и облако… А я?

Не знаю, где я, но и знать не надо –Все долгое свечение зари,весь этот лес теперь не просто рядом,я словно вижу это изнутри.

Вон из того мелькнувшего просвета,Из глубины, из сердца бытия –Все то, что просквозило между веток,И вздрагивает в каплях – это я…

«А я и есть сосна. Сосна есть я…»