Она умерла как леди - Джон Карр

Джон Диксон Карр

Она умерла как леди

Глава 1

Рита Уэйнрайт была моложавой привлекательной женщиной тридцати восьми лет. Алек, ее муж, вероятно, был старше ее лет на двадцать. На этом опасном этапе своей духовной и эмоциональной жизни Рита встретила Барри Салливана.

Что касается меня, должен с сожалением признать, что я последним обратил внимание на происходящее.

Семейный врач занимает одновременно привилегированное и трудное положение. Он знает почти все и может читать любые проповеди, но только в том случае, если к нему обращаются за советом. При этом он не имеет права обсуждать проблему с кем-то еще. Врач-сплетник – кошмарное явление, которое даже наш век пока еще не навлек на нас.

Конечно, сейчас я уже не так активен. Мой сын Том – он доктор Том, а я доктор Люк – взял на себя большую часть практики. Я уже не могу вскакивать среди ночи и вести автомобиль добрую дюжину миль по скверным дорогам Северного Девона, в то время как для Тома это радость и гордость. Он прирожденный сельский врач общей практики и любит свою работу так, как любил ее я. Осмотрев пациента, он сообщает ему диагноз в сложных медицинских терминах, что впечатляет больного, сразу внушая ему доверие.

– Боюсь, – серьезным тоном говорит Том, – что мы столкнулись с… – Далее следует поток латинских слов.

Впрочем, немногочисленные пациенты сохраняют верность мне. Дело в том, что немало людей предпочитают спокойного пожилого врача молодому энтузиасту. Когда я сам был молод, никто не доверял доктору без бороды. Подобное отношение еще бытует в маленьких общинах вроде нашей.

Линком, на побережье Северного Девона, представляет собой деревню, с некоторых пор пользующуюся дурной славой. Мне до сих пор нелегко об этом писать, но без этого не обойтись. Линмут, который, вероятно, вам известен, – приморский курорт. Оттуда можно подняться пешком или в фуникулере на расположенный на утесах Линтон. Далее вверх по склону находится Линбридж, а за ним, где дорога выпрямляется перед пустошами Эксмура, Линком.

Алек и Рита Уэйнрайт жили в большом бунгало в четырех милях от деревни, практически изолированно, но у Риты был автомобиль, так что она против этого не возражала. Место было красивым, хотя немного сырым и ветреным; задний сад «Мон Репо»[1] тянулся до самого края утесов, где находился романтический мыс, именуемый Прыжком Влюбленных. Семьюдесятью футами ниже билось и пенилось море, здесь были сильные и опасные течения.

Мне нравилась Рита Уэйнрайт и нравится до сих пор. За ее экстравагантными поступками таилось доброе сердце. Слуги обожали ее. Рита могла выглядеть легкомысленной и капризной, но ее живость и энергия ощущались сразу же, где бы она ни появлялась. Никто не мог отрицать, что Рита была необычайно привлекательной женщиной – глянцевые черные волосы, смуглая золотистая кожа…

Алек Уэйнрайт оставлял впечатление более загадочной личности, хотя я хорошо его знал, поскольку регулярно субботними вечерами приезжал к ним играть в карты.

В свои шестьдесят лет Алек сохранял острый ум, хотя и обнаруживающий признаки деградации, о чем можно говорить наряду с некоторыми его привычками и манерами. Он был состоятельным человеком, профессором математики и женился на Рите в Канаде восемь лет назад, когда преподавал в университете Мак-Гилла. Невысокий и коренастый, постоянно задумчивый, он казался более молодым людям странным выбором для Риты. Но Алек обладал – по крайней мере, пока ситуация не стала отчаянной – чувством юмора и, когда хотел, мог быть увлекательным собеседником. К тому же он обожал Риту и буквально увешивал ее бриллиантами.

Беда заключалась в том, что Алек еще до привлекших наше внимание событий слишком много пил. Я не имею в виду, что он буйствовал во хмелю или вообще становился неприятным. Напротив, это было почти незаметно. Каждый вечер он потихоньку брал полбутылки виски и отправлялся спать. Алек все больше забирался в свою скорлупу, отгораживаясь от жизни. Потом разразилась война.

Помните это теплое воскресное утро в сентябре, когда по радио объявили: «Мы вступили в войну»? Я был один дома, и голос диктора, казалось, заполнил все его уголки. Моей первой мыслью было: «Опять!» – а потом: «Неужели Тому придется идти в армию?»

Какое-то время я сидел в халате, уставясь на свои шлепанцы. Лора, мать Тома, умерла, когда я был на прошлой войне. На ее похоронах играли «Если бы ты была единственной девушкой в мире»,[2] и у меня к глазам подступают слезы, когда я слышу эту мелодию.

Поднявшись, я оделся и направился в сторону Хай-стрит. В нашем переднем саду вовсю цвели астры и начали расцветать хризантемы. Харри Пирс только что открыл свой бар «Карета и лошади» с другой стороны дороги, и в тишине было слышно, как хлопает дверь. Вскоре также послышался звук медленно приближающегося автомобиля.

За рулем сверкающего на солнце «ягуара» в облегающем фигуру костюме с цветочным узором сидела Рита Уэйнрайт. Потянувшись, как кошка, она надавила на тормоз. Рядом с ней сидел Алек, выглядевший бесформенным и убогим в старом костюме и панаме. Его лицо сохраняло обычное мягкое выражение, но он казался внезапно постаревшим.

– Итак, – заговорил Алек, – это произошло.

Я кивнул.

– Вы слышали речь?

– Нет, – ответила Рита, с трудом сдерживая возбуждение. – Миссис Паркер выбежала на дорогу и сообщила нам. – В карих глазах со светящимися белками застыла растерянность. – Это кажется невероятным, не так ли?

– Меня тошнит от людской глупости, – мрачно произнес Алек.

– Но ведь это не наша глупость, дорогой.

– Откуда ты знаешь? – осведомился он.

В нескольких ярдах от нас скрипнула калитка, и на улицу вышла Молли Грейндж с молодым человеком, которого я никогда не видел раньше.

Молли – одна из моих любимиц. Тогда она была разумной, прямодушной и хорошенькой девушкой лет двадцати пяти, унаследовавшей светлые волосы и голубые глаза матери и практичность отца. Но мы трое – особенно Рита – прежде всего посмотрели на незнакомца.

Должен признать, выглядел он весьма привлекательно. Его внешность показалась мне смутно знакомой, хотя в тот момент я не мог понять почему. Молодой человек походил на кинозвезду, но не чрезмерно. Он был высоким, хорошо сложенным, с густыми, разделенными на косой пробор волосами, черными и глянцевыми, как у Риты, правильными чертами лица и слегка насмешливым взглядом. На вид он был одного возраста с Молли. Свободный светло-кремовый костюм и яркий галстук контрастировали с простотой нашей одежды.

Должно быть, именно тогда искра коснулась бочки с порохом.

– Эй, Молли! – окликнула Рита. – Слышали новости?

Молли колебалась, и было понятно почему. Недавно у Риты произошла бешеная ссора с отцом Молли, солиситором[3] четы Уэйнрайт. Но обе игнорировали этот факт.

– Да, – отозвалась Молли, наморщив лоб. – Ужасно, правда? Позвольте представить: миссис Уэйнрайт, профессор Уэйнрайт – мистер Салливан.

– Барри Салливан, – уточнил незнакомец. – Рад познакомиться.

– Мистер Салливан – американец, – добавила Молли без особой на то надобности.

– В самом деле? – воскликнула Рита. – Я сама из Канады.

– Вот как? Из какой части Канады?

– Из Монреаля.

– Я хорошо его знаю! – заявил мистер Салливан, опершись на дверцу автомобиля. Но его рука соскользнула, и он шагнул назад. Оба – Салливан и Рита – казались слегка смущенными. Зрелая красота Риты (тридцать восемь лет – самый лучший возраст) внезапно расцвела пышным цветом. Этот двадцатипятилетний парень начал меня беспокоить.

Возможно, мы все замечали бы гораздо больше, если бы не были так поглощены другими делами. Что касается меня, то я полностью забыл о молодом Салливане. Прошли месяцы, прежде чем я увидел его снова, хотя он часто общался с Уэйнрайтами в течение двух недель, проведенных в Линкоме. Как выяснилось, Салливан был довольно многообещающим актером. Он жил в Лондоне и приехал в Линком на каникулы. Салливан ходил с Ритой купаться – оба великолепно плавали, играл с ней в теннис, прогуливался в Долине Камней, где они фотографировали друг друга. Алеку Салливан нравился – по крайней мере, в присутствии молодого человека он частично выходил из ступора. Полагаю, в деревне циркулировали сплетни – особенно когда Салливан приезжал к Уэйнрайтам пару раз зимой, – но я никогда их не слышал.

Несмотря на ситуацию, зиму 1939/40 года мы проводили довольно весело. Правда, когда скверная погода препятствовала моим визитам к Уэйнрайтам, я терял контакт с ними. Том колесил по дорогам в своем «форде», работая за пятерых, а я сидел у камина, иногда принимая редких пациентов, и серьезно обдумывал окончательный уход на покой. Когда вам шестьдесят пять лет и у вас пошаливает сердце, невозможно изображать попрыгунчика. Но до меня доходили разговоры, что Алек Уэйнрайт тяжело воспринимает войну.