Сто страшных историй - Генри Лайон Олди

Генри Лайон Олди

Дракон и Карп

Книга 2

Сто страшных историй

Если рождённым в моей стране, после обретения мною состояния Будды, доведётся услышать хотя бы самое имя зла, пусть я не достигну наивысшего Просветления.

Изначальная молитва Будды Амиды

Повесть о голодном сыне и сытой матери

Сказал Будда Шакьямуни:

«Не думай легкомысленно о зле: „Оно не придёт ко мне“. Ведь и кувшин наполняется от падения капель. Глупый наполняется злом, даже понемногу накапливая его».

И ещё сказал Будда:

«Если рука не ранена, можно нести яд в руке. Яд не повредит не имеющему ран. Кто сам не делает зла, не подвержен злу».

И ещё:

«Ни на небе, ни среди океана, ни в горной расселине, если в неё проникнуть, не найдётся такого места на земле, где бы живущий избавился от последствий злых дел».

«Записки на облаках»

Содзю Иссэн из храма Вакаикуса

Глава первая

Что это ещё за капризы?

1

Найду и съем

Молодая луна сияла обоюдоострой улыбкой.

Сияла? — скалилась.

В улыбке крылось целое богатство смыслов: угроза, тайна, предвкушение. Так могла бы улыбаться, выглядывая из мрака, вечно юная красотка-кицунэ[1], карауля незадачливого любовника, чтобы низвергнуть его в пучину гибельной страсти. Ночь призраков и влюблённых, злоумышленников и демонов набросила на Акаяму покрывало из чёрной парчи. Острые ножи лунного света наискось вспарывали ткань, превращая улицы в серебристые разрезы с угольной кромкой.

Впрочем, здесь, на северной окраине города, дома торчали как попало, россыпью кривых зубов во рту забулдыги, а улицы с переулками представляли собой такую невообразимую мешанину, что в ней путался даже лунный свет. Прямые линии? Ровные ряды зданий, как предписано уложениями по градостроительству? Ночь и луна превратили квартал в хаотичное нагромождение светлых пятен и тёмных провалов, отчего с высоты окраина походила на дельту реки, текущей жидкой тушью, с множеством бумажных островков.

Квартал спал, погружён в тишину, как в стоячую воду. Если демоны или воры и вершили свои тайные дела, то происходило это в другом месте. Лишь колокол в отдалении пробил Час Быка[2], да чей-то пёс встрепенулся спросонья во дворе. Залаял, взрыкивая и подвывая:

«Сторрррожу-у-у! Только суньтесь! Всех поррррву-у-у!»

Соседские псы не остались в долгу. Понеслась по кварталу лихая перекличка:

«Не спим! Бдим! И я тоже! И я!»

Привыкшие к собачьему гвалту хозяева всхрапывали и ворочались во сне. Из одного жилища грянула брань, из другого — обещание выбить дурь из глупой псины. Исполнить угрозы никто не спешил. Лай улёгся, сошёл на нет — так разглаживается поверхность пруда, растревоженная случайным порывом ветра. Лишь где-то с упрямством, достойным лучшего применения, продолжал бубнить недовольный голос:

— Куда? Куда спрятал?

Тишина, вновь затопившая квартал, подступила к стенам дома, из которого неслись вопросы. Пожелала влиться, воцариться; не смогла. Казалось, сам дом сопротивлялся ей: кряхтел, постанывал. Под полом скреблась мышь, с крыши сыпался мелкий сор — и вторило уютным житейским звукам хриплое ворчание:

— Куда спрятал, а? Найду! Всё равно найду…

Голос прервался. Послышался хруст, и следом — довольное чавканье. Довольное? Ну, не очень-то. В чавканье, как перед тем в ворчании, занозой пряталось, зудело и кололось раздражение, готовое перерасти в глухую злобу.

Жалобно застонал пол под тяжелыми шагами. Кто-то бродил по дому, нимало не заботясь о производимом шуме. Любопытная луна сунулась в окно, к счастью, не завешенное шторами из бамбуковых планок. По комнате, спотыкаясь, ходил человек: вздыхал, жевал, плямкал губами. Сунулся в дальний угол, растворился во тьме. Возник опять: чёрно-белая мозаика из теней и бликов. У любого зарябило бы в глазах, а там, глядишь, возникли бы скверные подозрения: да человек ли это?

Беспокойное существо замерло посреди комнаты, купаясь в потоках света, льющегося из окна. Сложилась единая картина: грубоватые черты лица, распатланные волосы, складки мятой одежды. Пальцы рук беспрестанно шевелятся, босые ступни переступают на месте, будто мёрзнут…

Человек, точно. У призраков, как известно, нет ног.

Тень, которую человек отбрасывал на стену, горбилась, несмотря на то, что хозяин тени стоял прямо. Глянешь на него: мужчина за тридцать. Глянешь на тень: старик? старуха?

Не разобрать.

Может, это луна шутки шутит? Ишь, как ухмыляется!

Человек убрёл в другой угол, зашуршал там, судя по звуку, промасленной бумагой. Забормотал:

— Спрятал. Куда спрятал? Найду!

С голосом человек тоже был не в ладах, как и с тенью. В нём мешались сомнение и упрямство, угроза и жалоба, отчаяние и надежда.

— Найду и съем!

Он раз за разом обшаривал комнату, что-то действительно находил, отправлял в рот. Хрустел, жевал, чавкал. Скрипел половицами.

— Съем! Всё съем…

В соседней каморке, прижавшись друг к другу, тише мыши лежали двое: ещё не старая женщина и мальчик лет пяти. Кажется, они даже дышать боялись. Кутались в ветхое покрывало, словно желая укрыться от холода. Да ну, какой там холод, лето на пороге! Главное, отгородиться, завернуться с головой, не видеть, не слышать. Тогда и оно, от чего ты прячешься, не увидит тебя, не услышит, не найдёт.

Над Акаямой царила благословенная теплынь. Но женщину с мальчиком бил неудержимый озноб.

2

Телега с горшками

Неладное я заподозрил ещё у ворот управы. А кто бы не заподозрил, если ворота были заперты? Да, заперты на засов, среди бела дня. Стража смотрела на меня так, словно впервые видела. Нет, хуже: стража смотрела на меня, как если бы я явился доложить о фуккацу и тянул с объявлением.

— Кто такой? — грозно спросил старшина караула.

— Торюмон Рэйден.

Будто он не знает, кто я такой! Уже и не помню, когда меня здесь останавливали для формальных вопросов. А сейчас гляди-ка! — усы топорщит, брови хмурит. Вот-вот плетью огреет!

— По какому делу?

— По служебному.

Кажется, я ответил грубее, чем следовало, потому что взор старшины полыхнул огнём.

— Должность? — гаркнул он.

— Дознаватель.

Старшина в сомнении пожевал губами. Признать во мне дознавателя? Торюмона Рэйдена?! Всё существо бдительного стража противилось этому. Даже одежда со служебными гербами его не убеждала. Мало ли откуда можно взять такую одежду? Украсть, например. Встретить настоящего дознавателя в тёмном переулке, оглушить, раздеть…

— Ну ладно, — вдруг сменил он гнев на милость. — Там разберутся.

— Кто разберётся?

— Кому надо, тот